Смерть в чужой стране - Донна Леон

Брунетти видел только ширину раны; он понятия не имел о том, какой путь проделал нож внутри тела.

— А это не могло быть что-то еще? В смысле — кроме ножа?

— Не скажу точно, пока внимательно не исследую внутренние ткани, но вряд ли.

— Так может, если нож не дошел до сердца, парня утопили?

Риццарди сел на корточки, аккуратно подвернув под себя полы плаща, чтобы не замочить их в луже.

— Нет, это вряд ли. Если бы удар не попал в сердце, рана не помешала бы ему выбраться из воды. Ты только посмотри, какой он бледный. Я думаю, произошло вот что. Один удар. Под точно рассчитанным углом. Смерть могла наступить почти мгновенно. — Он поднялся на ноги и совершил нечто вроде молитвы, единственное, на что юноша мог еще рассчитывать в это утро. — Вот бедняга. Красивый и в прекрасной физической форме. Я бы сказал, что он был спортсменом или по крайней мере очень следил за собой.

Риццарди опять склонился над телом и жестом, который выглядел странно отеческим, провел рукой по глазам покойного, пытаясь закрыть их. Один глаз не закрывался. Другой закрылся на мгновение, потом медленно открылся и снова уставился в небо.

Риццарди что-то пробормотал себе под нос, вынул из нагрудного кармана платок и положил его на лицо юноши.

— Закрой ему лицо. Он умер молодым,[8] — прошептал Брунетти.

— Что?

Брунетти пожал плечами:

— Ничего. Так говорит Паола. — Он отвел глаза от лица утопленника, на краткий миг устремив взгляд на базилику, и при виде симметрии ее фасада на мгновение обрел душевный покой. — Когда ты сможешь сказать мне что-нибудь определенное, Этторе?

Риццарди быстро глянул на часы:

— Если твои ребята смогут отвезти его на кладбище сейчас, я займусь им сегодня же утром, попозже. Позвони мне после ланча, и я смогу сказать точнее. Но думаю, здесь сомневаться не приходится, Гвидо. — Врач помешкал, не желая указывать Брунетти, как тому делать свое дело. — Ты не хочешь посмотреть его карманы?

Хотя Брунетти делал это множество раз за время службы, он терпеть не мог этого первого ужасного необязательного вторжения в покой умерших. Ему не нравилось рыться в их дневниках и рисунках, листать письма, трогать одежду.

Брунетти присел на корточки рядом с молодым человеком и сунул руку в карман его брюк. На дне одного кармана он нашел несколько монет и положил их рядом с телом. В другом было простое металлическое кольцо с висящими на нем четырьмя ключами. Не дожидаясь просьбы, Риццарди наклонился, помогая перевернуть тело на бок, чтобы Брунетти мог залезть в задние карманы. В одном оказался намокший желтый прямоугольник, очевидно билет на поезд, а в другом бумажная салфетка, тоже намокшая. Брунетти кивнул Риццарди, и они снова положили тело на спину.

Брунетти взял одну из монет и протянул врачу:

— Американская. Двадцать пять центов. — Странно найти такую вещь в кармане мертвого человека в Венеции.

— А, вот в чем дело, — сказал врач. — Это американец.

— Почему?

— Он в очень хорошей спортивной форме, — ответил Риццарди, совершенно не чувствуя горькой неуместности употребления настоящего времени. — Они там все такие складные, такие здоровые. — Оба посмотрели на тело, на открытую развитую грудь.

— Если так, — сказал Риццарди, — это подтвердят его зубы.

— Это как?

— У их дантистов другая техника, материалы получше. Если он когда-нибудь обращался к дантисту, я скажу тебе сегодня днем, американец он или нет.

Будь Брунетти другим человеком, он попросил бы Риццарди посмотреть сейчас же, но он видел, что торопиться не к чему, и кроме того, ему не хотелось снова нарушать покой этого молодого лица.

— Спасибо, Этторе. Я пришлю сюда фотографа — пусть сделает несколько снимков. Как ты думаешь, тебе удастся закрыть ему глаза?

— Конечно. Я постараюсь, чтоб он выглядел похожим на себя, насколько возможно. Но ведь для снимков нужно, чтобы глаза были открыты?

В самое последнее мгновение Брунетти удержался и не сказал, что ему бы хотелось, чтобы эти глаза никогда больше не открывались. Но вместо этого он ответил:

— Да, да, разумеется.

— И пришли кого-нибудь снять отпечатки пальцев, Гвидо.

— Да.

— Ну так позвони мне часа в три.

Они обменялись коротким рукопожатием, и доктор Риццарди взял свою сумку. Он пересек просторную площадь, направляясь к монументальным дверям больницы. До начала его рабочего дня оставалось еще два часа.

Пока они осматривали тело, приехали еще полицейские, и теперь их было целых восемь человек, стоявших полукругом метрах в трех от тела.

— Сержант Вьянелло, — позвал Брунетти. Один из них вышел из строя и подошел к нему.

— Возьмите двух своих людей, перенесите его на катер и отвезите на кладбище.

Пока все это делалось, Брунетти снова принялся рассматривать фасад базилики, скользя глазами по взметнувшимся вверх шпилям. Его взгляд переместился по кампо к статуе Коллеони, возможного свидетеля преступления.

Подошел Вьянелло и стал позади.

— Я велел отвезти его на кладбище, синьор. Будут еще приказания?

— Да. Здесь есть где-нибудь поблизости бар?

— Вон там, синьор, за статуей. Открывается в шесть.

— Хорошо. Мне нужно выпить кофе. — Пока они шли к бару, Брунетти на ходу отдавал приказания: — Нам понадобятся водолазы, человека два. Пусть они пошарят в воде там, где нашли тело. Я хочу, чтобы они поискали то, что могло послужить орудием убийства: нож с лезвием примерно три сантиметра шириной. Но может найтись и что-нибудь другое, даже кусок металла, так что пусть они ищут все, чем можно нанести такую рану. Инструменты и все такое.

— Да, синьор, — сказал Вьянелло, пытаясь на ходу записать все это в записную книжку.

— Во второй половине дня доктор Риццарди сообщит нам время смерти. Как только мы узнаем это, мне нужно встретиться с Бонсуаном.

— Это по поводу течений, синьор? — спросил Вьянелло, мгновенно все поняв.

— Да. И начинайте обзванивать гостиницы. Узнайте, не пропал ли кто-нибудь, в особенности американец. — Брунетти знал, что никто не любит этого — бесконечные звонки в гостиницы, полицейские списки которых занимают множество страниц. А после того, как обзвонят гостиницы, еще остаются пансионы и турбазы, и еще новые списки имен и номеров.

Привычное тепло бара подействовало успокаивающе, как и запах кофе и кондитерских изделий. Мужчина и женщина, стоявшие за стойкой, посмотрели на человека в форме, потом вернулись к своему разговору. Брунетти спросил эспрессо, Вьянелло — caffè corretto — черный кофе с граппой, виноградной водкой. Когда бармен поставил перед ними кофе, оба положили по два куска сахару и немного подержали в руках горячие чашки.

Вьянелло выпил кофе одним глотком, поставил чашку на прилавок и спросил:

— Будут еще указания, синьор?

— Узнайте, как в округе насчет торговли наркотиками. Кто этим занимается и где. Узнайте, нет ли кого, кто состоит на учете как задержанный за продажу наркотиков, за употребление, кражу и тому подобное. И еще выясните, где они обычно колются. Эти улочки, что упираются в канал, — где там по утрам находят шприцы?

— Вы думаете, это связано с наркотиками, синьор?

Брунетти допил кофе и кивнул бармену, чтобы тот принес ему вторую чашку. Вьянелло, не дожидаясь вопроса, отрицательно покачал головой.

— Не знаю. Возможно. Сначала проверим.

Вьянелло кивнул и записал все в свою записную книжку. Закончив, он сунул ее в нагрудный карман и вынул бумажник.

— Нет, нет, — возразил Брунетти. — Я заплачу. Возвращайтесь к лодке и вызовите водолазов. И пусть ваши люди поставят заграждения. Перекройте входы в канал, пока водолазы будут работать.

Вьянелло кивком поблагодарил за кофе и вышел. Сквозь запотевшие окна бара Брунетти видел, как через кампо течет поток людей. Он смотрел, как они спускаются с главного моста, который ведет к больнице, замечают полицию и расспрашивают стоящих вокруг, что случилось. Почти все останавливались, смотрели на полицейских, которые все еще толклись там, на полицейскую моторку, покачивающуюся у края канала. Потом, не увидев в этом ничего необычного, снова шли по своим делам. Старик, как заметил Брунетти, все еще стоял, прислонившись к чугунной ограде. Даже годы работы в полиции не помогли ему постичь, как люди могут так охотно располагаться рядом со смертью, что за жуткое очарование находят они в ней, особенно тогда, когда эта смерть, вот как сейчас, явилась результатом насилия. То была тайна, проникнуть в которую он так и не сумел.

Брунетти взял чашку кофе и быстро ее выпил.

— Сколько? — спросил он.

— Пять тысяч лир.

Он дал десять и ждал сдачи. Протянув ему сдачу, бармен спросил:

— Случилось что-нибудь плохое, синьор?

— Да, плохое, — ответил Брунетти. — Очень плохое.