Анжелика. Маркиза Ангелов - Анн Голон

Она осведомлялась, скоро ли будет готов отвар для господина барона, охотно ли сосал грудь малыш, и мимоходом гладила по щеке прикорнувшую Анжелику, чьи длинные волосы цвета темного золота разметались по столу, сверкая при свете очага.

— Настало время идти в постель, девочки. Пюльшери проводит вас.

И старая тетя Пюльшери появлялась с извечной покорностью. Бесприданница, она так и не смогла найти ни человека, пожелавшего взять ее замуж, ни монастыря, готового ее принять, и вместо того, чтобы целыми днями стонать и ткать гобелены, она, желая быть полезной, охотно взяла на себя роль гувернантки при племянницах. Все относились к ней с легким презрением и оказывали гораздо меньше почтения, чем другой тете, толстой Жанне.

Пюльшери собирала племянниц. Служанки укладывали самых маленьких, а Гонтран, у которого не было наставника, отправлялся к своему тюфяку на чердаке, когда ему заблагорассудится.

Вслед за тощей старой девой Ортанс, Анжелика и Мадлон добирались до зала, где свет очага и трех свечей с трудом разгонял нагромождение теней, веками копившихся под средневековыми сводами. Развешенные по стенам гобелены служили защитой от сырости, но время и прожорливые черви покрыли тайной изображенные на них сцены. Только чьи-то безумные глаза на бледных, словно смерть, лицах с укором следили за обитателями замка.

Девочки делали реверанс дедушке. Он сидел перед камином в черном широком плаще, подбитом облезлым мехом. Но его белые руки, покоившиеся на рукоятке трости, выглядели по-королевски. Он носил широкополую черную шляпу, а его борода, подстриженная под углом, как у покойного короля Генриха IV, опиралась на маленький плоеный воротничок, который Ортанс втайне считала совсем вышедшим из моды.

Второй реверанс для надутой тети Жанны, которая никогда не улыбалась, — и вот они уже на парадной лестнице из тесаного камня, влажной словно грот. Зимой комнаты покрывались изморозью, но зато летом в них было свежо. Заходили туда только на время сна. Постель, где спали три маленькие девочки, словно надгробие, возвышалась в углу пустой комнаты — всю мебель распродали еще прошлые поколения. Плиточный пол, который зимой устилали соломой, покрылся многочисленными трещинами. На кровать взбирались по трем ступеням. Надев коротенькие ночные рубашки, натянув чепцы и на коленях поблагодарив Бога за его милость, три девочки де Сансе де Монтелу залезали на пышную перину своего ложа и проскальзывали под дырявые покрывала. Анжелика тотчас же находила дырку сначала в простыне, а потом и в покрывале, куда просовывала розовую ножку и начинала шевелить пальцами, смеша Мадлон.

Малышку пугали истории кормилицы, и она тряслась, словно заяц. Ортанс тоже было страшно, но как старшая сестра она не подавала вида. Только Анжелика принимала свой страх с восторгом и радостью. Жизнь была полна тайн и открытий. В деревянной обшивке стен грызлись мыши, а совы и нетопыри перелетали с одной башни на другую, испуская резкие крики. Во дворе скулили борзые, а мулы приходили с лужаек, чтобы почесать свой лишай о стены замка.

Иногда, снежными ночами, можно было услышать вой волков, выходивших из дикого леса Монтелу к человеческим жилищам. А когда наступала весна, по вечерам до замка порой доносилось из деревни пение крестьян, танцующих ригодон[4] при лунном свете.

Глава 2

Когда Пюльшери думала об Анжелике, то иногда плакала. Она видела в ней крах не только того, что полагала традиционным воспитанием, но и крах их знатного рода, теряющего всякое достоинство из-за бедности и нищеты.

С рассветом малышка всякий раз куда-то убегала. Простоволосая, одетая почти как крестьянка — в рубашку, корсаж и выцветшую юбку. Ее маленькие и изящные, как у принцессы, ступни были загрубевшими, потому что, прежде чем помчаться дальше, она всякий раз забрасывала свои башмаки в первый попавшийся куст. Если ее окликали, она нетерпеливо поворачивала свое круглое, загорелое лицо со сверкающими глазами цвета бирюзы, цвета того самого болотного растения, которое носило ее имя[5].

— Надо бы отправить ее в монастырь, — вздыхала Пюльшери.

Но барон де Сансе, молчаливый и измученный заботами, лишь пожимал плечами. Как он отправит в монастырь вторую дочь, если не в силах дать образование старшей; его доходы составляют едва ли четыре тысячи ливров в год, из которых пятьсот ливров он должен отдавать августинскому монастырю в Пуатье, где воспитываются два его старших сына?

В стране болот другом Анжелики был Валентин, сын мельника.

В лесной стране — Николя, сын многодетного крестьянина, служивший пастухом у мессира де Сансе.

С Валентином она разъезжала в плоскодонке по каналам, берега которых были усеяны незабудкой, мятой и дягилем-ангеликой. Высокий, душистый, густо растущий дягиль Валентин собирал целыми охапками. Мальчик потом продавал его монахам Ньельского аббатства, и те из корней и цветков делали целебный настой, а из стеблей — сладости. Взамен Валентин получал нарамники и четки, которыми швырялся в детей из протестантских деревень, а они убегали с громким плачем, как будто им плевал в лицо сам дьявол. Отца мальчика, мельника, огорчало такое странное поведение сына. Хотя он был католиком, но выказывал веротерпимость. И зачем его сыну торговать пучками дягиля, когда он рано или поздно унаследует мукомольное дело, и все, что от него потребуется, — устроиться в удобной мельнице, стоящей на сваях у воды? Но Валентин был из тех детей, которых трудно понять. Румяный и в свои двенадцать лет сложенный как Геркулес, он молчал как рыба, а взгляд его вечно где-то блуждал. И поэтому завистники мельника утверждали, что его сын просто слабоумный.

Пастушок Николя, болтун и хвастунишка, водил Анжелику в лес по грибы, за ежевикой и черникой. Вместе они собирали каштаны, а из ветвей орешника он делал ей дудочки.

Оба мальчика ревновали Анжелику так сильно, что, казалось, готовы друг друга убить. Девочка росла такой красивой, что крестьяне принимали ее за живое воплощение одной из фей, живущих в большом дольмене Поля Колдуний.

Анжелика страдала манией величия.

— Я маркиза, — объявляла она каждому, кто соглашался ее выслушать.

— Ах, вот как? И как же вы стали маркизой?

— Я вышла замуж за маркиза, — отвечала она.

«Маркизом» по очереди становились то Валентин, то Николя, то один из тех озорников, безобидных, как птички, которые носились с ней по лугам и полям.

А еще она так же забавно говорила:

— Я, Анжелика, веду на войну своих ангелочков.