Лицо в тени - Анна Малышева

– «В другой половине!» – передразнила ее сестра. – Значит, знают, с какой половины могли слышать и видеть! Жлобы они, не хотят связываться! И чего только боятся! Я сама к ним пойду!

А парень, как сообщила Марина, никаких особых примет не имел – так ей показалось. И даже если он был местный – она бы его при дневном свете не узнала. Но точно может сказать одно – близко она его не знает, иначе все-таки сумела бы узнать, даже в темноте.

– Он так-таки ничего тебе не сказал? – уточнила младшая сестра.

– Да что ты! Хоть бы ругнулся, так нет!

– А он тебя не ограбил? Сумку не вырывал? Он не пытался… Ну…

Сумку парень не трогал – когда Марина упала на землю, сумка отлетела в сторону, продукты высыпались, она собрала их уже под утро с помощью соседки. Пропала только вареная колбаса, но с другой стороны, было бы чудом, если бы она уцелела – ведь вокруг постоянно шляются собаки. А вот консервы в железных банках, кофе, чай – все уцелело. И батарейки для транзистора, и взятый из починки будильник, и косметичка с документами, и даже кошелек с небольшой суммой денег – все было собрано в целости и сохранности.

– Стало быть, он тебя не грабил?

– Да если б грабил – рванул бы сумку и удрал! Думаешь, я бы стала его догонять?

Что трусиха-сестра не стала бы преследовать грабителя на темной улице – в этом Алина была уверена. Марина добавила, что также не думает, будто парень покушался на ее честь. Во всяком случае, никаких непристойных предложений с его стороны сделано не было. Он попросту пытался ее убить – больше ничего. Если и были какие-то иные намерения, они остались неизвестными.

Сестры замолчали. Еда остыла в тарелках, пена осела в бокалах с пивом, сигареты дотлели до фильтра. Пудель приподнял голову и слабо тявкнул.

– Иди во двор, – Марина встала и выпустила его из дома. – Вот так, Алька. Жизнь прекрасна… Уже хотя бы потому, что я жива.

– Счастливый ты человек, – буркнула Алина. – Многие на твоем месте сделали бы другие выводы. А у тебя всегда все хорошо. Муж избил – значит любит. Сын нахамил – значит растет, мужает. С работы ушла – больше времени для хозяйства останется. Чуть не придушили – зато как прекрасна жизнь!

– А как нужно? – иронично поинтересовалась Марина. – Самой влезть в петлю, избавить других от хлопот?

Алина пожала плечами:

– Лечь в больницу, вот что тебе нужно. Где на тебя напали, на углу? Я сейчас туда заскочу, поговорю. Но баба Люба тоже ничего не слышала?

Сестра опять засмеялись – баба Люба слышала что-либо только, если ей орали прямо на ухо. Алина вышла.

Дом на углу был самым большим на этой улице – к нему была недавно сделана пристройка. Хозяева купили соседний участок с избушкой-развалюшкой и снесли ее, освободив себе пространство для роста. Алина упорно стучалась в глухие деревянные ворота, слушая грозный лай метавшейся во дворе собаки. Наконец ответил женский голос. Алина представилась и попросила разрешения войти.

– Да ничего мы не видели, сказано уже! – неприветливо откликнулась женщина.

– Ну видеть вы не могли, но вы же слышали, как Марина кричала!

Ответ был коротким и нецензурным. Удивляться не стоило – в поселке матерщина была в большом ходу, и к этому просто следовало привыкнуть. Крепкое словцо иногда отпускалось вовсе не из желания обидеть собеседника. Это был обыкновенный орнамент, который украшал разговорную речь. Алина хотела было ответить тем же самым, но передумала – стоит связываться… Она вернулась к дому сестры, по очереди стучась во все ворота. Удалось поговорить только еще с двумя соседями. Результат нулевой – никто ничего не видел, не слышал. Все в это время или спали, или мылись в бане, смотрели телевизор, выпивали… Алина получила одно приглашение к столу и одно предложение взять котеночка. Ни первое, ни второе ее не соблазняло, и она вернулась к сестре, на этот раз тщательно заперев изнутри калитку.

– Но этот крючок тебе не поможет, – сказала она, входя в кухню. – Его же просто пальцем снимают. А уж если он войдет на участок – нет ничего проще, чем влезть в окно. Разобьет стекло и все.

Марина призналась, что все это так, но раз уж Вася приезжает завтра, она потерпит еще одну ночку.

– Так, может, остаться с тобой до утра? – предложила младшая сестра.

– Не надо, я с Дольфиком.

Дольфик, иначе Адольф – тот самый черный пудель, вовсе не казался надежной защитой. Голос у него был настолько несолидный, что пес не мог напугать даже кота бабы Любы. Тот по-свойски заходил на кухню, хладнокровно опустошал собачью миску, а Дольфик жался рядом с плитой и жалобно лаял, пытаясь отстоять свои права.

– Вы с Дольфиком – страшная сила, – мрачно сказала Алина. – Вася уже знает, что случилось?

– Ну зачем я буду его пугать, когда он далеко…

– В общем, все прекрасно и замечательно, – подвела итоги Алина. – В милиции от тебя отмахнулись, от больницы ты отмахнулась сама, дети у мамы, а ты тут заперлась с Дольфиком. Идиотка ты, Маринка, прости меня господи! Я остаюсь на ночь.

И она осталась, сделав несколько звонков с дачного, недавно установленного телефона и предупредив одну из сослуживиц, что завтра она, вероятнее всего, немного опоздает. Алина также хотела позвонить маме, но Марина с трудом удержала ее от этого шага.

– Только не по телефону! – умоляла она. – Я сама все скажу, на днях.

– Еще бы, ты же будешь лежать в больнице. – Алина положила трубку. – Все-таки я тебя не понимаю. Если тебе наплевать на собственное здоровье, то могла бы подумать о детях. Старшему всего десять лет, неужели ты хочешь оставить их сиротами?

Марина, ни слова не отвечая, принялась мыть посуду. Она снова надела очки, будто подчеркивая, что тема закрыта. Алина вышла на заднюю веранду и еще раз убедилась, что нет ничего легче, как проникнуть в дом именно отсюда. Рамы были выставлены, и даже ребенок с легкостью мог залезть сюда из сада. А уж попасть в дом через веранду и вовсе труда не составляло – дверь не запиралась, на ней не было даже крючка.

Алина присела в старое соломенное кресло и попыталась собраться с мыслями. Конечно, на фоне того, что случилось, было бы очень странно заводить деловой разговор. А именно за этим она сюда и приехала. Причем разговор предстоял очень серьезный, и уж, конечно, для этого требовалось присутствие мужа Марины. Но даже завтра, когда он явится, можно ли будет коснуться нужной темы?

Дело касалось дачи – именно этого дома, где сейчас находились сестры. Алина долго не могла решиться и поставить вопрос ребром, а проблема тем временем становилась все более сложной. Она и сама понимала, что затягивать дело нельзя, но все никак не могла собраться с силами… А драгоценное время уходило.

Этот дом – точнее, половина большого деревянного дома – когда-то принадлежал сестре их матери. Тетка выстроила его вместе с мужем, много лет назад. Детей у супругов не было, и поэтому племянницы долго считали дом своей собственностью – ведь летом, приезжая на дачу, они властвовали тут безраздельно. Время шло, муж тетки умер, сама она часто болела. Когда обе сестры стали совершеннолетними, а тетка уже большую часть года проводила в больнице, дом попросту заперли, за дачей никто не ухаживал. А затем тетка составила завещание, отказав дом в равных долях обеим сестрам. Марина тогда была еще не замужем. Тетка умерла через полгода после ее свадьбы, больше всего расстраиваясь оттого, что так и не успела дождаться внуков. Она говорила «внуков», потому что привыкла считать сестер своими родными детьми.

Как-то само собой получилось, что Василий, муж Марины, немедленно взял деревенское хозяйство в свои руки. Он занимался ремонтом, возился на участке, проводил тут почти все свободное время. Его дети также считали дом своим – говорили «наш дом», «наша дача». И очень бы удивились, узнав, что это не вполне «их дом». Да и помнила ли об этом их мать?

А Алина именно собиралась напомнить. Все эти годы она и сама не вспоминала, что имеет какое-то право на долю в общем имуществе. Дом ремонтировался, Василий обустраивал его, никогда ни словом не намекая, что вторая сестра также должна вложить в ремонт какие-то деньги. Была заново проведена электропроводка, оборудовано отопление, канализация. Старые, переставшие плодоносить деревья были вырублены и заменены новыми. Дача преображалась, и с каждым годом повышалась ее стоимость. А младшая сестра оставалась от всего этого в стороне. Она приезжала сюда несколько раз за лето – не чаще. Лежала в саду, в шезлонге, изредка лениво передвигая его вслед за уходящим солнцем. Когда делались заготовки, иногда принимала в них участие – в основном мыла овощи и фрукты. А теперь явилась требовать свою долю…

«Но я же не собираюсь просить половину! – оправдывалась про себя Алина. – Я хочу треть. Я прекрасно понимаю, во сколько им обошлись все переделки… Но одна треть – моя, и теперь я хочу ее получить».

Об этом ее плане никто не знал. Если бы она сказала родителям – те бы всплеснули руками и обвинили ее в эгоизме, цинизме и еще бог знает в чем. Девушка давно привыкла, что ее считают отрезанным ломтем. В то время, когда Марина выходила замуж и рожала детей – Алина работала, снимала квартиру, занималась своей карьерой. Первый же родившийся внук начисто изменил интересы родителей, особенно матери. В семье появился кто-то маленький, о ком следовало заботиться. А младшая дочь немедленно отошла на задний план. Она не выходила замуж, не собиралась в ближайшем времени рожать, ее профессиональные достижения не радовали родителей – те воспринимали их, как нечто само собой разумеющееся. Их намного больше волновал взрывной характер зятя, синяки Марины, детские болезни…