Самая дорогая бутылка в мире - Стенли Эллин

Стенли Эллин

Самая дорогая бутылка в мире

Давно я не испытывал такого потрясения. Одно кафе на рю де Риволи чем-то приглянулось мне, я занял столик на улице и, машинально оглядев сидящих напротив, поймал взгляд молодой дамы, которая ошеломленно смотрела на меня, будто внезапно увидела старого знакомого. София Кассулас. Картины прошлого сразу возникли перед глазами, словно вырвавшийся из бутылки джинн. Шок был так силен, что в тот момент я почувствовал, как кровь отхлынула от лица.

Мадам Кассулас тут же поспешила на помощь.

— Мсье Драммонд, что случилось? Вы так плохо выглядите. Я могу помочь?

— Нет, нет. Просто выпить что-нибудь. Капельку коньяка, если можно.

Она заказала напиток и, присев рядом, с озабоченным видом расстегнула мне пиджак.

— Ах, мужчины, мужчины. Разве можно так одеваться летом, в самую жару.

При других обстоятельствах ее внимание было бы приятно, но теперь я ощущал лишь неловкость, отчетливо сознавая, какую картину мы представляем в глазах окружающих: беспомощный седоволосый старичок и заботливо ухаживающая за ним сердобольная внучка.

— Мадам, уверяю вас…

Она прижала палец к моим губам.

— Нет, нет. Пожалуйста, ни слова больше, пока не выпьете свой коньяк и не придете в себя. Ни словечка!

Я молча повиновался. Кроме всего прочего, такую перемену ролей можно считать справедливой. Во время нашей последней встречи полгода назад, когда мы оба стали невольными участниками ужасающей сцены, именно она проявила слабость, а я играл роль утешителя. Увидев меня сейчас, эта женщина наверняка не меньше меня была потрясена внезапно нахлынувшими мучительными воспоминаниями. Я невольно восхитился ее способностью переносить такие удары, сохраняя выдержку.

Наконец, подали коньяк. Даже в подобной ситуации, как говорится in extremis, я машинально поднес рюмку к глазам, чтобы проверить цвет напитка. Губы мадам Кассулас дрогнули в слабой улыбке.

— Милый мсье Драммонд, — шепнула она. — Наш несравненный знаток.

Что правда, то правда: я действительно неплохо разбираюсь в винах. И с этого, мрачно сказал я себе, окидывая мысленным взглядом прошлое, год назад в Париже, в один прекрасный солнечный день, очень похожий на сегодняшний, все и началось…

В тот день некий Макс де Марешаль обратился ко мне с просьбой принять его в одном из офисов моей компании «Бруле и Драммонд, виноторговцы» на рю де Берри. Имя было мне знакомо. Он издавал небольшой, изысканно оформленный журнал «Ла кав», предназначенный исключительно для просвещения ценителей вин. Некоммерческое издание, что-то вроде печатного органа «Сосьете де ла кав» — избранного круга знатоков-непрофессионалов. Поскольку в большинстве случаев я разделял мнение журнала, с удовольствием согласился встретиться с его главным редактором.

Однако, увидев его во плоти, обнаружил, что он вызывает во мне резкую неприязнь. Де Марешалю было за сорок: один из тех вульгарных вертлявых типов, что напоминают отставных конферансье. Мне кажется, я человек сдержанный, даже флегматичный. С людьми, которыми постоянно играют эмоции, словно струя воды из фонтанчика шариком от пинг-понга, я чувствую себя весьма неуютно.

Он заявил, что желает взять у меня интервью. Он готовит серию статей и с этой целью проводит опрос знатоков относительно лучших марочных вин, которые им приходилось пробовать. Возможно, таким образом удастся прийти к общему мнению и соответственно отразить его в статье. Если только…

— Если только, — прервал я его, — вы когда-нибудь услышите два одинаковых отзыва о том, какой сорт лучше. Дюжина экспертов выдаст вам дюжину разных оценок.

— Вначале и мне так казалось. Однако к настоящему времени многие отдали предпочтение двум сортам вин.

— Каким же?

— И то, и другое — бургундское. «Ришбур» урожая 1923 года и «Романи-Конти», 1934-го. Оба, несомненно, стоят в ряду наиболее благородных сортов.

— Несомненно.

— А что бы предпочли вы?

— Я отказываюсь делать какой-либо выбор, мсье де Марешаль. Когда речь заходит о подобных винах, сравнение будет не просто одиозным; оно невозможно.

— Следовательно, по вашему мнению не существует сорта, который можно выделить как не имеющий себе равных?

— Нет, такой сорт, вероятно, существует. Я сам никогда не пробовал, но есть описания, где его вкус превозносится сверх всякой меры. Разумеется, бургундское, из имения, которое никогда больше не производило ничего подобного. Небольшое имение. Догадываетесь, о каком сорте я говорю?

— Думаю, да. — В глазах де Марешаля вспыхнул лихорадочный блеск. — Несравненный «Нюи Сент-Оэн», 1929 год. Я не ошибся?

— Не ошиблись.

Он беспомощно пожал плечами.

— Но к чему подобные рассуждения, если я ни разу не встретил человека, который не только слышал о нем, но и пробовал? Я хочу, чтобы мои статьи основывались на мнении современных ценителей. Каждый из опрошенных мной знатоков вин знает о знаменитом «Сент-Оэне», но никто никогда даже не видел бутылку. Просто катастрофа, что от этого сорта — возможно, самого замечательного из всех, какие только появлялись на свете — осталась только легенда. Если бы на Земле сейчас существовала всего одна-единственная бутылка…

— Но почему вы так уверены, что ни одной не осталось?

— Почему? — Де Марешаль позволил себе соболезнующую улыбку. — Да потому, мой дорогой Драммонд, что такое попросту невозможно. Я сам недавно побывал в Сент-Оэне. В записях винодела значится, что в 1929 году изготовлено всего сорок дюжин ящиков. Считайте сами. Жалкие сорок дюжин, которые разошлись по свету с 1929 года по наши дни! Тысячи ценителей жаждали получить хоть одну бутылку. Уверяю вас, последнюю отведали давным-давно!

Я вовсе не хотел откровенничать, но эта снисходительная улыбка вывела меня из себя.

— Боюсь, тут вы немного ошиблись в своих расчетах, мой дорогой де Марешаль. — С каким удовольствием я сейчас поставлю его на место! — Дело в том, что в настоящий момент бутылка «Нюи Сент-Оэна» хранится в подвалах принадлежащей мне компании.

Как я и ожидал, такое заявление потрясло моего гостя. У него отвисла челюсть. Он в немом изумлении уставился на меня. Потом подозрительно нахмурился.

— Вы шутите, — произнес он наконец. — Конечно же, шутите! Несколько секунд назад признались, что никогда не пробовали «Сент-Оэн». А теперь говорите…

— Чистую правду. После смерти моего компаньона в прошлом году я нашел бутылку среди его личных вещей.

— И у вас никогда не возникало искушения открыть ее?

— Возникало, но я ему не поддался. Вино слишком старое. Какое невыносимое разочарование — открыть его и увидеть, что оно уже погибло.

— О нет! — Де Марешаль хлопнул ладонью по лбу. — Вы янки, мсье, вот в чем ваша беда. Так может говорить только американец, унаследовавший извращенное удовольствие от пуританского самоограничения. Должно же было случиться, чтобы единственная в мире бутылка «Нюи Сент-Оэна» 1929 года попала в руки такому человеку! Это недопустимо. Совершенно недопустимо. Мсье Драммонд, мы должны договориться. Сколько вы хотите за ваш «Сент-Оэн»?

— Нисколько. Он не продается.

— Но вы просто должны его продать! — почти выкрикнул де Марешаль. Потом с видимым усилием взял себя в руки. — Послушайте, я буду с вами откровенным. Я небогат. Бутылку купят за тысячу, или даже две тысячи франков; я столько выложить не в состоянии. Но я близко знаком с человеком, который может принять любые ваши условия. Мсье Кирос Кассулас. Вероятно, вы слышали о нем?

Поскольку Кассулас считался одним из богатейших людей в Европе, перед которым снимали шляпу прочие магнаты, трудно было не знать о такой персоне, несмотря на его усилия вести замкнутый образ жизни, о которых подробно писали в прессе.

— Конечно.

— А вы знаете, что интересует его больше всего?

— Боюсь, что нет. Судя по газетам, Кассулас — довольно загадочная личность.

— Это фраза, специально придуманная журналистами для очень богатых людей, не желающих выставлять напоказ свою личную жизнь. Нет, нет, в ней нет ничего скандального. Видите ли, мсье Кассулас — фанатичный любитель вин. — Де Марешаль многозначительно подмигнул. — Вот почему я сумел убедить его основать наше общество «Сосьете де ла кав» и приступить к изданию журнала.

— И назначить вас его редактором.

— Да, верно, — спокойно произнес де Марешаль. — Естественно, я благодарен ему за это. Он же, в свою очередь, благодарен мне за квалифицированные советы относительно лучших сортов вина. Строго между нами, когда мы впервые встретились, на него было просто грустно смотреть. Человек, не имевший каких-либо слабостей или пристрастий, неспособный наслаждаться литературой, музыкой, вообще искусством. Требовалось заполнить чем-то пустоту в его жизни. И я решил проблему в тот день, когда посоветовал ему развивать прирожденное умение определять на вкус лучшие вина. С тех пор поиски самых благородных сортов стали для него настоящим путешествием в страну чудес. Сейчас, как я уже говорил, он стал фанатичным ценителем. Он сразу поймет, что ваша бутылка «Нюи Сент-Оэна» по сравнению с другими винами — то же, что «Мона Лиза» рядом с картинами заурядных живописцев. Понимаете, что это значит для вас как для делового человека? С ним трудно торговаться, но в конце-концов он заплатит две тысячи франков. Поверьте мне на слово.