Эффект бабочки - Альвтеген Карин

Отпуск по уходу за детьми мы с Òсой поделили. Когда подошел детсадовский возраст, я решил уйти из архитектурного бюро и стал работать самостоятельно. Так было проще – я сам распоряжался своим временем и, когда дети болели, мог работать из дома. Òсе отсутствовать на рабочем месте сложнее. Надо мной стоят только заказчики, которые нуждаются в моих услугах, а мне необходимо, чтобы они хорошо платили. До недавнего времени востребованность была важным фактором моей жизни.

Полагаю, я ощущал свою значимость.

Теперь же, когда я думаю об отчаянно требующем внимания проекте отеля в моем компьютере, я ощущаю только тяжесть в груди. Чертежи уже почти готовы, но, когда я смотрю на них, кажется, будто их сделал кто-то другой. Я уже не вижу концепции. Ее не различить за всеми этими странными штрихами и расчетами.

Выдуманный грипп – мое убежище. Я знаю, что мне надо взять себя в руки – мобильный разрывается от сообщений, да и Òса в скором времени заставит меня пойти к врачу.

Встаю и подхожу к окну, что уже достижение. Прислоняюсь лбом к холодному стеклу. Земля в саду отдыхает под паром. Снег стаял почти полностью. Снегокат застрял на газоне. Ветер собрал прошлогодние листья в темные кучки, напоминающие нарывы на плоской лужайке. Забытый футбольный мяч возвышается из единственного сугроба, оставшегося в тени гаража.

Надо бы сгрести листья на выходных. Подстричь кусты и сжечь лишние прутья. Заняться чем-нибудь совсем обычным.

Но только я безумно устал.

Сегодня ночью я проспал всего час или два. Ни разу не повернулся спиной к двери. Лежал, не отрывая глаз от циферблата будильника, а каждый раз, погружаясь в дремоту, вздрагивал и просыпался.

Я не смею заснуть.

Потому что вижу их во сне.

Глаза.

Виктория

Профиль в Фейсбуке

Имя: Виктория Бергстрём

Место работы: Финансовая инспекция

Образование: Юридический факультет Стокгольмского университета

Район проживания: Станция метро Йердет, Стокгольм День рождения: 23 апреля 1982 года

Статус: не замужем

Исходя из факторов, которые высоко ценятся в Стокгольме, меня можно считать очень счастливым человеком. Пожалуй, за исключением того, что я не замужем. В остальном я шла дистанцию по прямой, отмечаясь на всех важных контрольных пунктах. Тот, кому, вопреки ожиданиям, придет в голову полистать мои гимназические или университетские курсовые, сочинения, контрольные и экзаменационные работы, обнаружит, что все они были удостоены высшего балла. Я сохранила их в коробке на чердаке, принадлежащем жилищному кооперативу. Жильцы хранят там не самые ценные вещи, с которыми они не могут расстаться, хотя они им и не нужны. Когда я видела эту коробку последний раз, кто-то вывел на пыльной крышке слово из трех букв. Вероятно, это знак. Во всяком случае, это случилось на том же этапе, когда мой перфекционизм начал выходить из-под контроля.

Я не могу назвать точный момент, когда это произошло. Помню только нарастающую тревогу. На первых порах на нее можно было не обращать внимания, но постепенно она захватывала все больше места. Конечно, не до такой степени, чтобы это заметили на работе, – там я, как всегда, безупречна – но напряжение начинает истощать мои силы. Масштабы происходящего мне трудно объяснить. Но где-то в глубине души я понимаю, насколько нелепо себя веду.

Раньше я легко бралась за множество дел. Так называемая высокая многозадачность. Сейчас я с трудом успеваю выполнить базовый минимум. Прихожу на работу как обычно. Думаю, сегодня все будет по-другому, но очень скоро начинаю метаться между делами. Когда рабочее время подходит к концу, ничего, оказывается, не сделано, и я остаюсь еще на несколько часов. Потом продолжаю работать дома, часто засиживаюсь за полночь, но никогда не бываю довольной плодами своего труда. Я больше уже не могу определить, когда дело завершено и новые изменения не улучшают результата. Меня все не устраивает. Я подвергаю сомнению свои формулировки и выводы, нахожу новые критерии и нормативные акты, которые необходимо перепроверить. К этому времени разум перестает работать. Сердце учащенно бьется, а документ превращается в необозримое нагромождение фактов и доводов. Я оказываюсь дальше от решения задачи, чем в начале пути. И тогда в моем воображении возникает грозный образ начальницы, я представляю себе ее разочарование, хотя до сих пор ни разу не вызывала ее недовольства. Но как я могу разочаровать ее? Я никогда не работала спустя рукава. Напротив, меня часто хвалили. Однако похвала утешает лишь ненадолго. Скоро она превратится в новую планку, которую я любой ценой должна взять.

Я теряю контроль. То, что составляет мою сущность, медленно вытекает из меня. И я не знаю, где течь.

Поэтому сейчас я уже во второй раз иду, как на Голгофу, к Турбьёрну. Я вряд ли напишу об этом в своем статусе в Фейсбуке. Отнюдь нет, я бреду сквозь собственные предрассудки, и каждый шаг требует преодоления себя.

По моим представлениям, к сеансам психотерапии прибегают либо по принуждению врача, либо вследствие судебного решения. У меня всегда вызывали подозрения те, кто ищет помощь по собственной инициативе, словно это доказывает невротический склад личности. Слабохарактерность. Даже Ильва, моя чрезвычайно компетентная и, казалось бы, здраво рассуждающая коллега, не смогла убедить меня в обратном. Вот уже год, как она кичится новообретенными знаниями о себе, рассказывая направо и налево обо всем, что она осознала благодаря терапии, и как это помогло ей изменить свое поведение, а заодно и жизнь к лучшему. Хотя я настроена скептически. Есть в этом во всем что-то неприятное. Прийти к совершенно чужому человеку и начать вытряхивать перед ним грязное белье своих проблем. Но однажды, сидя в три часа ночи над все еще не распутанным клубком идей, я подумала, что если психотерапевт способен убрать мои тревоги, может быть, я и схожу к нему пару раз. Уж лучше так, чем потерять работу.

Поэтому я спросила Ильву, конечно, на условиях конфиденциальности. Подробностями не делилась. Наплела ей что-то про сердцебиения и день спустя получила визитку Турбьёрна. Это было в начале декабря. Как раз позвонила мама и спросила про Рождество. Я, как обычно, притворно виноватым голосом сказала, что в этом году, к сожалению, тоже уеду. «В Таиланд», – соврала я, хотя на самом деле собиралась провести все праздники дома и отоспаться. Мама никогда не настаивает, она пожелала мне счастливого пути почти что с облегчением. Задача выполнена – ежегодное приглашение озвучено. Словно по молчаливому согласию, мы решаем не принуждать друг друга к времяпровождению в семейном кругу. Мне следовало бы испытывать благодарность, но почему-то грустно от того, что мама так легко сдалась.

Несколько недель я проносила визитку Турбьёрна в бумажнике. В первый день нового года – в этот омерзительный день, который с каждым годом вызывает у меня все большее ощущение неудовлетворенности – я выложила карточку на кухонный стол и вечерами стала брать ее в руки, словно примериваясь.

Так прошло еще несколько месяцев.

Оставив позади последнее сомнение, я нажимаю на кнопку вызова в домофоне. Приемная располагается на нижнем этаже обычного жилого дома; услышав жужжание в дверном замке, я захожу и сажусь в комнате ожидания. Перед кабинетом небольшой холл, над дверью горит красная лампочка. Идет препарирование. Благодаря наличию холла мы, психи, не пересекаемся, когда один выходит, а другой заходит в кабинет. За это я со своей стороны признательна, хотя мне немного любопытно, какие у него еще есть клиенты. Кто они и зачем сюда приходят. Есть ли у него любимчики? Наверное, да, ведь кто-то же должен быть интереснее других. От этой мысли сердце начинает биться быстрее.

Я вспоминаю мой прошлый визит. Когда я зашла в кабинет, Турбьёрн поздоровался со мной за руку. Рукопожатие было твердым, как и его взгляд; когда мы присели, он четко обозначил, что мы должны встретиться три раза, потом оценить достигнутое и совместно принять решение, хотим ли мы продолжать. Получится ли у нас, по мнению обоих, взаимодействовать. С тех пор меня преследует опасение, что я сама захочу продолжать, а он откажется.