Судьба Алексея Ялового - Лев Якименко

Мальчик резко притормозил, даже качнулся. Черные горбоносые муравьи пересекали дорожку, они шли друг за другом, будто грузчики на погрузке корабля: одни тащили на себе беленькие шарики, другие толкали перед собой темные катыши. Они шли потоком, с правильными интервалами. Мальчик прутом перегородил им дорогу, они начали обтекать прут, вновь выходили на им только ведомую дорогу. Похоже, что переселяются. Но куда? И зачем?..

На земле мелькнула тень. Мальчик насторожился, вскинул голову. Со стороны сада воровски скользнул короткошеий, с круто загнутыми крыльями ястреб. И сразу же под грушей тревожно заквохтала наседка, раскрылатилась, забегала, созывая крохотных желтых цыплят. Мальчик схватил сухой ком, метнулся к наседке, закричал во весь голос, задирая голову: «Кыш! Кыш! Проклятый!» Бабушка, роняя передник, пронзительно вскрикнула, кинулась от сарая, тоже на выручку. Ястреб повисел на месте, словно размышляя, что ему предпринять, неохотно отвалил в сторону. Круто пошел в знойную блеклую голубизну.

От хаты позвала мама: «Але-ша-а!» Таким голосом, будто они сто лет не виделись. Отбежавшая от сарая бабушка его хорошо видела, возле хаты — мама. Словно клещами, с двух сторон захватывали.

Подумал было: обратно в сад что есть духу, и там за кустами смородины и крыжовника… «Догонят!» — решил. Понурившись побрел во двор.

— Ма, я не хочу спать, я всю ночь спал, — захныкал он издали.

— А я тебя ищу, ищу, — сказала мама. Он упирался пятками в землю, останавливался, она несильно тянула за руку.

— Ты можешь понять… я на речку договорился… Пусти. Я завтра три часа, я десять часов посплю. Ты понимаешь?..

— Я все понимаю, — терпеливо отвечала мама. — Ты можешь не спать. Полежи минут сорок, пища переварится, и пойдешь себе… Это необходимо для здоровья.

— Да что я, больной?! — возмутился Алеша. — Когда я болел, скажи?..

— Вот и хорошо. Спать будешь после обеда, еще здоровее станешь.

В конце концов она затолкала его в кровать, заставила даже ноги вымыть, как будто кто из ребят моет ноги днем, а до вечера вон еще сколько! Он лежал и думал с обидой о маме и тревожно о том, что может сорваться то важное и значительное, ради чего он намного раньше, чем обычно, выпросил сегодня обед, трудился в саду и даже согласился прилечь на эти проклятые сорок минут.

— Мама! Сколько минут прошло? — беспокойно спрашивал он и все вертелся на своей кровати.

— Алеша, если ты сейчас же не угомонишься, я тебя никуда не пущу!

Алеша обреченно рухнул на скрипнувшую кровать.

Это уже была большая обида. Алеша, упираясь ногами, приподнимал спину и бил ею о кровать, чтобы пружины скрипели погромче, пусть она слышит!.. Но мама молчала. Как будто и не слышала.

Алеша начал думать о том, что он будет делать, когда станет взрослым. Сразу ничего интересного не придумалось, он съел одну ягоду, косточку сплюнул подальше под кровать.

Глазами отыскал зажужжавшую муху. Она перелетела с потолка на стену, закружила возле кровати, Алеша потянулся за полотенцем, напрягся: «Я ее сейчас…» Но муха, неожиданно подскочив, отлетела, зашуршала в уголке возле двери, успокоенно притихла. «Мух и тех повыгоняли!» — возмутился Алеша.

Хуже нет, когда мама дома! То ли дело зимой. По целым дням и мама и татусь в школе, уходят, он еще спит, возвращаются затемно, он уже спит. А с бабушкой совсем другая жизнь. Она все по хозяйству, то возле печи, то корове корм задает, то кур обихаживает, прибежишь, дух не переведешь, хекаешь, как загнанная собака: «Бабушка, обедать!» Сразу тебе подает, все понимает, ребята вон под окнами стоят, ждут, не считает, сколько ложек съел, поел себе, шапку на голову, пальто на плечи и — гайда, хоть до самого вечера. А теперь лето. Школьников на каникулы отпустили. Вот мама его и воспитывает. Нагоняет утраченное.

Во второй раз Алеша плюнуть поопасался. Лежал на кровати и горевал по утраченным вольностям. Хотя бы на конференцию поехала. Бывают же у них учительские конференции? В район поедут. Подарки привезут.

Алеша мечтал о новеньких блестящих калошах. Он прямо видел себя: выходит на улицу в сапогах, на них глянцевито-черные калоши, руки независимо в карманах пальто, он идет на угол, там обычно по субботним и воскресным дням собираются парубки и дивчата, холодный, мартовский ветер рябит воду в лужах, а он идет себе в калошах, воротник пальто поднят, парубок, да и только, и он казался себе большим, взрослым, и видит Нюру Голуб, она прыгает с девчонками на сухом месте, поближе к каменному своему дому, он отзывает ее в сторону, ведет за угол и решительно говорит: «Я тебя люблю». Поворачивается и идет себе домой. А она пусть думает что хочет.

И сладкое до дрожи чувство пробирает его. Но так было только в мечтах.

Ему очень нравилась Нюра. Кругленькое лицо в веснушках, темные внимательные глаза. Очень скромная, очень тихая девочка. Задумчивая даже. Хлопцы играют «в козла», разгонятся, прыжок, упор в согнутую спину — и перелетают через тебя, девочки — в «классики», в вечерних тихих сумерках шум, гам, как от птичьей стаи перед отлетом, первые звезды загораются, а она станет себе в сторону и смотрит вдоль улицы, в одной хате вспыхнет красноватый огонек и подальше в другой — зажгли лампу. И Алеша как только глянет на Нюру, так и ему сразу расхочется играть. Отойдет себе в сторонку и тоже смотрит на редкие огоньки, на дальнюю гору…

Сегодня он отгонял корову в череду, Нюра тоже гнала свою, помахивая хворостиной. От толоки — выгона пошли вместе. Шли себе и молчали. Солнце торопливо выскочило, как будто оно опаздывало, из-за большой могилы — запорожского кургана, видного издалека в степи, круто покарабкалось по небу, сизоватые росинки задымились на тонких травяных стебельках. Начала прогреваться пыль, после ночи влажная, холодная, в хмурых складках.

Алеша вспомнил, что уже можно купаться.

— Ты купаешься? — спросил он.

Нюра кивнула головой. На него даже не взглянула. Идет себе, хворостину по пыли волочит.

— А с кем ты на речку ходишь?

— С Мариной, — тихо сказала Нюра. Марина была соседка, в пятом классе училась.

И тут Алеша отважился.

— Давай вместе пойдем на речку.

— Пойдем, — прошептала Нюра.

Алеша сглотнул слюну и молчал всю остальную дорогу. Уже у самого двора — мать Нюры, тетка Олена, наклонившись, несла на спине солому к летней печке — Алеша грубо спросил:

— Когда пойдешь?

Тут Нюра и хворостиной перестала помахивать. Но все так же, не глядя на Алешу, сказала:

— После обеда… Если пустят.

— Ты мимо нашего двора пойдешь?

— Ага, — ответила Нюра. И, заворачивая к дому, скосив взгляд куда-то на Алешины ноги, неожиданно спросила: — А черешни дашь?

— Дам, — быстро согласился Алеша.

Нюра рванула во двор, только красное платье замелькало между быстрых ног.

Вот он и выглядывал теперь ее с черешнями, мама отпустила, когда, по его понятию, вышли все сроки, томился за кустами сирени возле колодца.

Нюру увидел издалека. Солнце плавилось в белесом небе. Куры в тени клювы разевали, млели от жары, а Нюра шла себе посередине улицы в белом платьице в зеленый горошек, разглядывала что-то под ногами. Алеше показалось, потеряла что-то, ищет… Так и мимо двора прошла, будто и не знала, кто здесь обитает, будто про Алешу и не слыхала и уговора никакого между ними не было. Идет себе девочка по своим делам, даже на окна не посмотрела.

Алеша от обиды просидел за кустами больше, чем следовало. Нюра уже мимо высокого береста на углу прошла, еще повернет куда, может, она на речку и не собиралась, припустил было, а потом зашагал независимо, даже посвистеть попробовал.

Нюра, видно, за знак посчитала, приостановилась, пошла потише. За сараем дядька Ивана он догнал ее. Спросил, как будто случайно увидел:

— Ты на речку идешь?

— На речку.

— И я купаться иду, — заносчиво сказал Алеша.

Тут из высоких лопухов выскочил на дорогу длинноногий Санько, увидел их вместе, вытаращил глаза, конопатый, рыжие патлы торчком, и, мигом что-то сообразив, закричал, заплясал, взвивая пыль:

Ось идэ парочка,Панас та Одарочка!..

Он кривлялся перед ними, загораживая дорогу.

Нюра ойкнула, втягивая голову в плечи, припустила от него. Алешка кинулся на обидчика с поднятыми кулаками. Непременно быть бы драке, но от конюшни сердито закричал дядько Иван: «Са-а-нько, Са-а-нько». Санько, поворачивая на ходу, высунул язык, погрозил сжатым кулаком.

Нюра ждала Алешу в тени от кустов дикого терна, росшего по-над дорогой. Впервые взглянула на него, бойкенько, с интересом. Алеша полез за пазуху, достал горсть черешен.

Нюра съела одну, другую надкусила, сморщилась, выбросила, третью и пробовать не стала.

— Зеленая…

— А ты спелых захотела, — обозлился Алеша. — Они на самой верхотуре, попробуй доберись!..