Насмешливое вожделение - Янчар Драго

И когда однажды он взглянет со стороны, на себя, на свою жизнь в этом годичном отрезке, ему будет казаться, что тогда по одному из городов американского юга бродил кто-то другой. То, что происходило с ним в этой истории, едва ли будет иметь отношение к реальности. Оно станет частью повествования вместе с красками, запахами и звуками, разноцветными, изменчивыми. Это и ритмичный голос тромбонов по утрам, при пробуждении, и неторопливые черные люди с их радужной раскраской. Сегмент чего-то. Вращение вокруг какой-то оси, подобно вентилятору над его головой. Его друг отправился на корабле вокруг света. В тридцать пять. В этом городе он ел бобы с рисом.

Он знал художника, который собрал свои холсты в кучу, облил бензином и поджег. Художник должен был уехать, изменить свою траекторию. Если ты в тридцать пять не попал в Америку, можно повеситься. Или отправиться в морскую кругосветку. Сжечь свои картины. Или каждую ночь торчать на вокзале, провожая поезда, идущие в Венецию вслед за Томасом Манном. А утром напиться в хлам со всякой швалью. Есть, конечно, и другие варианты, так или иначе связанные с какой-нибудь формой агонии или падения: сознательное прозябание, движение вниз по наклонной, мучения в браке, каторга на престижной работе. И не за горами момент, когда вы проклянете место и час своего рождения. Словению — за то, что она мала и потому люди в ней ничтожны. Европу — за то, что она старая напудренная карга. За туман в низинах. За отбросы, которые не убрали мусорщики.

А Америка большая, и мы все, улыбаясь во весь рот, ей принадлежим.

«Как ты упал с небес, о, Люцифер, сын зари! Как ты разбился о землю!» — воскликнул он чуть дрожащим голосом.

Пятнадцать голов мгновенно успокоились, и он поймал на себе любопытные взгляды. Что и требовалось: возбудить любопытство. К тому же профессор Фред Блауманн, сидевший на задней парте, с улыбкой ждал продолжения. Сам пристроился на задней парте, а его отправил в свободное плаванье. Его улыбка означала: этот прыжок в воду опасен, как будешь выплывать? Грегор Градник умолк, завел кулак за спину и медленно, один за другим, разжал все пять пальцев. Считай до пяти, считай до пяти. Этому его научил в Любляне один актер. Пусть думают, что ты в замешательстве и не знаешь, что делать дальше. Его охватил страх, что он и правда не знает.

«Я видел, как он молнией падал с неба».

Разве не блестяще сказано? Похоже на комикс. Американские телевизионные проповедники в первый же день его очаровали. Он притаскивается за десять тысяч километров, сюда, в страну мозгов, прилипших к компьютерам, и на кого же сразу натыкается: на методистов, проповедников из семнадцатого столетия. Пришедших из того времени, когда мир Божий еще был возвышенным, когда это была юдоль сердца. Проповедников, шагнувших с грязной площади, кишевшей свиньями и курами, прямо на сверкающие американские экраны. На которых электронным образом управляемые текущие счета упорядочивают пожертвования верующих. «И в душах наших поселяются падшие ангелы, которых Бог отринул от себя». Неужели они думали, что проповедь — это литературный жанр? За битвой добра со злом в душе человеческой наблюдают демоны и ангелы. У каждой души есть и тот, и другой, и они оба парят над ней в момент принятия судьбоносных решений. Вот и писатель подобным образом наблюдает за своим героем. Кто в итоге одержит победу: неужели падший ангел, тянущий душу вниз, в ад? Схватка и падение обоих ангелов — страшная, красочная, драматичная аллегория. Победит ли добрый ангел, и тогда он, преодолев границы экрана, возьмет душу с собой ввысь, в сияющее царство небесное? Продолжение истории смотрите в телевизионной проповеди каждое воскресенье. При этом мы давно знаем, что проповедь — это не литература. Почему?

Парень с большой цифрой 9 на майке ритмично жевал и не сводил с него неподвижного взгляда. Как сказал ему профессор Блауманн, этот «девятка» был одним из самых способных. Значит, все с точностью наоборот. Блондинистая красотка, работающая в фешенебельном художественном салоне на Роял-стрит, сказала, что ей нравится ставить в конце вопросительный знак. На семинаре Блауманна преследовали восклицательные знаки. Профессор Фред Блауманн смотрел прямо перед собой. Он был недоволен. Профессору Блауманну не нравились грандиозные темы. «Вы должны понять, — сказал он в первый же день, — методологическую разницу. Мы здесь не учим их литературе, мы учим писать. Никаких грандиозных тем. Только жизненный опыт, достоверное выражение самих себя». Обычно первый час вещал лектор, а в течение второго обсуждали литературные опусы и способы авторского самовыражения. Здесь профессор Блауманн подскакивал от каждого восклицательного знака: ни в коем случае! Затем каждый раз выступал с элегантной критикой ненавистного знака. Грегор Градник же был убежден, что настоящая Америка, подлинная правда жизни, — в американских телевизионных проповедях. Бог сидит в танках вместе с израильтянами, поэтому они побеждают. Дьявол обосновался в Голливуде, как у себя дома. Идет непрерывная схватка, между четко разграниченными Добром и Злом.

Из всех несчастий величайшее — вместить в свое сердце одновременно Бога и дьявола. Проповедь — это не литература именно потому, что ей ведомо только или одно, или другое. Литература же хочет, чтобы и зло, и добро были в сердце одновременно.

«Само собой, разумеется, — сказал профессор Блауманн, — никаких возражений. Раскольников, Достоевский». Он был готов согласиться, но сравнение с воскресными проповедниками попахивает мракобесием. Ему показалось, что профессор стыдится телевизионных проповедников. Номеров банковских счетов, бегущих по экрану, пока грешные души падают на колени, а зал поет: «Споемте, братья и сестры, споемте!». Для него воскресные проповедники так же далеки от литературы, как Америка от той грязной европейской площади со свиньями.

«Падение во сне, — присовокупил он, чтобы спасти лекцию, — не что иное, как воспоминание о падшем ангеле. Это глубоко в генетической природе человека».

«К тому же, — воскликнул профессор, — уже слишком много романов, начинающихся сновидениями».

«А в проповеди, — не унимался он, — в проповеди всегда слишком много восклицательных знаков».

А потом приступил к анализу ненавистных знаков препинания. Аудитория слушала с вниманием.

О, лучшая на свете страна! Страна, куда он прилетел на самолете, посреди ужасной зимы. Тогда тяжелая железная птица кружила над морем, над айсбергами, сколько раз потом, во сне, он снова видел внизу пустую оправу чьих-то очков. Снежная каша нью-йоркских улиц. Бездомные, которые греются в клубах пара, поднимающегося из канализации.

О, профессор Блауманн и его слушатели! Ему хотелось объяснить им, как он сам влип в эту историю, как в первое же воскресное утро в отеле «Эдисон» на него полились с экрана завывания проповедника. Он хотел им сказать, что это уже рассказ, что это уже происходит. Пусть посмотрят на картину Гюстава Доре о падении ангела. Это и есть начало, начало всего:

с темного неба, полного звезд, ниспадают на землю лучи света. Пробиваясь сквозь облака, они освещают часть округлой земной поверхности. Между небом и землей, в самом центре светового столба, рассеивающегося по краям, наш взгляд мучительно привлекает падающее тело. Оно падает головой вниз, с поднятыми и перекрещенными над ней руками, словно защищаясь от удара, от неминуемой встречи с твердью. Из-под темных развевающихся одежд простираются вверх обессиленные ноги, слегка согнутые в коленях. Крылья у ангела черны, словно обожжены, словно огонь, сквозь который тело прошло, их опалил. Летя вниз головой, искуситель человечества стремительно приближается к нам. Сброшен с неба, прямо на нас. Именно это всегда и есть начало, профессор. Всегда. Экспертиза восклицательных знаков появится много позже, да и генетическая память тоже. Изидор-Люсьен Дюкасс, граф де Лотреамон, писал так: однажды ангел, поднимающийся к ясным вершинам, и демонический Мальдорор, опускающийся в мрачные вместилища зла, встречаются взорами. Какой взгляд! Он охватывает все, о чем человечество задумывалось в течение последних шестидесяти столетий, и все, о чем оно будет думать в столетьях грядущих. Одно мгновение. На самом деле, каждый из ангелов, и добрый, и злой рассказывает свою историю. Мы слышим их обоих, и их слова сливаются в один таинственный рассказ.