Гиперион. Падение Гипериона - Дэн Симмонс

которая позволила бы

этому миру ладить

с обеими сторонами]

«Уммон, мне осточертели твои двусмысленные благоглупости! Ты меня слышишь, идол с металлическими мозгами? Кто же этот гибрид? Где он?»

[Ты отказался

от божественности дважды/

Китс\

Если ты откажешься

в последний раз/

все закончится здесь/

потому что времени

больше нет]

[Иди!

Иди и умри чтобы жить!

Или поживи еще немного и умри

для нас всех!

В любом случае Уммон и остальные

больше не желают

иметь дело с

тобой!]

[Убирайся!]

Потрясенного, не верящего собственным ушам, меня не то роняют, не то швыряют, и я несусь сквозь просторы Техно-Центра, как осенний лист в урагане, пролетаю без руля и без ветрил через мегасферу и проваливаюсь в еще более густой мрак метасферы, распугивая непристойной бранью встречные тени.

Здесь – бескрайние просторы, ужас, тьма. И огонек костра где-то внизу.

Я плыву к нему, молотя руками и ногами по бесформенной вязкости.

«Это Байрон тонет, – мелькает мысль, – Байрон, а не я». Если мне и суждено захлебнуться, то лишь в собственной крови и ошметках легочной ткани.

Но теперь по крайней мере у меня есть выбор. Я могу предпочесть жизнь. Остаться смертным, не кибридом, а человеком, не Сопереживанием, а поэтом.

Выбиваясь из сил, я плыву против течения к далекому огоньку.

– Хент! Хент!

Помощник Гладстон, пошатываясь, входит в комнату. Его длинное лицо посерело от тревоги и усталости. Еще ночь, но обманчивые предрассветные сумерки уже подползают к окну.

– Боже мой, – произносит Хент, в ужасе глядя на мою грудь.

Скосив глаза, я вижу яркие, почти праздничные разводы артериальной крови на рубашке и простынях.

Хента разбудил мой кашель; приступ кровохарканья вернул меня на Площадь Испании.

– Хент! – Я задыхаюсь и снова валюсь на подушки. Нет даже сил шевельнуться.

Хент садится на кровать, берет меня за руку. Он понимает, что я умираю.

– Хент, – шепчу я, – есть новости, чудесная информация. Просто чудесная!

– Потом, Северн. Отдыхайте. Я наведу здесь порядок, и тогда вы мне все расскажете. Времени у нас много.

Я пытаюсь привстать и висну у него на руке, цепляясь липкими пальцами за плечо.

– Нет, – шепчу я, слыша, как в такт клокотанию в горле булькает фонтан за окном. – Не так уж много. Пожалуй, у нас его совсем нет.

Умирая, я понял наконец, что не являюсь ни избранным сосудом человеческого Высшего Разума, ни единством ИскИна и человеческого духа, и вообще – никакой я не Избранный.

Я просто поэт, умирающий вдали от дома.

Глава сорок вторая

Полковник Федман Кассад погиб в бою.

Мельком взглянув на Монету, Кассад бросился за Шрайком. Миг головокружения – и все вокруг залил яркий солнечный свет.

Шрайк прижал руки к корпусу и попятился. Казалось, в его глазах отражается кровь, забрызгавшая скафандр Кассада. Кровь Кассада.

Полковник огляделся. Они снова оказались в Долине Гробниц, но как здесь все изменилось! На месте каменистой пустоши, примерно в полукилометре от долины, вырос лес. На юго-западе, где раньше виднелись руины Града Поэтов, мягко сияли в лучах заката башни и сводчатые галереи большого города, обнесенного крепостным валом. Между городом и долиной раскинулись луга с высокой травой, колыхавшейся под ветерком, который изредка налетал с вершин Уздечки.

Слева от Кассада простиралась сама Долина. Ее изъеденные эрозией скальные стены осели и поросли бурьяном. А Гробницы… Похоже, их только что соорудили – с Обелиска и Монолита еще не были убраны строительные леса. Стены и крыши ослепительно сверкали, точно их позолотили и на совесть отполировали, но входы были закрыты наглухо. Вокруг Сфинкса громоздились какие-то таинственные машины, опутанные толстыми кабелями. Кассад наконец догадался: он попал в далекое будущее – на несколько веков, а то и тысячелетий вперед – в канун дня, когда Гробницы были отправлены в прошлое. Он обернулся.

Несколько тысяч мужчин и женщин выстроились рядами на травянистом склоне, бывшем когда-то скалой. Все стояли молча, пожирая Кассада глазами, словно солдаты, ожидающие приказа полководца. Кое-где мерцали силовые скафандры, но гораздо чаще встречались шерсть, чешуя и крылья. Кассад уже видел подобных людей – в том месте/времени, где его исцелили.

Монета. Она стояла между Кассадом и этой странной армией – мягкий бархатисто-черный комбинезон, силовое поле вокруг талии, красный шарф на шее и какое-то оружие с тонким, словно былинка, стволом за плечами – и не сводила с него глаз.

От этого взгляда раны полковника заныли с новой силой, и он покачнулся.

Монета не узнавала его. Ее лицо выражало ожидание, недоумение… страх?.. То же самое, что и лица остальных. Долина была погружена в тишину – только ветер порой хлопал флажком или шуршал травой. Кассад смотрел на Монету, она – на него.

Шрайк, почти по колено в траве, застыл стальным истуканом в десяти метрах от полковника.

А позади Шрайка, преграждая путь к долине, выстроились легионы Шрайков. Плечом к плечу, ряд за рядом. Острые как бритвы клинки сверкали в лучах заката.

«Своего» Шрайка – ШРАЙКА – Кассад узнал лишь по пятнам крови на шипах и панцире. В глазах монстра пульсировал багровый огонь.

– Это ты, не так ли? – раздался позади Кассада негромкий голос.

От резкого поворота он почувствовал головокружение. Монета! Она застыла в нескольких шагах от него. Те же коротко подстриженные волосы и глубокие зеленые глаза с коричневыми искорками, та же тонкая, почти прозрачная кожа. Кассаду захотелось коснуться ее щеки, провести пальцем по знакомому изгибу нежных губ, но руки словно налились свинцом.

– Это ты, – повторила Монета, но уже с утвердительной интонацией. – Тот самый воин, чье появление я предсказывала.

– Ты не узнаешь меня, Монета? – В нескольких местах тело Кассада разрублено почти до кости, но что боль от ран в сравнении с болью души в этот миг!

Покачав головой, она знакомым движением откинула волосы со лба и переспросила:

– Монета? Красивое имя. Оно означает и «Дочь Памяти», и «напоминающая».

– Разве оно не твое?

Монета улыбнулась, и Кассаду вспомнилась ее улыбка на лесной поляне, где они впервые встретились.

– Нет, – негромко ответила она. – Пока еще нет. Я только что прибыла сюда. Мое странствие и служение еще не начались. – И она назвала Кассаду свое имя.

Кассад заморгал и недоверчиво коснулся прохладной щеки.