Ересь - С. Пэррис

— Потерял на лестнице? Но зачем казначей бродил там? — спросил я, не понимая, как объяснил Слайхерст еще и эту ложь.

— Наверное, шел в хранилище. — Привратник со своим медлительным псом добрался до ворот, распахнул их и обернулся напоследок ко мне. — Удачи в диспуте, сэр, — пожелал он. — Пусть победит сильнейший.

— Благодарю вас, — откликнулся я.

Признаться, новость изрядно сбила меня с толку. Очевидно, Слайхерст забрал тот самый «пропавший» ключ и воспользовался им, чтобы войти в комнаты Мерсера. Если бы в комнату погибшего его послал ректор, не пришлось бы изобретать ложь для привратника.

— Сэр, нам бы поторопиться, вас ждут к пяти. — Уэстону явно было неловко давать мне указания.

Я кивнул. В самом деле, не стоит отвлекаться на замки и ключи, когда мне предстоит перед всем Оксфордом обсуждать законы мироздания.

— Да-да, извините. Поспешим, — сказал я.

— Говорят, вы были там сегодня утром, когда Гейб Норрис пристрелил пса. Вы все видели своими глазами, сэр?

Мальчишеское возбуждение прорвалось в голосе Уэстона. Мы свернули на Брейзноуз-Лейн, в узкий проход вдоль северной стороны колледжа. Под ногами было влажно и скользко, а уж воняло так, будто весь колледж приходит сюда мочиться. Стараясь не дышать, я шагал вслед за Уэстоном, а тот все оборачивался, чтобы заглянуть мне в лицо.

— Я был там. Но мы опоздали. Никогда себе этого не прощу. Молодой Норрис отлично стреляет, подоспей он минутой ранее, бедный доктор Мерсер мог бы остаться в живых.

Уэстон надулся.

— Таким, как Гейб Норрис, больше делать нечего, знай себе спортом занимаются. Ему наплевать, получит он диплом или не получит: для него университет — развлечение, болтается тут в шикарных лондонских нарядах. Не то что мы, бедняки, нам кроме церкви ничего не светит! — И он сердито рассмеялся.

— Я так понимаю, Гейб вам не очень по душе? — усмехнулся я.

Уэстон немного смягчился:

— Да нет, он парень неплохой. Но я против того, что в университет пускают коммонеров. Ученое сообщество должно быть сообществом равных, а из-за этих мы острее чувствуем, кто беднее, кто богаче, кто из какой семьи. И противно смотреть, как мало они занимаются. Гейб Норрис еще не самый худший, он щедр и вовсе не глуп, не то что некоторые. А вы знаете, что у него и лошадь своя есть? — Уэстон даже остановился. — Породистый жеребец, такого не каждый день увидишь. Он поставил его в конюшню за городом, потому что студентам не полагается держать лошадей. Но Гейб делает все, что вздумается, кто ему запретит?

— Похоже, он очень уверен в себе. Думаю, и с женщинами он тоже не промах, этот красавчик.

Уэстон покосился на меня, изогнул уголки губ в ироничной улыбке.

— Думаете? Ну, думайте-думайте, — проворчал он. Лукавая улыбка и эта интонация — трудно было не догадаться.

— Вон что, — присвистнул я. — Так мастер Норрис не женщинами интересуется?

— Я про него сплетничать не стану, сэр. Понятия не имею, как и чем он живет, но слухи бродят.

— Мало ли что наплетут от зависти, — возразил я, примеряясь к его шагу. — Что дало повод для сплетен, вы можете сказать?

Уэстон смущенно глядел себе под ноги.

— Ну, во-первых, он в бордели не ходит.

— Из этого не следует, что он содомит, — возразил я, хотя втайне готов был разделить это подозрение: очень уж Норрис был наряден и изыскан. К тому же мне припомнилось выражение его лица, когда я заговорил о святом Бернардине и содомитах. — Вы бы поосторожнее распускали сплетни, ведь в вашей стране содомитов вешают, насколько мне известно.

— Вы правы, сэр. Конечно же вы правы, — смутился Уэстон. — Но поневоле мы обращаем внимание. Когда красивая девушка строит парню глазки, а ему наплевать, кто поверит, что это настоящий парень, верно, сэр? — Щеки мальчика разгорелись, сразу было видно, что разговор задел его за живое. Поскольку в тесном мирке этих школяров имелась лишь одна девушка, я без труда вычислил, о ком он говорит.

— Так вы говорите о дочери ректора?

Ничего удивительного в этом не было: отчего бы единственной в колледже девице не заинтересоваться самым красивым и богатым студентом? И все же я почувствовал разочарование. Мне почему-то казалось, что девица такого ума, как София, не поведется на наружность и внешний блеск.

— Она доверилась вам?

— Что вы, нет, сэр! Я просто наболтал лишнего.

Юноша попытался переменить тему, но тут я сообразил, что мы добрались до конца Брейзноуз-Лейн, и по правую руку от нас началась стена внутреннего сада колледжа Линкольна. Утопленная в стене толстая деревянная дверь сейчас была заперта накрепко. Именно через эту дверь волкодава впустили в сад.

— Погодите, — остановил я своего провожатого и присел на корточки, изучая грязь у подножия калитки.

Какие-то следы на ней виднелись, но столько ног прошло с утра по влажной земле, что не осталось ни одного четкого отпечатка. Как же я не догадался сразу же пойти и поискать улики! Поднявшись, я на всякий случай повертел ручку двери, убедился, что она заперта, и шагнул уже прочь, как вдруг приметил что-то в траве под калиткой. Я вновь опустился на корточки и вытянул на свет тонкую полоску кожи, с одного конца разорванную и похожую на короткий собачий поводок. На всякий случай я засунул находку в карман, хотя не был уверен в том, что она пригодится.

— Сэр, мы опоздаем, — торопил меня Уэстон, хотя он с жадным любопытством следил за моими действиями. — Нам только до конца улицы осталось дойти, и мы на месте.

Улица вывела нас на широкую площадь; справа высилась церковь Святой Марии, а слева над стеной, ограждавшей сад колледжа Эксетера, возвышался шпиль школы богословия. Далеко впереди я различал городскую стену, зубчатые укрепления с бойницами.

Мы свернули за угол, и над нами навис громадный фасад школы богословия. Я снова остановился: должен же был я оглядеть это здание с его башенками над высокими сводчатыми окнами.

Обычно с такой помпой возводятся лишь церковные здания, но это светское строение подражало собору и было ничуть не менее помпезно, чем церковь Сан-Доменико Маджоре в Неаполе, где я начинал свое обучение. Смутишься, пожалуй, при мысли, что твои слова будут эхом разноситься под столь величественными сводами. Я собрался было поделиться этими соображениями со своим проводником, но тут неприятное покалывание в затылке дало мне знать, что кто-то за мной наблюдает.

Я обернулся: к почерневшим камням городской стены, сложив руки на груди, привалился какой-то человек, откровенно и нагло взиравший на меня. Одет он был в старую кожаную куртку и штаны из поношенной коричневой ткани, волосы спереди уже основательно поредели и свисали на затылок, оставляя обнаженным высокий лоб; лицо было в оспинах. Угадать его возраст не представлялось возможным — то ли мой ровесник, то ли перевалил уже за пятьдесят, — однако всего удивительнее и ужаснее в нем было отсутствие ушей. На их месте бугрились уродливые шрамы — признак того, что этот человек был наказан за уголовное, хотя и не заслуживающее петли преступление.

Безухий следил за мной, не отводя спокойного, наглого взгляда. Злобы в этом взгляде не было, скорее любопытство да легкая насмешка. Я даже не мог толком сообразить, следит ли он специально за мной или же это карманник, выжидающий удобного момента, чтобы вытащить у кого-нибудь кошелек в толпе, которая соберется на диспут.

Путешествуя по Европе, я не раз подмечал, что мелкие уголовники заведомо считают образованных людей богачами, хотя по своему опыту знал, что образование с богатством вовсе не дружит. Что ж, если этот человек действительно присматривается к чужим кошелькам, надо отдать должное его смелости: повторный арест означает для него смерть на виселице.

В другой ситуации я бы ответил таким же вызывающим взглядом, но сейчас времени терять было нельзя, а потому я повернулся спиной к безухому, а лицом к главному входу школы богословия и хотел было уже подняться по ступеням, однако Джеймс Ковердейл — доктор Джеймс Ковердейл, спешивший вниз по этим самым ступеням и расталкивающий толпу юнцов в черных мантиях, — преградил мне дорогу. Увидев меня, он остановился, и на лице его выразилось облегчение.

Краем глаза я заметил, что коричневая фигура у городской стены пошевелилась и сделала шаг вперед. Ковердейл тоже заметил это движение и уставился на безухого; тот вроде бы слегка кивнул. Эти двое явно узнали друг друга. Ковердейл как-то странно смотрел на того человека — и возмущение было на его лице, и глубокая озабоченность. Наконец, он нацепил на лицо улыбку — несомненно, ради меня — и, легонько подхватив меня под локоть, повел вправо от входа, подальше от любопытствующего взгляда безухого.

— Спасибо, Уэстон, что доставили нашего гостя в целости и сохранности. Можете присоединиться к своим друзьям, — любезно отпустил он моего юного проводника.