Кроме Стоунхенджа - Джеральд Хокинс

«Хуан» открыл деревянный сундук и принялся расставлять на плитках пола насканскую керамическую утварь. Сосуды были великолепны и далеко превосходили те, которые демонстрировались на Гуггенгеймовской выставке. У него имелись образчики двадцати основных форм, начиная от блюд и чаш колоколообразной формы до цилиндрических ваз и характерных кувшинов с двумя носиками и стремяобразными ручками. Наиболее ранние из них, «протонасканские» согласно археологической классификации, были раскрашены просто, в две краски – черную и рыже-бурую – на кремовом фоне. Более поздние, относящиеся к «классическому насканскому периоду», раскрашены не менее чем в восемь красок и отличаются сложными узорами.

Насканцы, несомненно, глубоко любили природу, жизнь и живые существа. Эта тема животворящей силы пролизывает все их декоративное искусство. Края сосудов обводились бордюром из повторяющихся рисунков: превосходно изображенный цветок или молодой росток, колибри, ариевый сом или медуза, кондор или паук. Некоторые типичные узоры выводились и внутри фигур. Мировоззрение насканцев отличалось юмором, веселостью, беззаботностыо; во всяком случае, такое впечатление производят эти рисунки. На утках, которые словно сошли с диснеевской лепты, нарисованы кукурузные початки, означающие, что они наелись до отвала. На чаше с изогнувшимися в дугу сомами оставалось немного места. «Ничего!» – сказал себе художник и втиснул туда прямую тощую рыбку, чтобы замкнуть узор.

Кувшин с миловидными девушками – улыбающееся личико, обрамленное черными волосами, повторяется пять раз: белое лицо, коричневое, красное, черное и желтое. Уж не символизируют ли они человеческие расы? Неужели художник показал здесь различные этнические группы? Кувшин в духе Организации Объединенных Наций задолго до того, как католическая церковь попыталась объединить все пароды в своем лоне! Мое внимание привлекли три предмета.

Во-первых, высокий кувшин, «обернутый» единой пиктограммой (см. рис. 13), которая меня поразила. Моя фантазия тотчас заработала, и я увидел верховного жреца, стоящего на краю треугольника в пустыне. Жрец поднимает руку, глядя на бога-звезду у конца линий. Жрец примысливал себя к звезде в небе, так как на нем был тот же головной убор, что и на боге-звезде. Толпы людей, обозначенных треугольными лицами с глазами-щелочками, стоят вдоль линии. Я решил, что это пиктографическое изображение какого-то древнего ритуала. Позднее специалист по насканской керамике поправил меня, определив «звезду» как цветок, а «лица с глазами-щелками» – как отрубленные головы-трофеи. Ну, а фигура жреца? О ней он ничего сказать не мог.

Во-вторых, большой сосуд с двумя носиками и одетой в перья фигурой. На голове у нее плоская церемониальная шляпа, а на лице, возможно, маска. Крылатый человек-птица? Неужели эта шляпа – доисторический защитный шлем? Мечтали ли насканцы о полетах? Кружились ли они на виноградных лозах, привязанных к верхушкам высоких шестов, как это делали ацтеки в Мексике? Может быть, именно так насканцы и обозревали свои рисунки в пустыне?

В-третьих, чаша с узором в виде разноцветных зигзагов. Черепок от точно такой же чаши мы подобрали на западной насыпи большого прямоугольника. По форме и рисунку узора осколок полностью совпадал с чашей. Видимо, две тысячи лет назад в пустыне была поставлена точно такая же чаша. Где уакеро нашел ее двойник? Занимаясь своим ремеслом, он должен был собрать немало сведений. Мы попробовали втянуть его в разговор.

– Вы ведь Паласьо?

– Он самый.

Рис. 12. Верхний ряд – узор из жуков на насканской чаше. Рисунок этих воображаемых четырехногих созданий неожиданно неточен для наблюдательных художников – у насекомых должно быть шесть лап. Второй ряд – колибри с колоколовидной чаши. Третий ряд – прыгающие ариевые сомы с колоколовидной чаши. Четвертый ряд – наполненные. кукурузными початками утки с насканского кувшина с ушками. Нижний ряд – трехцветные звезды с колоколовидной чаши.

Хуан улыбнулся, открыв ровный ряд белых и золотых зубов. Я перевел взгляд на свидетельство, гласившее, что он состоит членом какого-то местного клуба. «Паласьо» явно было вымышленное имя, но он им, видимо, гордился. Я начал выпытывать у него подробности.

– Мы хотели бы знать, где вы нашли эту чашу.

– Как обычно – в песке возле рта мумии.

– Но где?

– За Наской.

– Это понятно. Но где именно?

– No se, сеньор. (Откуда мне знать?)

Мы оставили эти слишком уж личные вопросы и перешли на более общие темы. Паласьо объяснил, что он отыскивает места погребений по некоторым признакам на поверхности, известным только ему. Могилы знатных людей как бы охраняются еще двумя могилами по бокам. Наличие таких двух «спутников» всегда предвещает богатый улов. Блюда с кушаньями ставились возле сложенных рук мумии. Сам того не зная, он подтвердил слова Педро Сьеса де Леон, писавшего в 1554 г.:

«Я не раз упоминал в этой истории, что в царстве Перу во многих местах есть обычай, ревностно соблюдаемый индейцами, – хоронить вместе с телами усопших все самое ценное их имущество, самых красивых из их женщин и тех, кого они особенно любили… А из того, что они погребали вместе с мертвецами все их добро, их женщин и слуг, большие запасы провизии и много кувшинов чичи (кукурузная водка. – Дж. X.). а также еще их оружие и украшения, можно заключить, что им ведомо было бессмертие души и знали они, что человек – это не одна только бренная плоть».

По словам Паласьо, лучшие сосуды, какие ему только удавалось найти за все то время, пока он занимался своим ремеслом, были погребены прямо под твердой коркой песка на пустынном плоскогорье. Он показал нам один из них – гордость его коллекции, не предназначенную для продажи. Он раскопал его в невысоком песчаном пригорке на плоскогорье. Сосуд был завернут в кусок ткани. Этот запеленутый, как мумия, сосуд сохранился в идеальном состоянии!

Рис. 13. Узор на цилиндрическом насканском кувшине. Жрец, линии в пустыне и звезда?

Я прикинул, что двадцать лет назад он был подростком. Мне представились законсервированные временем остатки стоянки на плоскогорье, мусор, возраст которого можно определить.

– Вы его выкопали в сорок восьмом году?

Он вздрогнул, взглянул так, словно заподозрил в нас переодетых сыщиков, затем блеснул золотом улыбки.

– No se! – сказал он.

Мы поговорили о «вака», как называют перуанцы такое место, где по поверью обитают духи. Таким вака может быть дерево, источник, гора, словом любое место, отмеченное каким-либо событием в прошлом либо избранное фольклором по другой причине. Испанцы заимствовали это слово у инков и переиначили его в «уака». Дух насылал беду на путника, который проходил мимо, не принеся никакой жертвы. Священные изображения, украшения и церемониальные сосуды складывались в таких местах, становясь их магической принадлежностью. Отсюда возникло понятие «уакеро» – тот, кто грабит духов. Паласьо же собрал в своей узенькой комнатушке много разных вака. Табу для него не существовало. В течение многих веков жертвоприношения лежали там спокойно под охраной местного духа. Но теперь заклятие утратило силу.

Испанские хронисты описывали эти «языческие выдумки». Инкам были известны сотни обиталищ духов. Они считали, что места эти расходятся как бы лучами в четыре стороны от храма Солнца в столице Куско. Некоторые линии проходили через добрых десять, а то и пятнадцать вака. У каждого инки по поверью имелся близнец, демон, дух-хранитель, называвшийся «вавки» («уауки»). Каждый человек знал место обитания своего вавки. Вероятно, он ревниво оберегал тайну этого места.

Невольно на ум приходила старинная арабская сказка про Аладдина, которому стоило лишь потереть свою лампу, чтобы к нему явился джин, готовый выполнить любое желание своего господина. Это, конечно, чистая фантазия, но вдруг насканцы помещали свои вавки в ритуальные сосуды и оставляли их в пустыне? Может быть, они, подобно Аладдину, терли эти сосуды, попав в беду или задумав заветное желание? Я мысленно вновь увидел таинственную пустыню, линии и 225 тысяч сосудов, стоявших между этими линиями две тысячи лет назад.

– Мы нашли там только разбитые сосуды. Кто их разбил?

– Лучшие были унесены, а плохие разбиты, чтобы из-за них не понижалась цена, – не замедлил с ответом Паласьо.

– А как были нарисованы большие фигуры в пустыне?

– Я их не видел, а потому не знаю.

Мы открыли стопку рисунков на обезьяне. Паласьо тотчас поднял сосуд с обезьяньим узором. Обезьяны напоминали наземное изображение – такие же уши, такой же завернутый спиралью хвост.

Рис. 14. Сосуд, который Мария Белли де Леон описала как связанный с Луной.

Затем мы показали ему аэрофотоснимок паука, и он протянул нам сосуд с пауком. Похожим, и все-таки не совсем. И тот и другой были пауками, но паук пустыни был более реалистичным, более впечатляющим. Он был нарисован на плоской поверхности одной непрерывной линией, проложенной в затвердевшем песке. Его длина достигает почти 45 м, а общая длина линии со всеми ее извивами составляет почти 800 м. Голова снабжена педипальпами, все восемь ног на месте, причем третья нога сознательно удлинена и вывернута. У ее конца находится небольшой расчищенный участок. Кроется ли за этим искажением ноги какой-нибудь смысл?