Связанные судьбой - Ванесса Фитч

— Сама мысль об этих преступлениях приводит меня в ужас. Какие-то невидимки шныряют вокруг, устраивают пожары в Грэнтли. Этому безумию пора положить конец!

— Не обманывай себя, Бетси. Жадность есть жадность, люди есть люди, где бы они ни жили. Корыстолюбие — неистребимый порок.

Она глубоко задумалась, затем скосила глаза на дверь.

— Вещи дяди Майка наверху. Если ты готов, можем сейчас же начать.

9

Бетси перенесла все вещи дяди в спальню, так как это была единственная комната в доме, куда никто, даже близнецы, не мог войти без ее разрешения.

Когда-то здесь жил Джон — комната казалась просторной. Однако теперь она как будто сжалась. Даже на полу стало тесно из-за пачек книг и бумаг, зимней одежды, приготовленной для хранения.

Взгляд Джона упал на кровать — огромная, с медными украшениями, она всегда была у Бетси. Только раньше на ней обитали мягкие игрушки — целый зверинец, а теперь лежали подушки разных размеров, форм и цветов. В этой захламленной комнатушке присесть можно было разве лишь на постель.

— У тебя тут тесновато, — заметил Джон с замиранием сердца. Провести несколько часов наедине с Бетси в ее спальне, на ее постели — да это подарок судьбы!

— Кажется, мы напрасно потратим время, — заметила она, стоя спиной к кровати и высокому суровому мужчине, с опаской опустившемуся на постель, где в течение десяти лет спал муж Бетси — Стив.

Бетси вытащила коробку с вещами Майка и села. Джон сбросил мокасины, вытянулся, подложив под бок подушку, достал из коробки, стоявшей между ними, пачку писем.

— Ты все еще тоскуешь по мужу?

Бетси тоже сняла туфли и уселась по-турецки. Она вынула из коробки пакет, полный фотографий молодых людей в голубой униформе старого образца.

— Иногда, когда близнецы вытворяют что-нибудь возмутительное, или, наоборот, заслуживающее похвалы, или вызывающее приятное удивление, мне не с кем поделиться своими материнскими чувствами.

Джон поднял глаза.

— Он был хорошим любовником?

Бетси вздохнула. Щеки ее зарумянились, но улыбка была на редкость спокойной. В конце концов, она — зрелая женщина. Говорить об интимных отношениях со Стивом было совсем просто, даже если собеседник — ее бывший возлюбленный.

— Мне было с ним хорошо.

Она видела, что Джон всерьез не воспринял ее ответ, но он был явно раздражен, хоть и пытался скрыть это.

— Ты рассказала ему о нас?

— Нет. А зачем?

— Действительно, незачем. Просто мне стало любопытно.

— А ты говорил о нас какой-либо из женщин, с которой предавался любовным утехам?

— В этом не было необходимости.

— Что означает столь туманное объяснение?

— Ты же любишь загадки. Посмотрим, сумеешь ли ты справиться с этой!

Не обращая внимания на озадаченную Бетси, он взял следующее письмо, извлек из конверта сложенные в несколько раз пожелтевшие листки.

Два часа спустя на постели лежала половина содержания картонки. Лицо Бетси выражало непонятное упрямство, а Джон мечтал о пилюлях, прописанных доктором. Пока ничего подозрительного они не обнаружили в вещах Майка, хотя просматривали все весьма тщательно.

Бетси сняла резиновую ленту с новой пачки писем и раскрыла конверт. Быстро пробежав листки, исписанные бисерным почерком, она поняла, что это — немудрящая болтовня старого приятеля Майка по армии. Письмо было из Айовы.

— Джон, мы занимаемся ерундой, — сказала она, отбросив корреспонденцию в сторону. — Я не имею ни малейшего представления, что я должна искать, а кроме того, рыться в личных бумагах Майка мне кажется кощунственным. Это похоже на осквернение его могилы, понимаешь?

Джон отложил бумаги, лежавшие стопкой у него на коленях, и откинулся на спинку кровати. Бетси почувствовала, что его вновь охватили черные мысли, опасные подозрения, которые он скрывал от нее.

— А где старый Шон? — спросил он. — Мне нужно потолковать с ним, прежде чем мы вернемся в город.

— Он должен уже пересечь реку Колумбия и двигаться по штату Вашингтон. Шон и двое наших работников везут ранние фрукты для оптового торговца в Уйнетчи.

— И когда он появится здесь?

— В воскресенье вечером.

Джон не удержался и смачно выругался.

— В этом доме не привыкли к брани, мистер Стэнли.

— Привыкай к ней, Рыжик, потому что я поселяюсь здесь, пока не вернется старый Шон.

Бетси испуганно посмотрела на него.

— Это невозможно.

— Помнишь, что заявил твой приятель доктор Армади? Я должен лежать в постели.

— На больничной койке, а не на одной из кроватей в моем доме.

— Замечательная мысль, не правда ли?

Глаза Джона вспыхнули, в их коричневой глубине притаилось желание.

— Согласна, замечательная, но у меня все равно нельзя.

— Почему?

— Уже хотя бы потому, что единственное свободное место — матрас на полу в комнате близнецов… Спать там, уверяю тебя, подобно преждевременной смерти. А потом у нас с детьми есть такой надежный защитник, как тетя Бриджет.

Бетси хотела отшутиться. Однако Джону было не до шуток. Она никогда прежде не видела у него такого хищного выражения лица. Какие еще испытания пришлось вынести Джону за двадцать лет, ей неизвестно. Но он стал другим человеком, независимым, закрытым, не терпящим расспросов. Он защищал свой внутренний мир.

— Итак, договорились, Бетси, — заявил он тоном, исключающим любые возражения. — Можешь уложить меня на обеденном столе в гостиной, если нет другой возможности, но я остаюсь до возвращения старого Шона.

Бетси решила, что он будет спать не на обеденном столе, а в ее кровати, а сама она переместится к близнецам.

Было около двух ночи, может быть, позже, все замерло, как будто сам старый дом решил поспать. Джон устремил взгляд на полосу неба, видимую между кружевными занавесками. Когда в былые времена подростком он спал в этой комнате, окна по его просьбе не закрывались. Между ним и садом, окружавшим дом, — прозрачное тонкое стекло. Такой же тонкий слой стекла отделяет его сейчас от лиц, запечатленных на фотографии, которая стоит на ночном столике: папы, мамы и их двойняшек.

Краски на фото выгорели, но ничуть не померкло солнечное сияние в голубых глазах Бетси, обнимающей малышей. Ему не надо объяснять, как глубока и жертвенна такая любовь. Джон видел множество отцов и матерей, рисковавших жизнью ради своих близких.

Нет ничего ужаснее быть свидетелем бессильного горя отца, который осознал: его сын или дочь не выйдет живым или живой из огня, так же надрывают душу страдания матери, навеки потерявшей ребенка, которого она выносила в себе.