1968 - Патрик Рамбо

Корбьер рассказывал про все вперемежку: про Сорбонну, авиабазу, забастовки, про то, как Порталье оказался в Божоне, про избиения дубинками и солдатскими башмаками. Он во всех подробностях расписал обеим женщинам, как сильно досталось Ролану, который сейчас отсыпался у Корбьера дома, после того как врач сделал ему укол.

— Доктор сказал, нужно отвезти его в больницу, сделать рентген. Когда бьют по голове, бывает, остаются скрытые повреждения.

— Какой ужас! — воскликнула мадам Жюрио.

Смертельно побледневшая мать была не в силах произнести ни слова, слушая этот сбивчивый рассказ.

— Я решил все вам рассказать, — продолжал Корбьер, — потому что мне пора возвращаться в Эвре. Ролана нельзя оставлять одного.

— Вы уезжаете сегодня?

— Мне дали адрес агентства на улице Прованс, которое организует поездки автостопом. Завтра в шесть тридцать меня подберут у Эйфелевой башни, я буду в форме, чтобы меня можно было узнать.

— Можно перевезти Ролана? — простонала мадам Порталье.

— Соланж, я займусь этим, — сказала ей подруга.

Было решено, что мадам Жюрио пойдет с Корбьером к нему домой на улицу Лорда Байрона и посидит с Роланом. Но сначала женщины вместе с солдатом сложили в чемодан чистые вещи и еду: молотый кофе, сахар, консервированный горошек. Они отправились пешком по бульвару Осман, Корбьер нес чемодан, а мадам Жюрио семенила рядом, стуча высокими каблучками. Она ему понравилась.

«Хорошо держится для буржуазки, — подумал Корбьер. — Несмотря на все неприятности, Порталье повезло, что у него будет такая сиделка».

На бульваре Сен-Мишель и прилегающих улицах солдаты из инженерных войск оттаскивали строительный мусор, мешавший движению. За ними шли другие бригады, которые снова мостили дорогу. Парижане фотографировали обгорелые остовы машин, позировали перед спиленными деревьями, прогуливались по кварталу, чтобы собственными глазами увидеть разгромленные улицы. В тех магазинах, где в ночь баррикад не успели опустить железные ставни, все разнесли вдребезги. Сейчас торговцы прибивали на место стекол фанерные листы. Повсюду толпились люди самых разных возрастов и мастей. На улицах, на заводах и фабриках, в лицеях — везде разгорались жаркие споры. У забастовщиков появилось время подумать. Они парализовали жизнь страны, большая часть экономики пребывала в вынужденном бездействии. Каждый вдруг задумался о своей роли во всем этом. Люди говорили друг с другом, как не говорили никогда раньше, прямо на улице, даже с незнакомыми. Еще месяц назад такого и предположить было нельзя. Булочники задумывались о хлебе, преподаватели — о программах, мясники — об антрекотах, медсестры — о больных, танцовщицы из Фоли-Бержер — о том, какую же мечту они предлагают своим зрителям, спортсмены — о том, не слишком ли агрессивно они ведут себя на соревнованиях. Вслед за студентами, металлургами, портовыми грузчиками и железнодорожниками множество взрослых людей захотело повзрослеть по-настоящему.

Напротив Сорбонны, у открытого главного входа, стояли жандармы. Оружие было у них на ремне, а не в руках, на голове — снова пилотки, а не каски. Студенты, которых они преследовали накануне, сегодня пытались убедить жандармов в правоте нового популярного лозунга: «Хватит действовать, давайте поговорим».

— Вас обманывают так же, как и нас.

— Мы обязаны подчиняться, — сказал жандарм

— Вы что, не можете протестовать!? Это же ваше право!

— Нас вызвали подавлять беспорядки…

— Или такая работа, или безработица? Так ведь?

— Конечно!

— Буржуазия посылает вас драться, а потом в прессе обвиняет во всем именно вас. Вы же сами это видите…

— Да уж, нам досталось от Помпиду!

— У вас же тоже есть профсоюзы!

Дискуссии продолжались и на площади перед университетом. Возле стенда с надписью «Демократическое женское движение» девушка обращалась к толпе зевак, стоя на ящике, как в лондонском Гайд-парке:

— Нам нужна единая мораль для девушек и юношей! Мы требуем равных шансов!

— Школы должны быть смешанными! — выкрикнул тощий молодой человек.

— Дело не только в этом, — возразила активистка. — Мы хотим равноправия во всех областях!

— Уже десять лет как моя мама имеет право работать без письменного разрешения отца, — сказала девушка в ситцевом платье.

— Этого недостаточно! Нас избивают так же, как и ребят, мы вместе с ними работаем в комитетах, тогда почему нас никогда не приглашают выступать от имени студентов? Ни на радио, ни на телевидение, ни в парламент, вообще никуда!

— Это точно. Сейчас именно мужчины ведут переговоры за спиной трудящихся, — сказала Теодора, — хозяева договариваются с парнями из Конфедерации и с парнями из правительства!

Тео не стала задерживаться возле феминистского стенда, она беспокоилась о пропавшем Порталье.

Наверняка его арестовали. Она оставила подруг спорить дальше и по лестнице Б поднялась на второй этаж. Родриго вместе с комиссией как раз составлял обращение к захватчикам Сорбонны.

— Ты вовремя, — сказал он Тео и показал черновик листовки.

Товарищи!

Множество помещений Сорбонны находится в антисанитарном состоянии.

Многие студенты не соблюдают элементарных правил гигиены.

Товарищи, без всякого сомнения, грязь, недостаток гигиены и их последствия — это средства, которыми голлистская власть хочет воспользоваться, чтобы отнять Сорбонну у студентов…

— Неплохо, — сказала Тео.

— Потом нужно будет объяснить, каково политическое значение гигиены.

— Пусть каждая группа предложит свой вариант, — сказал толстощекий парень в голубой рубашке. — И надо помочь нашим товарищам, отвечающим за уборку…

Пока комиссия обсуждала, как лучше объяснить студентам всю важность этой борьбы, учитывая, что из подвала полчищами повалили крысы, Тео отвела Родриго в сторону:

— О Ролане все еще ничего не известно…

— Ничего не удается выяснить, Тео.

— А у него дома?

— Ты ж знаешь, он туда и носа не показывает.

— Если бы с ним что-то случилось, полиция предупредила бы родных…

— Ты знаешь его предков?

— Так, мельком видела. Они меня как-то раз выставили на улицу вместе с Роланом.

— He волнуйся. Если бы он погиб, поднялся бы шум.

— Родриго! Вместо того чтобы успокоить, ты меня еще сильнее пугаешь!

Понедельник, 27 мая 1968 года

Играл аккордеон, и Бийянкур был полон надежд

В Бийянкуре рабочие не утратили решимости. Они спали между станками, играли в настольный теннис во дворе, выживая благодаря постоянной помощи солидарного населения. Те, кто охранял здание изнутри, почти всю ночь слушали радио, завернувшись в одеяла. Они прекрасно поняли, в каком духе проходят переговоры с правительством и хозяевами. «На улице Гренель, — говорили они, — дело застопорилось». Их собственные требования были ясны и все уместились на плакате, который висел на площади Жюля Геда. Достаточно было владеть грамотой и ответить да или нет:

Наши основные требования:

— в ближайшее время переход на 40-часовую неделю, без снижения зарплаты;

— минимальная зарплата — 1000 франков;

— выход на пенсию в 60 лет, для женщин — в 55;

— дополнительная, пятая, оплачиваемая неделя отпуска для молодежи;

— свободу профсоюзам.

С рассвета на фабрику прибыло множество протестующих, которые присоединились к забастовочным пикетам, охранявшим здания. В огромном сборочном цехе собралось уже не меньше двенадцати тысяч человек. Наверху, на помосте, стояли представители самых влиятельных профсоюзов. От имени Всеобщей конфедерации труда выступал Лантье, он говорил то же, что и всегда, поскольку никаких новых сведений у него не было.

— Товарищи, переговоры затягиваются, хотя наши требования предельно просты и ясны. Прежде всего, мы хотим, чтобы нам выплатили зарплату за весь период забастовки, и в этом мы не уступим!

Закончив свою длинную речь, во время которой зал не раз взрывался аплодисментами, Лантье скрепя сердце уступил место представителю Демократической конфедерации. Тот говорил на повышенных тонах, выдвигая политически окрашенные требования. Он призвал к солидарности со студентами, но слушатели отнеслись к этому прохладно, и оратор, вовремя спохватившись, вернулся к конкретным проблемам, которые волновали рабочих государственных заводов, а потом призвал продолжать борьбу до полной победы. Толпа принялась громко скандировать: «Народное правительство!» В это время один из металлургов передал Лантье записку, и тот сообщил всем, что на улице Гренель переговорщики только что пришли к важным соглашениям.

— Народное правительство! — не унимались рабочие.