Переходы - Алекс Ландрагин

— «Бисквит Дюбоше». У вас изумительная библиотека. Кто переплетчик — Менье? Лортик?

Шанель, разливая коньяк, улыбнулась и качнула головой.

— Гадайте дальше.

Я подошел к ближайшей полке, наобум снял с нее книгу, осмотрел кожу, тиснение, тонкость работы.

— Очень качественное изделие, напоминает Мариуса Мишеля, но современнее. Чувствуется темперамент художника. — Я открыл книгу, поднес страницу к лившемуся из окон свету. — Как мне представляется… — И тут я увидел водяной знак переплетчика, такой призрачный отпечаток пальца. — Нет, не может быть. Даже если говорить о цене… — При этом качество работы сомнений не вызывало. — Возможно ли, что все книги переплетены Легреном?

Шанель подошла с двумя бокалами в руках, передала один мне, удерживая по ходу дела мой взгляд. Смотреть этой женщине в глаза было тревожно. Не первой молодости, она излучала невероятную мощь, одновременно и элегантная, и несгибаемая, одушевленная той беспокойной энергией, которую с легкостью, но ошибочно принимаешь за молодость — не исключено, что первая лучше второй.

— С использованием лака Жана Дюнана, — подтвердила она с полуулыбкой, усаживаясь на краю письменного стола. — Теперь вы осознаёте ценность этого собрания. Приняв бразды правления Обществом, я заменила все переплеты, придав собранию эстетическое единство, каким гордился бы сам Бодлер. Это лучшее собрание подобного рода в мире. Пользуются им исключительно члены Общества. Здесь есть книги, существующие в единственном экземпляре. — В глазах ее блеснула гордость.

— А вам не кажется, что они должны быть доступны и посторонним?

— Никоим образом. — Шанель улыбнулась. — Ну, перейдем к делу. Рукопись при вас?

Итак, догадка моя оказалась верной: ей не удалось вернуть находившуюся у Венне рукопись. Она все еще где-то там — старик успел ее припрятать, прежде чем его убили. Теперь задача моя была ясна: выбраться отсюда живым и отыскать ее.

— Нет.

Шанель моргнула.

— Зачем же вы попусту тратите мое время? — Она едва не рычала.

— Всего пару недель назад рукопись находилась здесь, стояла среди других подлинников Бодлера на этой стене, в переплете Легрена, как и все прочие.

Гамбит я строил на сведениях, полученных от Мадлен, хотя и не имел никакого понятия, попадет стрела в цель или нет. Шанель смотрела на меня с непроницаемым видом завсегдатая казино. Подняла руку — видимо, чтобы взять со стола колокольчик и вызвать лакея. Я сунул руку в торбу, вытащил пистолет, навел на нее.

— Не советую звонить. — Сердце снова сорвалось в мучительный, кинжальный галоп.

Шанель отхлебнула коньяка, сощурилась и принялась меня рассматривать, будто оценивая впервые. Она молчала. Если своим молчанием она намеревалась выбить почву у меня из-под ног, у нее это получилось. Однако отступать было некуда.

— Зачем было продавать рукопись, чтобы потом таким сложным образом добывать ее снова?

Она не ответила, лишь невозмутимо курила, не сводя с меня глаз. Я оказался в идиотском положении: самозванец, надумавший сыграть роль, которая ему не по силам. Не получив удовлетворения, я понял, что мне остается лишь нажимать сильнее:

— Зачем убивать человека, который ее купил?

Вновь никакого ответа. Хуже того, я почувствовал, что краснею. Молчание так затянулось, что мне сделалось невыносимо.

— Кажется, я знаю зачем. Вы думали, что, воспользовавшись неминуемым вторжением, выманите из укрытия Мадлен. Обернись дело чуть иначе, возможно, вам бы это и удалось.

Наконец я получил отклик: Шанель улыбнулась — коварной, едва уловимой улыбкой. Тогда я не понял ее смысла. В конце концов, она же не ведала, что пистолет мой не заряжен.

— А, Мадлен, — произнесла она. — Мадлен Блан. Могла бы я догадаться, что она в этом как-то замешана. Просто очаровательное создание, не так ли? В нее так легко влюбиться. Вы, полагаю, догадываетесь, что вы не первый. Не первый вы в нее влюбились, не первый ей поверили. Не первый согласились ради нее пойти на преступление, которое карается смертью. Но главное — вы не первый, кого она обвела вокруг пальца. Дело в том, что мы имеем дело с прискорбным — и очень опасным — случаем умопомрачения. И хотя сама я уже давно одна из жертв ее умопомрачения — по сути, с того момента, как стала президентом Общества, — я прекрасно знаю, что есть и другие пострадавшие. Среди них — мужчины, которые в нее влюбляются. Мадлен Блан — одержимая. И прекрасно распознает одержимость в других. Одержимость ее очень легко принять за любовь, особенно если жертва сама жаждет любви. Вы давно с ней знакомы? Подозреваю, что не больше нескольких недель. Я права?

Только что согрешив чрезмерной болтливостью, я предпочел промолчать.

— Молчание ваше крайне красноречиво. А вы не предполагали, что Мадлен все спланировала с самого начала? Или вам представляется, что вы встретились случайно, как это бывает с настоящими влюбленными? Специалист по Бодлеру знакомится с женщиной, которая предлагает ему редкостную награду — вернее, две: свое сердце и редкую рукопись, причем происходит это всего за несколько дней до аукциона. Изумительное совпадение, не так ли? — Шанель посмотрела мне в глаза. — Она вам говорила, что в одной из прошлых жизней вы были Бодлером? А она — Жанной Дюваль?

Я решил, что не пророню ни слова. Она улыбнулась вновь, откинулась на спинку стула, затянулась.

— Месье, меня Мадлен преследует едва ли не два десятилетия, так что о ее уловках я кое-что знаю. Вы, пусть и в малом масштабе, тоже стали жертвой ее безумия. Но нам, по крайней мере пока, дарована одна привилегия: мы живы. Есть такие, кому повезло меньше.

Она пригубила коньяк. Я вновь удержался от искушения заговорить — это не так сложно, когда ты держишь человека на прицеле. Понял, что восхищаюсь апломбом Шанель.

— Сами подумайте, — продолжала она, обогнув письменный стол и усевшись в кресло по другую сторону. — Подумайте, во что она убеждала вас поверить. Она считает, что человеческая душа способна переселяться из одного тела в другое. Месье, я вас не знаю, но смею предположить, что вы человек образованный. Судя по вашему акценту, вы немец и, возможно, еврей. При таких обстоятельствах не стоит удивляться тому, что разум ваш оказался в заложниках у привлекательной женщины. Немцу-еврею, оказавшемуся в этом месте и в это время, простительны старческие заблуждения. Так что обижаться на вас я не стану, сколько бы вы ни наставляли на меня пистолет. Вместо этого взываю к вашему разуму. Я уверена, что смогу убедить вас в том, что у меня есть рациональные объяснения всем этим бредням Мадлен. Видите ли, когда я в тысяча девятьсот двадцать первом году вступила в Общество, она уже была