Зона милосердия (сборник) - Ина Кузнецова

Все стало просто и ясно. Рядом с больным в течение этих трех дней должен находиться медик. Я не имею права приказать медицинской сестре провести три дня в вагоне, где 80 процентов больных имеют открытую форму легочного туберкулеза. Этот приказ я имею право отдать только себе самой.

Так был решен этот сложный вопрос.

За час до отхода поезда, преодолев неподдельный ужас моих спутниц, собрав все необходимые медикаменты, я переселилась в туберкулезный вагон. Мое появление среди больных в виде постоянного пассажира вызвало, как бы поточнее выразиться, недоуменное восхищение. Они отлично понимали, в каком критическом положении находится Вальтер, поняли и значение моего поступка.

В вагоне они сделали кое-какое перемещение. Больные максимально сгрудились, освободив мне угол под вентиляционным окошечком. Отгородили его простыней. В результате у меня получились отдельные «апартаменты». Поведение больных заметно изменилось. Они практически перестали ходить по вагону, разговаривали только шепотом, чаще молчали.

Вальтер сначала обрадовался, потом вдруг задумался. Заметно разволновался. А потом вдруг спросил:

– Вы боитесь, что я могу не доехать до дома?

Потребовалось много всяких доводов, чтобы он перестал сосредотачиваться на этой мысли.

Наконец, поезд тронулся. Вскоре мы пересекли границу.

Началось трехдневное «беспосадочное» путешествие по Польше.

Поезд шел очень неровно, то уменьшая, то увеличивая скорость. Временами так медленно, что, казалось, можно выйти из вагона и пойти с ним в ногу. Это создавало удручающее настроение. Конечная цель представлялась недосягаемой. Иногда скорость движения увеличивалась, постукивание колес становилось отчетливее. И конечная цель казалась совсем близкой. Но радостное ощущение длилось недолго. Вскоре поезд опять переходил на «шаговый» режим. Конечная цель вновь терялась где-то вдали.

Весь трехдневный путь через Польшу в закрытом вагоне я прожила без всяких внешних впечатлений.

У меня была конкретная цель. Ее достижение определялось работой, которая и выполнялась.

Малую скорость Вальтер переносил легче. Большую часть времени он дремал, оживлялся редко. В эти моменты с некоторым трудом присаживался, вступал в разговор. Задавал простые вопросы: где едем, какое сегодня число, скоро ли конец пути? Иногда упоминал о родителях. Они уже не очень молодые – он третий ребенок. Две старшие сестры – взрослые. Отец – юрист, не воевал. Мать – художница по тканям. Странно – он ничего не знал о них более трех лет. И ни разу не усомнился в том, что они живы и ждут его.

Один раз спросил, сколько мне лет – я ответила. Он надолго замолчал, потом объявил удивленно полувопросом:

– Так между нами разница всего 5 лет, – и прибавил через некоторое время:

– Удивительно!

Он заметно терял силы. Страдал от нарастающей одышки. Немного оживлялся после очередного укола. В последний день пути их потребовалось шесть за сутки. Но в целом, можно сказать, что путешествие он перенес сносно.

Наступил вечер третьего дня безостановочного движения состава. Поезд шел очень медленно. Колеса не стучали, а как-то мелодично шелестели по рельсам. В вагоне было очень тихо – почти все спали. Лишь в противоположном углу возникал и гас шепот. Я только что сделала Вальтеру укол, и он, повернувшись на бок, задремал. До этого был приступ надсадного кашля, после которого он стал задыхаться. Очень страдал.

Больные все труднее переносили дорогу, теряли силы и слабели на глазах. Вчера днем еще один больной, пожилой, истощенный человек, после длительного кашлевого приступа, задыхаясь, воскликнул:

– Я сейчас умру.

Слава Богу, этого не случилось. После лекарства ему стало лучше. Сегодня он тих и спокоен.

Мне казалось, все это никогда не кончится. Поезд уже не может остановиться.

Я удалилась в свои «запростыночные» апартаменты. Спать не хотелось. Обрывки неконтролируемых мыслей сплетались в причудливую сеть. Сначала мысли были легкие, радостные. Цель казалась уже не такой недостижимой. Стук колес опять перешел в шелест.

Внезапно мысли приняли другое направление.

Все окружающее, потеряв прежнюю яркость, стало удручающе серым. Вдруг встал вопрос: зачем все это?

Почему, собственно, я должна жить в постоянном страхе и тревоге за чужую жизнь?

Для чего эти мучительные переживания?

Для чего вообще этот эшелон?

Как я в него попала?

А теперь, запихнув этих несчастных людей в телячьи вагоны, волнуясь и страдая за каждого, везу их – куда?

Домой! А есть ли у них дом?

Эти обездоленные получеловеки все забыли, они полны надежд. А что ждет их там?

Задают ли они себе этот вопрос?

Возможно.

Но по-настоящему он встанет перед ними позднее. Сейчас они живут только одной реальностью: добраться до дома. Среди них действительно много тяжелых больных. Дух их воспрял и сделал свое дело: болезнь осталась, а человек ожил.

Все дальше и глубже уходили мысли в эти размышления.

И все отчетливее вырисовывалась эта нелепая круговерть. Очень ярко представилось мне, как совсем недавно сильные, здоровые и крепкие люди, движимые злой волей вторглись на чужую землю

Защищавшиеся выстояли. От былого величия пришельцев осталась кучка сломленных и раздавленных морально и физически людей. И вот теперь жалкие остатки некогда могущественной армии по той же дороге, но уже не в боевом строю, а лежа на травяных матрацах в телячьих вагонах, под конвоем, возвращаются на родину. Какой трагикомический парадокс!

Я не поняла, кто произнес эти слова. И вообще что-то вдруг резко изменилось. Я открыла глаза и с удивлением обнаружила, что мы стоим. Снаружи доносились знакомые звуки открываемых дверей.

Значит, я спала.

Вальтер лежал на спине и улыбался:

– Мы приехали!

Голос был совсем другой – в нем звучали победные нотки.

В вагоне уже никто не спал. Переговаривались, как обычно, шепотом.

Я не могла понять, где мы стоим. В этот момент солдат открыл дверь нашего вагона. Лихо и весело произнес:

– Мы приехали!

Боже мой, неужели это правда? И все позади? Посмотрела на часы – было 5 часов утра.

Я вышла из вагона. Совсем темно. Где стоим – непонятно. Вокруг ни одного строения. Ни станции, ни города. В вагонах было шумно от множества голосов. Где-то, очень далеко, мелькнул яркий свет и погас.

И вдруг, или мне показалось, еле слышные звуки музыки.

Внезапно – резкий гудок паровоза.

Я еле успела вскочить в вагон.

Опять «шаговый» режим движения. И вновь мелькание света вдали.

Неожиданно где-то совсем близко – справа, слева, спереди – понять невозможно, – десятки сливающихся голосов грянули приветствие, подобно нашему многократно повторяемому – урррррррааа!

Оно гулким эхом пронеслось вдоль всего эшелона, вернулось обратно, столкнулось с новой волной, и мелкими руладами рассыпалось в разные стороны.

А свет все приближался, стал ярким и уже не исчезал.

Появились очертания домов. И в нарастающем ослепительном свете ламп, фонарей, юпитеров я увидела людей, – их было великое множество. Двумя, тремя рядами они стояли по обе стороны железнодорожного полотна, образуя сплошной коридор, по которому медленно шел поезд. У многих в руках были разноцветные флажки. Размахивая ими, они радостными криками приветствовали эшелон, а поезд, словно заразившись общей торжественностью, очень медленно и важно двигался по живому коридору.

Вдалеке разорвалась петарда, за ней – другая, третья. И вдруг десятки разноцветных воздушных шаров заколыхались в воздухе.

А музыка звучала все громче. Больные скопились у открытых дверей, их радостные реплики вплетались в общее торжество звуков.

Поезд шел вблизи домов. На подоконниках распахнутых окон, на балконах, на крышах домов – всюду люди. Отовсюду громкие приветствия.

Поезд остановился у площади, освещенной множеством фонарей. Именно этот свет нам так приветливо мерцал издалека.

Музыка зазвучала громче. Совсем близко вступил второй оркестр. Расширяя и варьируя мелодию, откликнулся третий. Все потонуло в искрящихся и сверкающих звуках, от которых ощутимо дрожал воздух.

И вдруг взошло солнце.

В его лучах мгновенно умерли все фонари. Солнце широко и щедро залило всю площадь, тысячекратно увеличивая красоту, созданную человеком.

Из окон, на крышах и балконах люди приветственно махали разноцветными платками, флажками, пускали воздушные шары. С подоконников, с балконов свешивались пестрые ковры, яркие дорожки и просто куски цветных тканей. И всюду цветы, море цветов.

Все это трепетало на ветру и сверкало в ослепительных лучах солнца. И над всем необозримым пространством гремела музыка.

Торжественные бравурные марши сменялись легкими воздушными вальсами, словно обгоняя их, вплеталась шаловливая полька, ее вытеснял строгий полонез, и вдруг широко разливалась мелодия задушевной песни. И внезапно присоединившись к оркестру, ее подхватывал неизвестно откуда появившийся хор.