ЦУНАМИ - Анатолий КУРЧАТКИН

— Вау! Соображаешь. Меня так всякий раз, как приезжаю, всему заново учить приходится.

Турникет заглотнул магнитную карточку и выпустил ее наружу на дальнем конце своего узкого прохода.

— Сохраняйте билет до конца поездки, — дожидаясь Рада у выхода из турникета, голосом вокзального московского диктора проговорила Нелли. Добавив уже обычным голосом: — На улицу тоже через турникет. Нужно погасить карточку. Не погасишь — не выйдешь.

Рад сунул карточку в нагрудный карман рубашки.

— Как свирепо. Что дальше?

Дальше была еще одна лестница. Еще выше. Еще ближе к небу.

По небу, разграфленные серыми поперечинами шпал, струили себя в бесконечность, экстраполируя к точке, двумя колеями железнодорожные пути. А в небе напротив платформы, перекрывая его собой от зенита до самой земли, парило женское лицо с фиолетовыми ресницами. Ресницы были громадны, как опахала, обладательница таких ресниц в жизни, пожалуй, могла взлететь на них, словно на крыльях.

— Впечатляет? — перехватив его взгляд, проговорила Нелли. — «Emporium». Магазин такой. Торговый центр. Его реклама.

Теперь Рад увидел, что фиолетовые ресницы висели на здании, чело которого украшала эта надпись: «Emporium».

— Впечатляет, — сказал. — С улицы я и не обратил внимания. Не заметил. А тут выйдешь на платформу — и прямо по глазам.

— Реклама — двигатель торговли, — произнесла Нелли — с таким видом, словно она это сейчас и сочинила.

Вдали в небе на их колее возник поезд. Народ вокруг стал стягиваться к краю платформы, непонятно сбиваясь в тесные кучки. Рад собирался встать там, где было пусто, но Нелли повлекла его к одной из групп.

— А как ты думаешь, это что нам за знак? — указала она на зигзагообразную линию около края платформы.

Линия тянулась вдоль платформы, делая зигзаги через равные промежутки: зигзаг к кромке платформы — и зигзаг обратно, зигзаг к краю — и снова обратно.

Рад догадался:

— Обозначение места, где будут двери вагона?

— Точно.

Неожиданным образом такая, несомненно, чрезмерная забота о пассажире произвела на Рада впечатление.

— Это уже прямо как-то по-европейски! — воскликнул он.

— Нет, очень даже по-сиамски, — сказала Нелли.

— По-сиамски? — переспросил Рад.

— Ну прежнее название Таиланда — Сиам.

— А, так сиамские кошки — это тайские? — вспомнил Рад пожилую пару в «тук-туке».

— Получается, так, — согласилась Нелли.

— И все же — по-европейски, — чуть подумав, настаивающе произнес Рад.

— Да, это правда, тайцы очень тянутся к Европе, — сказала Нелли. Предоставив Раду догадываться, поняла она смысл его слов или просто решила не вникать в него.

Поезд накатил на платформу с мягкой бесшумностью сиамского кота, вышедшего на охоту. Окна вагонов были в рекламе, не видно внутри ни тени. Двери, когда поезд встал, оказались сантиметр в сантиметр точно напротив означенных линией мест. Они разошлись в стороны, и из них на открытую уличному жару платформу пахнуло прохладой.

Изнутри окна вагонов оказались прозрачными, как это бывает с зеркальными стеклами. Реклама на окнах лишь слегка затеняла их, приглушая уличный свет, как светофильтром. Половина лиц вокруг были европейскими. Рад, оглядываясь, навострил ухо, не послышится ли русская речь, — звучала тайская, английская, немецкая, по-видимому, шведская или норвежская, но русской не было.

— Как полагаешь, много сейчас в Бангкоке русских? — спросил он Нелли.

— Капля в море, — сказала она.

— Вот мы с тобой, да?

— Нет, конечно, не только мы. — Нелли стояла рядом, такая плоть от плоти всех этих европейских лиц вокруг — само воплощение западности , ее эталон, идеальный образчик. — Но русские в основном едут на курорты. На такой остров Пхукет, например. В Паттайю. Да и там их, впрочем, немного. Все же Таиланд — страна для западных людей.

Бангкок плыл за окном толчеёй жилых домов под красными черепичными крышами, бесчисленных отелей, однообразно возносящих себя к небу, многоярусных гаражей, похожих на ячеистые этажерки, кипением зеленых островков между ними. Поезд останавливался на станциях, деликатно шумел дверьми, вагон опустевал и вновь наполнялся. На одной из станций, свидетельствовавшей своим названием, что прежнее имя страны не забыто — «Сиам» называлась станция, — Рад с Нелли сделали пересадку на другую линию. «Национальный стадион», где им следовало выходить, оказалась следующей.

Когда, пройдя турникеты, спускались по лестнице на улицу, Нелли достала из сумочки кошелек, извлекла из него купюру и подала Раду:

— Возьми, пожалуйста, расплачиваться с водителем. Раз я с мужчиной, не уверена, что по тайским меркам это будет прилично, если расплачусь я.

Как жиголо, с внутренней усмешкой подумал Рад, принимая от нее деньги. Он посмотрел достоинство полученной разноцветной бумажки. Это была тысяча бат.

Перевести по курсу на доллары — двадцать пять долларов. Семьсот пятьдесят рублей.

— Договариваться с водителем — тоже мне?

— Договаривайся, — сказала Нелли. — Больше двухсот не положено. Двести — предел. Но, думаю, отсюда до Главного дворца бат сто. Ну, сто пятьдесят.

«Тук-туков» около станции стояло море. Однако, несмотря на столь вопиющую безработицу, и водитель того, что стоял в веренице первым, и того, что вторым, и тех, что пятым-шестым, ответили на просьбу Рада довезти до Гранд-паласа отказом. В переговоры с ним вступил только седьмой или восьмой. Это был жилистый мрачноватый таец с испитым землистым лицом, ведя разговор, он едва не физически ощупывал Рада глазами, — можно было подумать, он подряжается не просто везти, а совершает сделку, от которой кардинальным образом зависит состояние его кармана. Следуя наставлениям Нелли, Рад для начала предложил водителю сто бат. Ожидая услышать от него цифру в два раза больше. Но, к удивлению Рада, водитель принял его предложение не торгуясь.

— А ты говорила, сто пятьдесят, — подсаживая Нелли в «тук-тук» и следом за ней забираясь сам, довольно сказал Рад по-русски.

— Так вон их сколько без работы стоит, — ответила Нелли.

— А почему же они стоят, а ехать отказываются? Нелли на мгновение задумалась.

— Ждут, наверно, окончания какого-нибудь матча на стадионе, — выдвинула она новое предположение.

— Все ждут, а этот решил везти?

— Нетерпеливый, наверно, — теперь без всякой заминки отозвалась Нелли. — Или сердобольный. Пожалел нас.

«Тук-тук» летел по улицам в потоке машин стремительной стрекозой, перемещался с полосы на полосу едва не под прямым углом, нагло протискивался на светофорах между неповоротливыми жуками «ниссанов», «тойот», «опелей» поближе к «зебрам» переходов. Тело приятно обдувал поток теплого воздуха, рубашка перестала липнуть к телу. Это было совершенно особое удовольствие — мчаться вот так на стрекочущей сорокасильной мотолошадке открытым с ног до головы воздушному океану. Так, наверное, чувствовал себя человек в доавтомобильные времена, сидя в какой-нибудь пролетке, с грохотом влекомой по городскому булыжнику одинокой лошадиной силой.

Главный дворец был обнесен зубчатой белой стеной — Кремль Кремлем, только стена не красная и не такой впечатляющей высоты. И, как колокольня Ивана Великого маковкой с крестом, как круглые купола кремлевских соборов, возносились из-за стены к небу многоярусные шпили дворцовых зданий, золоченые пики похожих на ракеты многочисленных ступ — памятных знаков, воздвигнутых на месте захоронения буддийских святых.

Рад сошел на землю, подал руку сойти Нелли и вынул из кармана кошелек. Тысячебатовая купюра внутри одиноко соседствовала с ватагой чужестранных пришельцев. Рад отделил ее от них и, достав, подал водителю.

Водитель посмотрел достоинство купюры, уважительно-деловитым движением сунул ее в один из многочисленных карманов серо-голубого жилета, в который был облачен, и принялся из другого кармана вытаскивать сдачу. Вытащил одну купюру, другую, третью, полез в новый карман, извлек из него уже целый ворох денег, присоединил к тем, что держал в руке, стал считать, сосредоточенно шевеля губами. Нелли стояла поодаль со скучающим безучастным видом, но вместе с тем весь ее вид выражал нетерпение. «Долго он еще будет там у тебя копаться?» — так и говорила она этим своим видом.

— Could you be quick, please? — Могли бы побыстрей? — поторопил Рад водителя.

Водитель взглянул на него своим мрачным, неулыбчивым взглядом.

— Yes, quick. — Да, быстро, — сказал он и вновь принялся перебирать купюры у себя в руках. — That's all. — Вот все, — отдал он наконец пачку Раду. — O'kay?

Рад, не отвечая ему, начал считать сдачу. Рядом с сотенной была двадцатка, за двадцаткой следовала пятидесятка, снова сотенная и снова двадцатка. Рад считал и не мог сосчитать. Казалось, у чужих денег при тех же цифрах на купюрах, что на привычных русских и долларах, было другое достоинство.