Билет в одну сторону - Наталья Костина

– Хрень собачья! – резюмирую я. – Даже если что найдут, все будет, как и раньше: олигархам – бабло, остальным – дулю с маслом.

Теть Люба выразительно вздыхает и согласно качает головой.

– Но верят же! Они и в распятых мальчиков, и в фосфорные бомбы, и в то, что в Киеве хунта, фашисты, а людей разбирают на органы и в Америку отправляют, – во все верят. Когда я им сказала, что у меня тут Киселев и иже с ним не вещают, у них прямо ломка началась! Не пойму, действительно зомбируют их там, что ли? Двадцать пятый кадр и все такое прочее… Я вот сугубый материалист, но тут поневоле задумываться начинаешь.

– Знаешь, Мась, и без двадцать пятого кадра все просто. Если людям круглые сутки вдалбливать в головы одни и те же мысли – они в конце концов будут думать, что так оно и есть. Телевидение очень сильная штука. Уж я-то знаю. Сама когда-то мечтала тележурналистом стать. Но, конечно, это все крайне некрасиво со стороны такой большой державы, как Россия…

– А большие – они такие… – грустно резюмирует Маруська. – Им еще больше хочется стать.

– Много тут всего намешано… как говорится «геополитический интерес»! – важно вставляет и свое лыко в строку соседка.

– И наши маленькие интересы – всем побоку. Что мы хотим спокойно жить, песни петь, детей рожать… к тому же морю в отпуск ездить…

Маруська неожиданно начинает плакать, и мы вдвоем не знаем, как ее утешить.

– Мурзик, оставайся у меня насовсем, а?

Черт, вот чего-то в этом роде я как раз и боялась.

– Макс, ты же знаешь, три дня – это все, на что я способна. Абсолютный рекорд для закрытых помещений.

– Ты меня больше не любишь?

Оказывается, боялась я совсем не того… Предстояло еще самое тягостное – объяснить, почему так получилось. Но если я даже себе не могу толком ничего растолковать, как же я найду слова для него?

– Макс…

– Извини. Я не хотел, просто само как-то вырвалось. Отвратительно, когда мужик клянчит, да?

– Нет. Ничего… – Я погладила его по щеке. – Отвратительно другое – когда ты стоишь и не знаешь, что ответить. Прости меня. Я… я виновата. Мне надо было еще раньше… понимаешь…

Да, это надо было рвать сразу, когда что-то ушло, сломалось, испарилось… а я тянула, тянула… и вот теперь будет гораздо хуже. И мне, и ему. Особенно ему. Черт, ну почему это так тяжело?!

Я отвернулась и пошла ко входной двери. Босоножки почему-то не надевались – хотя в конце концов я справилась и с ними. Но как было справиться с этими проклятыми слезами, которые стояли у меня в глазах?

– Ну, ты всегда знаешь, где меня найти, если что. Давай я тебя провожу? И посажу на такси. Не хочу, чтобы ты ходила одна в такую темень.

– Нет, не надо.

– Ну тогда хоть до метро? А?

Я стояла спиной к нему и глотала слезы. Это было ужасно больно. Но если ТАК больно было мне, то каково же сейчас ему?!

– Макс, я…

– Не нужно, Мурзик. Не унижай себя. Что ж… все проходит. А может быть, ты просто влюбилась? По-настоящему. Жаль, что это был не я… Зато тебе с ним интереснее. Будет о чем поговорить.

Я в недоумении обернулась: о ком это он?

– Ты что, думаешь?..

– Прости, малыш, но я не слепой. Это тот, что везде ходит за тобой как привязанный, да? Он даже сегодня смотрел на нас из окна, я видел. И потом – он тоже врач, у тебя с ним много общего… И кроме всего прочего – он действительно красив. Наверное, для женщины это важно.

Бедный, бедный Макс! Я вижу, как от обиды и ревности у него буквально дрожат губы. Господи, ну почему все так запутано… и так странно? Но я не хочу, чтобы он так страдал и к тому же обманывался насчет Олега, поэтому спешу его разуверить:

– Нет, нет, ты все неправильно понял! У меня ничего нет с ним… с Олегом! Мы просто… просто друзья, вот и все. Ну, может, он немного за мной и ухаживает, но это все так… пустое. Да и вообще – я не люблю слишком красивых мужчин, ты сам это знаешь.

– Почему же тогда?..

– Я… я не могу жить с тобой вместе. В одном доме. Спать в одной постели. Это… это значит обманывать. Прежде всего тебя, – выпаливаю я на одном дыхании и от ужаса даже закрываю глаза.

Я так давно носила в себе эту фразу… Я жду взрыва негодования, лавины упреков, обвинений в двуличности, лицемерии, фальши… Не можешь спать в одной постели – не трахайся, не пей мартини, не сиди на подоконнике полуголая, не обсуждай часами свои комплексы, для того чтобы от них избавиться! Не бери цветов, не склоняйся вместе с ним над одной книгой или у экрана, когда смешиваются в одно целое волосы, дыхание, взгляды, интересы… Не радуйся его появлению, когда у тебя отвратительно на душе, не броди с ним по парку, не слушай музыку, когда один наушник в ухе у тебя, а второй – у него. Не засыпай у него на плече, в конце концов, если не можешь спать с ним в одной постели! «Лживая, мерзкая тварь, ханжа!» – кричу я про себя. Если бы могла, я бы заехала себе по физиономии… Но, может быть, Макс сам это сделает и облегчит душу, а заодно и наше расставание? Однако то, что происходит дальше, повергает меня в ступор. Он улыбается. Слабенько, но все же улыбается – так, как умеет, наверное, один Макс – какими-то крохотными мимическими мышцами в самых уголках глаз. Ну, почему, почему я такая скотина?!!

– А я тебе даже колечко купил… давно уже. Еще когда мы только вернулись с Майдана. И почему тогда не отдал? Чего боялся? Тогда все было по-другому…

Я проглотила мелкие, дрянные, ненужные и ничего не значащие слова утешения и банальную фразу о том, что мы, в конце концов, сможем остаться друзьями… Все эти подленькие никчемности застряли где-то посередине моего организма, как комок старой сухой колкой травы.

– Ты не думай, – еще раз зачем-то сказала я. – У меня с ним… ничего.

– Пошли, – сказал он просто. – Все равно провожу тебя. Посажу в транспорт, а потом напьюсь. И пойду пьяный буянить. Меня поймают гопники и набьют мне рожу. Переломают руки-ноги, и я попаду в твое отделение. И ты будешь сидеть у меня на кровати, и вздыхать, и жалеть меня, и мерить мне температуру. И кормить с ложечки кефиром.

– Ты не попадешь ко мне в отделение, потому что никакие гопники не способны избить тебя до такого состояния. Насколько я тебя знаю, ты будешь сопротивляться. И сам наваляешь любой гопоте так, что наутро они пойдут записываться к Тимуру и его команде или в спасатели Малибу. Скорее последнее – потому что там полно девок с большими сиськами, а гопники без них никуда. И вообще, наш госпиталь только для военных. Так что, Макс, ты в него по-любому не попадешь! К тому же и кефир ты не очень любишь.

– Тогда и напиваться не буду! – уже совсем весело согласился он. – Зачем же делать то, чего не хочешь, если от этого все равно не будет никакого толку?

– Да, именно это я и хотела тебе сказать. От меня не будет никакого толку, Макс.

– Ну, это уж позволь мне решать, – ответил он довольно сухо, и мы вышли на улицу.

Было не жарко и не холодно – совсем как у нас с ним теперь. Но то, что хорошо для погоды, не годится для человеческих отношений. По крайне мере тогда, когда тебе двадцать три. Страсть схлынула, нежность… она тоже. И осталось только ровное, похожее на прямую линию горизонта, дружелюбие. Может быть, существовало еще что-то, но сейчас вот так, сходу, я не могла в себе разобраться. Только понимала: оставшегося слишком мало для того, чтобы нас связать. Связать так, как он хотел – и чего я не могла ему дать. Но все же это была линия горизонта, а не, скажем, та прямая на мониторе, которая означала, что сердце уже не бьется. Сказать ему об этом? Нет, лучше не подавать напрасных надежд. Он купил мне кольцо… Кто бы мог подумать?

Мы шли рядом, даже не держась за руки, – он не предложил, а я не посмела его об этом просить. Очень трудно отрываться… когда почти срослось. Неправильное совмещение – как при переломе. Черт, что ж меня все время сносит на медицину? Не потому ли я сейчас ухожу от Макса, что мне действительно не о чем с ним поговорить после работы? Нет, неправда! Нам всегда было интересно друг с другом. Просто кончилось… исчезло какое-то волшебство. Вышел весь газ из бутылки с колой, и волшебные пузыри тоже не вылетают целой радужной стаей – потому что в баночке закончилась жидкость. А заменять ее шампунем от перхоти мы не будем.

– Ты еще будешь пускать пузыри с балкона, Макс, – пробормотала я, и он удивленно взглянул на меня:

– Мурзик, это как?..

– Ничего… Вспомнила, как мы с тобой купили детские мыльные пузыри и выдували их с балкона, а они летели… тогда еще ветер был сильный, и они улетали далеко… А мы смеялись, и так хорошо было…

– Не надо.

Я хотела его утешить – а сделала только больнее, поэтому больше ничего не говорила.

В метро он вежливо придержал передо мной дверь, а потом безучастно смотрел через стекло, как я на платформе жду поезда. Было уже поздно, и ждать пришлось долго. Я то и дело поворачивала голову в его сторону – и, если честно, мне очень хотелось, чтобы он ушел. Но он все стоял и стоял, и поэтому, когда причалил ночной, уставший и пустой состав, я вздохнула с облегчением.