Предсказание прошлого - Эва Качиркова

– Каждый уголовник прямо из тюрьмы идет в кабак. – Йозеф сочувственно улыбнулся мне. – Туго пришлось?

– Да нет. – Я вошел в домик и осмотрелся. Все, вплоть до помятой постели, было в большем порядке, чем вчера. Меня охватила смертельная усталость, кровать неодолимо влекла меня. Я повернулся к ней спиной.

Йозеф стоял в дверях, брюки на нем болтались, лицо осунувшееся, губы запеклись.

– Сядь же, – раздраженно сказал я ему. – Почему ты не остался в больнице?

– Мне там не нравилось. – Он сел на кровать. – Ты знаешь, что Томаш Дрозд умер?

– Да. – Подтащив стул, я сел напротив. – А ты знаешь что вчера он искал тебя в больнице?

Йозеф вытаращил на меня обведенные темными кругами глаза.

– Нет, не знаю. И чего хотел?

– Мне он не сообщил. Но, учитывая, что он извинился передо мной за ту расправу и разрезанные покрышки… – Я запнулся. Осиный рой, недавно угнездившийся в моей голове, неистово загудел.

– Ну и что? – услышал я нетерпеливый голос Йозефа.

– …Может, хотел и перед тобой извиниться, – продолжал я как во сне.

– Не валяй дурака, за что это?

– Почем я знаю! Наверное, за то, что ты отбивал у него жену, – брякнул я, в какой-то прострации не думая о том, что говорю. Из одной фразы, оброненной вчера инженером Дроздом возле хирургического корпуса, сейчас проклевывалось ужасное подозрение.

Йозеф подался ко мне и положил руку на колено.

– Ты что, с ума спятил? У нас с Ганкой никогда ничего не было, раз-другой ходили поужинать, и то всегда звонила она, хотела о чем-нибудь посоветоваться… Я ведь ее с детства знаю!

– Дрозда ты тоже знал много лет.

– Именно поэтому! Даже будь я бабник, что же ты думаешь, я стал бы уводить жену у такого психа ненормального, такого бедолаги бестолкового… – В словах Йозефа не было ничего обидного. Говорил он скорее с состраданием, почти с нежностью. – Старик! Это ведь я их познакомил! Мы тогда учились на четвертом курсе, и я тянул Томаша на всех экзаменах. Меня у них кормили, его папаша мне время от времени что-нибудь совал – я-то жил на одну стипешку, а они были богачи. Папа – бывший торговец антиквариатом, не мне тебе объяснять! Ганичке тогда исполнилось семнадцать, и… ну… в те времена она была ко мне неравнодушна. Мы с Ольдой были знакомы, оба иногда ходили сниматься в массовке на Баррандов. Я-то не относился к ней всерьез. Ухаживал за Геленой. – По его лицу пролетела тень воспоминания, оживленного чем-то недавним. Йозеф стер его и усмехнулся. – Обе они друг друга ненавидели от всей души. Потом Томаш приударил за Ганкой, и через полгода, едва ей исполнилось восемнадцать, они поженились. Пригласили меня свидетелем. Грустная свадьба… Полгода не прошло, как похоронили Ганкиного отца. Зато это была большая любовь.

– И долго она у них продолжалась?

– Не знаю. После окончания института мы уже не дружили. Пану инженеру Дрозду не улыбалось встречаться с тем, кто все студенческие годы худо-бедно тянул его на буксире. Потом меня взяли в армию, а Томаша – в тюрьму.

Ясно, за что посадили Дрозда, подумалось мне, нечего и спрашивать.

– Как же поручик Павровский не принял этого во внимание?! – Я вспомнил, с какой легкостью он пренебрег моими словами о подозрительных замашках Дрозда.

– Вероятно, потому, что в тот раз речь шла не о насилии, – пояснил Йозеф. – Томаш пытался переправить через границу какие-то картины. Договорился с одним торговым представителем, который приезжал к нам из ФРГ. Он должен был там картины продать, а деньги положить в швейцарский банк. Дело лопнуло, немца прижали, и он выложил, от кого картинки получил. Ничего другого ему не оставалось. Картины были в списке произведений, разыскиваемых Национальной галереей. Если б он не признался, его могли бы судить за перепродажу краденого. В действительности картины остались от папаши Дрозда, которого тогда уже не было в живых. Томаш уверял, что отец приобрел их во время войны у какого-то еврея-коллекционера.

– Сколько ему дали?

– Томашу? Не знаю, но Швейцария ему здорово навредила. Это было истолковано как подготовка к незаконному выезду из республики. Его выпустили через год. Очевидно, по состоянию здоровья. Картины были конфискованы государством, но для Томаша это уже не имело значения. Готов поспорить, что от этого немца он бы не получил ни шиша. Как выяснилось на процессе, немец был тот еще жулик!

– От кого ты все это знаешь? – подозрительно спросил я.

– От Ганки. Ходила плакаться у меня на груди. Она тоже из-за этого пострадала. Работала тогда в «Глобэксе» – это внешнеторговая организация. Там с этим немцем и познакомилась. Как-то они случайно встретились с ним где-то в баре, и Ганка представила его Томашу. Ей удалось убедить суд, что со всем этим она ничего общего не имеет, но ее начальник оказался непреклонен.

Меня его рассказ не заинтересовал. Все это относилось к прошлому. Я зря терял время.

– Когда Томаш вернулся, у них все быстро пошло к концу. Бедный неудачник никогда слишком высоко не ценился у Эзехиашей. Теперь же, когда у него даже состояния не было, и Ганка стала от него отдаляться, они с ним обращались как с мусором. Я не удивляюсь, Ганка делала что могла, чтобы…

– Брось, – устало сказал я. – Все это ни к чему. Зачем копаться в прошлом? Или ты нашел в нем что-то такое, что имеет отношение к случившемуся?

Йозеф озабоченно нахмурился:

– Не знаю. Я уж было подумал, что нашел, но… – Он пожал плечами. – В больнице у меня хватало времени, чтобы обо всем этом подумать. Старик! Ведь я же знаю этих людей! – огорченно воскликнул он. – Я ходил к ним на Баррандов, еще когда жив был Ганкин отец. Он твердо держал бразды правления в своих руках, и Ганка с Ольдой не давали друг друга в обиду. Я видел, как после его смерти эти полные нежной любви семейные отношения угасали, как они стали между собой грызться, а потом и возненавидели друг дружку… Однажды я в шутку им предсказал, как у них будет. Можно было предугадать их будущее. А теперь все спрашиваю себя: кто извлек выгоду из смерти Луиса Эзехиаша? И какую выгоду?

Я ошарашенно глядел на своего друга. Йозеф Каминек рассуждал точно так же, как поручик Павровский.

– Дядюшка Луис не мог вернуться совсем нищим. Он всегда умел делать деньги. Не оставил же он их в Мексике, так, черт побери, куда же они подевались? И вот еще что – там, в больнице, я разговаривал про это убийство с одним Геленкиным коллегой. Речь зашла об этих моделях, и доктор просто взвился, едва я о них заикнулся. Он бы купил их все целиком, даже если б потом двадцать лет за них выплачивал. Мне это показалось преувеличением, но он со мной разоткровенничался: не собирает еще и десяти лет, а его коллекция застрахована на сто двадцать тысяч. Эти коллекционеры порядочные транжиры, а? – Йозеф с удивлением покачал головой. – Такие деньги!..

Меня охватило волнение.

– Я в этом не разбираюсь, но там таких моделей – тьма! Поручик Павровский на такое добро глядел не без зависти. Ты думаешь…

– Погоди, – остановил меня Йозеф. – Допустим, коллекция стоит денег. Но ведь старик за нее должен был заплатить порядочную пошлину. Вот тебе и объяснение – во что он вложил свои денежки.

Мое волнение улетучилось.

– Тогда чего попусту говорить? – разозлился я. – Старик знал, что в случае нужды сумеет и здесь выгодно продать свою коллекцию. Под старость лет просить милостыню ему бы не пришлось.

– Черта с два! – торжествующе заявил Йозеф. – Ты не знаешь коллекционеров! Тот доктор остаток жизни проходил бы в одних-единственных штанах, только бы пополнять свою коллекцию. У старого Эзехиаша, должно быть, имелось еще что-то. При таком дорогом хобби он не захотел бы выложить последние деньги за билет на пароход.

– А что тогда? – заорал я в ответ. – Зубной протез из чистого золота, украшенный бриллиантами?! Он ведь был зубной врач, а? – Терпение мое лопнуло. Время шло, а я его тратил на бесполезную болтовню. Тем временем Лукаш ждал меня.

– Зубной врач, – подтвердил Йозеф. – Он уже перед войной был богатым. Интересно, куда пристроил свой капитал, когда уехал за границу? В то время дядя Луис ничего не мог взять с собой. А кому оставил на хранение, как ты думаешь?

Я плюхнулся обратно на стул, с которого почти поднялся. Вот оно! Как это мне самому еще раньше не пришло в голову? Корни всех сегодняшних преступлений кроются в прошлом, так же как и эти люди не принадлежат к нашему времени. Йозеф сказал точно, он мог предсказывать им будущее. Прошлое предсказывало настоящее. В напряжении глядел я на Йозефа.

– Слушай, – начал он. – Когда Ганкин отец задумал строить виллу, он был всего-навсего обычный кустарь. Земельные участки на Баррандове уже тогда стоили прилично. В те времена там селились особы поважнее, чем ремесленники. Я подумал: а что, если это был участок Луиса и принадлежит ему по сей день? Луис мог вложить в него деньги. В таком случае права на владение виллой были бы запутанным делом. Я спросил у Иреша, и он мне подтвердил это. Правда, приплел сюда гражданство, срок давности и так далее. Вещал, словно воплощенный кодекс законов, – недовольно проворчал мой гениальный шеф, чей мозг достиг такого уровня специализации, что отказывался охватить проблематику другой отрасли. – Это бы, мол, зависело от множества обстоятельств. А я вспомнил, что, когда в шестьдесят пятом Луис приезжал к нам, он подкусывал брата, что, дескать, тот выстроил резиденцию только для одного поколения. Тогда показалось, что он упрекает, отчего брат не подумал о детях. А вдруг они когда-то договаривались, что там и для Луиса будет квартира? Иреш предложил сходить к прокурору. Он знает адвоката, который дружит с этой выдающейся личностью, – объяснял мне Йозеф типичный для наших соотечественников метод действий. – Друг Иреша из адвокатской коллегии познакомит своего друга прокурора с дедукцией Йозефа Каминека – друга пана Мартина. Интерес соответствующих органов обратится в нужном направлении, и пана Мартина выпустят, на свободу. Что и получилось! – удовлетворенно изрек Йозеф.