Золотой Плес - Николай Смирнов

Заяц, старый русак, был матер и огромен; действительно, что-то баранье было в его мохнатой морде, с которой свисали тугие, вощеные усы, а плотный, сросшийся мех был насквозь пронизан искристой голубизной.

- Фунтов пятнадцать вытянет, - сказал, с удовольствием поднимая его за задние лапы, Иван Федорович.

Альбицкий, любуясь русаком, добавил:

- Редкостный экземпляр. Заячий князек, как называл такие экземпляры Сергей Тимофеевич Аксаков. Придется набить чучело и рассказать читателям «Природы и охоты».

Он посмотрел на солнце, идущее на полдень, на высокий и редкий березняк, подбитый елочками, и предложил:

- Может быть, господа, сделаем привал?

- Подождем немного. Надо взять вот этот отъем, - указал Иван Федорович на густую осиновую поросль, косо выплывающую в поле. - Уж очень местечко удобное, так и пахнет заячьим теплом.

Он двинулся вперед, раскатисто крикнув:

- Доберись, Фингалушка!

- А ну, Дианушка, вытури! - горячо подхватил Гавриил Николаевич и вдруг взвизгнул с таким неподражаемо мальчишеским озорством, что Софья Петровна вздрогнула.

Она пошла за Фомичевым, стараясь идти на одной линии с ним. Под ногами обламывался хворост, шуршала иссохшая трава. В траве внезапно что-то заворошилось, мелькнуло как бы папиросным дымом, и Иван Федорович опять стал с жаром накликать собак, которые, безумно сверкая глазами, быстро «поймали» след, оглушили охотников буйным, захлебывающимся гоном. Иван Федорович, понизив голос, сказал Софье Петит ровне:

- А вот и ваш зайчик... Стойте и терпеливо ждите на этой тропке. Косой обязательно вернется к своей лежке. Он неторопливо стал отодвигаться, пропадать в траве, а Софья Петровна, напряженная и дрожащая, осталась на месте, вглядываясь в чуть приметную, но совсем прямую тропинку, убегающую в перелесок. Перелесок, казалось ей, действительно как бы уплывал, тихо уносил ее - у нее слегка кружилась голова, - а ружье и жгло и холодило руки.

Она чувствовала и расслабляющую лень, и крайний подъем, и обострение всего существа. Все сейчас заключалось для нее в этой лесной дорожке, которая вот-вот оживет, наполнится бегущей прелестью зверя...

Гон на несколько мгновений стих - эти мгновения казались безмерно длинными - и, возобновись, стал неожиданно совсем близким. Слышно было, как иногда страстно захлебывалась Дианка, как все торжественнее разливался голос Фингала, похожий на хрустальный молот.

Заяц с оглушающим шорохом просквозил в траве, изящно прыгнул на тропинку и, не раздумывая, ничего не видя, покатил прямо на Софью Петровну. Подгоняемый близким гоном, он бежал так быстро, что, казалось, совсем не перебирал лапами. Уши его были закинуты за спину, он среди бурых трав казался совсем желтым.

У Софьи Петровны зарябило в глазах, но она, сдерживаясь, близко подпустила зайца и, прицелившись в передние лапки, выстрелила. Заяц упал на бок. Она выстрелила второй раз - куда-то вверх, в небо, в солнце, - и, отбросив ружье, бросилась к зайцу, по-детски захлопала руками, танцующе закружилась, звонко и весело закричала:

- Сюда идите, взят, взят! Ей в глубине души было немножко жаль зайца, но это чувство заглушалось диким охотничьим торжеством, несравненным лесным опьянением. Все было отлично, все нескончаемо умиляло - и полуденное сентябрьское затишье, и радостные, приветствовавшие ее голоса вокруг, и собаки, остановившиеся около зайца со своими длинными, расцененными языками. Она благодарно обнимала и трепала гончих. Дианка, дикая и нелюдимая, чуть ворчала, сторонилась, но Фингал, радостно храпя и задыхаясь, играл хвостом, легко и осторожно махал к ней на грудь. «У, нахал!» - улыбалась Софья Петровна, слабо колотя его по добродушной морде.

Подходил Иван Федорович. По кустам, с треском ломая их, бежал Гавриил Николаевич. Остановись перед Софьей Петровной, он опять приподнял картуз и празднично сказал:

- Честь имею поздравить, синьора Софья Петровна!

- С полем! - поздравил и Иван Федорович и, взяв руку Софьи Петровны, почтительно поцеловал ее, отстегнув перчатку.

Софья Петровна благодарила, громко смеялась, сбегала за ружьем и, вся горящая, никак не могла успокоиться. Она оправляла выбившиеся из-под шляпки волосы, перевязала шелковый шарф на шее, тонкий и узорчатый, в павлиньих глазках, и все любовалась своим, отличным от всех прочих, зайцем.

Иван Федорович, подвязав зайца, закинул его за плечо.

- Я сама хочу носить, - сказала Софья Петровна.

- Нет, разрешите уж мне. Куртку испортите, да и утомитесь.

- Спасибо. Вы очень милый!

 Из леса послышался протяжный крик Альбицкого:

- Гоп-гоп! Привал!

Ему откликнулся далеко отбившийся в сторону Иван

Николаевич.

Софья Петровна, подняв руки к губам, крикнула:

- Исаак Ильич, привал!

Исаак Ильич шел окрайком леса. Он слышал выстрелы, радовался за Софью Петровну и в то же время уже по-настоящему терзался охотничьей завистью. Даже это огорчение - то, что ему до сих пор не удалось выстрелить, - действовало на него. Свернув в лес, он пошел на зов.

Сильно, с металлическим грохотом, поднялся тетерев. Волнующе замелькал среди деревьев его распущенный, снежный снизу хвост. Исаак Ильич зло, больше наугад, выстрелил. Тетерев хлопнулся в брусничник, сейчас еще более пахучий, чем летом. Было ни с чем не сравнимо - держать птицу за мохнатые лапки и, любуясь ее красными бровями, опускать, так, чтобы не помять перьев, в глубокую сетку ягдташа.

- Гоп-гоп! - уже весело, заливисто ответил Исаак Ильич.

Исаак Ильич очень любил охотничий привал в русском осеннем лесу.

Он снял ружье, ягдташ, повесил их рядом с другими ружьями, в красивом беспорядке обвисавшими в березах, и с удовольствием стал, вместе с Гавриилом Николаевичем, обламывать хворост, приятно потрескивавший в руках. Иван Федорович, достав из сумки легкий, почти игрушечный топорик, обрубал нижние ветви елок, пышной кучей набрасывал их на землю. Потом, сняв поддевку, разостлал ее поверх ельника и обратился к Софье Петровне:

- Располагайтесь на этом незатейливом ложе!

Софья Петровна, с улыбкой кивнув ему, прилегла, устало и радостно вздохнула. Она чувствовала такое глубокое спокойствие, какого не чувствовала уже давно.

Иван Федорович срубил крепкую, сочную березку, кинжалом сточил ее ветви, туго заострил два рогатых сука, глубоко ввинтил их в податливую землю. Иван Николаевич сходил за водой на ближайший ручей. Два чайника повисли, покачиваясь на обточенной березе, над грудой сушняка.

Альбицкий, наломав можжевели, подложил ее снизу, поджег - и весело, постреливая, побежал играющий пламень, сухо запахло дымком, бесцветно и тихо поднимавшимся вверх.