Мне давно хотелось убить - Анна Данилова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А вы что, всегда приглашали Наташу на шашлык?
Это у вас традиция такая?
– Нет, просто Лиза купила свинину и решила приготовить ее на свежем воздухе…
– А вот вы, художники… Вы пишете каждый день все, что придет в голову, или сначала обдумываете сюжет? Как вообще рождается картина?
– Когда как…
– Ну вот сейчас, к примеру, над чем вы работаете?
Они уже вернулись в комнату, и Игорь допил свой кофе. К пирожкам, которые были предложены к кофе и выглядывали из-под салфетки, он так и не притронулся: почему-то не доверял свой желудок ПОЭТЕССЕ.
– Натюрморт… Вы даже не заметили, когда вошли, а ведь он просто бросается в глаза… Рябина, темно-синяя ваза…
– А можно, я вернусь и взгляну еще раз?
Василий снова пожал плечами: поведение гостя было более чем странным. То он рвался посмотреть мастерскую, а когда оказался в ней, сразу же заспешил назад.
А вот теперь снова хочет вернуться.
– Вы, наверное, смотрите на меня и думаете, что я веду себя как-то не так… Правильно. Я вообще странный, как, впрочем, и все остальные. Но здесь все объяснимо…
Дело в том, что мне кажется, будто я где-то вас уже видел…
– Меня?
– – Да, возможно. Но только тот человек, которого я имею в виду, слегка прихрамывал. Вот я и хочу посмотреть, как вы двигаетесь, но вы почему-то всегда пропускаете меня вперед… Ну вот, теперь я открыл вам все карты. Скажите, вам фамилия Ханов ни о чем не говорит?
– Ханов? Нет, не говорит.
– Ну и правильно. Давайте-ка сделаем так. Я пойду посмотрю на ваш незаконченный натюрморт с виноградом…
– С рябиной.
– Хорошо, с рябиной, а вы тем временем приготовите для меня еще чашечку кофе, хорошо?
Из мастерской Шубин вернулся минут через пять-восемь, Василия в комнате еще не было. Он вернулся с чашкой кофе почти одновременно с Лизой и Юлей.
– Я вижу, вам понравился наш кофе? – спросила Лиза тоном заботливой хозяйки – то есть неестественно-вежливым, занудным, на одной ноте. – Мы покупаем его в зернах, чтобы знать, ЧТО пьешь… Терпеть не могу растворимый.
– Может, и вам чашечку? – спросил Юлю Василий, как-то нервно оглядываясь, словно его могли подслушать.
– Я с удовольствием…
– Сиди спокойно, Вася, я сама приготовлю нам кофе, – вмешалась Лиза и тут же добавила, обращаясь к Игорю:
– Вы, наверно, уже успели побывать в Васиной мастерской?
Шубин кивнул, принимая чашку из рук Василия и демонстративно, изящным движением срывая с блюда с пирожками салфетку.
– Ну и как вам его работы? Боже, что вы делаете?
Лиза широко раскрытыми глазами смотрела, как Шубин нервно крошит один пирожок за другим прямо в чашку с кофе. На глазах налиток превратился в розоватую тюрю.
– Игорь, что с тобой? – спросила и Юля, не понимая, что вообще происходит.
– Если честно, то я вспомнил про Диму Ангелова…
Извините, это нервное… Я испортил продукты…
– А что с ним? – Лиза почему-то взглянула на Василия, хотя говорил-то Шубин, и естественнее было бы смотреть на говорящего и тем более задавать вопрос.
– Он повесился, – сказала за Игоря Юля. – Сегодня утром. Разве вы ничего не знали?
* * *Солнце осветило город и сделало и без того белые улицы какими-то светящимися, слепящими глаза. Туман исчез, небо заиграло нежно-голубыми красками, снег заискрился, засверкал, и даже дома стали как будто чище и ярче.
Когда за ними закрылась калитка, Юля с облегчением вздохнула:
– Слушай, что за странная парочка? Поэтесса и художник… Ты запомнил тот гадкий стишок, который она прочла нам напоследок?
– Да разве такое забудешь… – усмехнулся Шубин, задирая голову и подставляя свое розовое свежее лицо солнцу. – Повторить?
– Повтори. Я лично запомнила в нем только одно слово…
Шубин продекламировал:
Есть такую пищу не годится –
Засуньте ее себе в ягодицы!
– Вот мерзость-то! Это она нарочно, чтобы выразить свое презрение к нам… Ты думаешь, они что-то знают про Литвинец? Я, честно говоря, НИЧЕГО НЕ ПОНЯЛА.
– Я уверен, что, не зайди к ним соседка 14 сентября с молоком, они ни за что бы не сказали, что видели Наташу за день до ее исчезновения, а возможно, и смерти…
Просто им деваться некуда. И про шашлык соседка, наверное, тоже все слышала, знала, что Литвинец должна была прийти к ним на следующий день…
– Так какого числа пропала Литвинец: 14 сентября?
– Официальной версии у Кречетова почему-то нет.
Ты же помнишь, как он нам сказал про Литвинец? Мол, она могла уехать в любой из дней, начиная с середины сентября и кончая октябрем.
– У нее что, отпуск был?
– А вот про отпуск-то нам никто и ничего не сказал.
Думаю, что надо бы нам сейчас наведаться к соседке, которая приносила Удачиной молоко, а потом на почту, где работала Литвинец. А вот после этого навестим Ерохина, и он угостит нас своим салом… Если бы ты только знала, какое вкусное у него сало.
Игорь открыл дверцу машины и склонился перед Юлей в галантном поклоне.
– Игорь, только идиот не заметит, что ты сегодня в ударе… Что с тобой? На тебя так подействовала смерть Ангелова, и ты почувствовал вкус к жизни, или же во всем виновата Лиза Удачина? Она понравилась тебе? Ведь ты смотрел на нее во все глаза…
– Как может нравиться поэтесса, которая пишет такие скабрезные стишки? Садись-ка в машину…
– А что ты сделал с пирожками? Они что, тебе не понравились?
– Как могут мне нравиться пирожки, которые испекла поэтесса, которая пишет такие скабрезные стишки?
– Игорь, ты что, выпил?
Машина тронулась и мягко покатилась по снежной, переливающейся на солнце дороге. Юля смотрела на Шубина и никак не могла взять в толк, что же так подействовало на него, что он просто излучает радость.
– Я спрашиваю тебя: ты выпил? Тебя Василий напоил какой-нибудь местной наливкой или самогоном?
– В том-то и дело, что я НИЧЕГО НЕ ВЫПИЛ…
* * *Ему снова снилась кровь, один вид ее вызывал жажду, а голос откуда-то сверху произносил что-то на непонятном языке… Клубы розового пара, поднимающиеся к закопченному потолку, огненные языки пламени, дикий хохот и меняющиеся на глазах, искаженные лица уже знакомых ему женщин…
Он проснулся в холодном поту, сел на постели, нашарил босыми ногами холодные и неуютные сандалии, обул их и поплелся в туалет. Затем в ванную, где умылся и почистил зубы. Паста показалась горькой, словно он наполнил рот камфарным маслом.
Его Двойник в зеркале показал ему язык. Двойнику повезло: у него не было такой ненормальной, до смерти влюбленной в него женщины, способной на все, лишь бы быть с ним рядом. Ему никто не надоедал, он был один и счастлив, что одиночество еще берегло его от каких бы то ни было поползновений со стороны низших существ, зовущихся женщинами.
Ольга Христиансенс.
Когда он впервые увидел это имя на афише, ему представилась высокая, похожая на Еву женщина с белой нежной кожей и светлыми волосами. Она должна была жить, и жизнь для нее была радостна. Он знал это. Такие, как Ольга или Ева, были несравнимо выше остальных женщин, но в чем была их сила, понять он так и не смог.
Быть может, спрашивал его Двойник, они просто любили тебя? Их любовь делала тебя слабее, и ты не мог лишить их жизни?
Он взял билет и пошел в театр. Пьеса, в которой Ольга Христиансенс играла главную роль, была скучна и претенциозна. Она играла женщину по имени Тайбеле, и режиссер сделал все, чтобы она совсем не двигалась на сцене, чтобы замирала и стояла, словно красивая обиженная кукла, глядя в зал пустыми глазами… А потом сверху сыпался снег. Но это был не снег, а крупные неровные бумажные хлопья. Их разбрасывал молчаливый мужчина в черных, мягкого шелка шароварах и с голым мускулистым торсом.
В тот вечер, когда она первый раз пришла к нему в дом, они с Двойником поменялись местами. Двойник так решил. Ему Ольга подходила куда больше. Она была не так распутна и страстна, как Ева. Ева в любви любила прежде всего себя и саму любовь. Ольга же любила мужчину, и этим было все сказано. Хотя это мешало ему, закрыв глаза, представлять себя в объятиях Евы.
Двойник ходил на ее спектакли, водил ее в рестораны, покупал ей чулки и духи, кормил ее зефиром в шоколаде и позволял ей по ночам любить его.
Иногда она проводила ночи сразу с двумя, но засыпала все равно в объятиях Двойника.
И так было до тех пор, пока в его жизни не появилась маленькая Ева. Она была как две капли воды похожа на прежнюю Еву. И тогда Ольга стала не нужна. Он сказал ей об этом, но она не поняла. Она звонила ему по телефону, приходила домой и подолгу держала палец на кнопке звонка, не зная, что вызывает этой нервозной трелью его ярость. И даже слезы. Разве могла она знать, что он готов прервать ее жизнь на самом пике страданий, чтобы только не слышать ее голоса, не видеть ее лица, не испытывать угрызений совести…
