Могилы из розовых лепестков (ЛП) - Вильденштейн Оливия

Мы ели быстро и молча, оба запихивая еду в рот, надеясь, что она сможет заполнить хоть какие-нибудь трещины внутри. Омлета было недостаточно. Я отодвинулась и проверила шкафы на предмет банок с чем-нибудь съедобным. Вместо этого я нашла пачку макарон. Они были кружевными и зелёными.

— Базилик феттучини, — прочитала я вслух. — Ты хочешь?

Папа, который всё ещё скрёб зубцами вилки по пустой тарелке, побледнел.

— Что?

— Я купил это, чтобы удивить твою маму. Она так любила песто, что я подумал… Я подумал, что с поджаренными кедровыми орешками она бы…

Он закрыл всё ещё опухшие глаза, затем снова открыл их. На этот раз они были сухими. Красными, но сухими.

— Я думал, что они ей понравятся. Где-то там должна быть и пачка кедровых орешков.

Я повернулась обратно к шкафу и переложила полупустую коробку с кубиками сахара и банку растворимого кофе, пока не нашла орехи. Вскипятив воду для пасты, я достала сковороду и поджарила ароматные орехи в оливковом масле.

Мама выращивала базилик у забора вокруг кладбища, рядом с кустами ежевики и черники. Когда мне было девять, я сказала ей, что не буду есть ничего, что соприкасалось с землёй кладбища, поэтому она купила специальный контейнер… только для меня.

Боже, я была такой паршивкой.

— Как ты думаешь, дух твоей мамы всё ещё может быть рядом? Присматривает за нами? Или ты думаешь, что это действительно путешествие в другой мир?

Я бросила макароны в кастрюлю и наблюдала, как они толстеют, впитывая подсоленную воду. За несколько дней до этого я могла бы сказать ему, что блуждающие духи и задерживающиеся души — это религиозная выдумка, что смерть — это не какой-то стыковочный полёт в другое измерение. Но теперь, с появлением Гвенельды, всё, во что я твёрдо верила, рухнуло.

— Я надеюсь, что она всё ещё здесь.

— Она снилась мне прошлой ночью, — сказал папа. — Мне снилось, что она катала тебя на качелях, прикреплённых к ветке тех деревьев, что растут у нас на кладбище, только это было огромное. Такое огромное, что оно исчезало в облаках. И там был этот парень. И он стоял напротив твоей матери, и она подталкивала тебя к нему. Но твоя мама на самом деле не была похожа на твою маму. Она была похожа на ту сумасшедшую женщину, которая пришла на поминки. Ту, что убила судмедэксперта, — он одарил меня застенчивой улыбкой. — Я не известен тем, что предсказываю будущее, так что тебе не стоит беспокоиться.

— О том, что Гвенельда будет меня качать? Да… Я не вижу, чтобы это происходило, — я повторила его улыбку, хотя в глубине души его сон раздражал меня. — Как выглядел парень?

— Красивый, я полагаю. С множеством татуировок. Но глаза у него были странные, почти стеклянные. Как у Блейка, — на его щеке появилась ямочка, когда он сделал паузу, чтобы вернуться к своему сну. — Ты же не собираешься сбежать с татуированным парнем, верно?

— Нет. Мне больше нравятся парни с пирсингом, — поддразнила я.

Татуировки принадлежали охотникам. И охотники были в моём дерьмовом списке.

Папино лицо стало таким же светло-зелёным, как макароны в кастрюле. Паста! Я вытащила дуршлаг из нижнего ящика и бросила его в раковину, затем схватила раскалённую кастрюлю и опустошила её, обжигая пальцы о стальные ручки. Я надеялась, что не переварила макароны. К счастью, я сняла кедровые орешки с огня. В неглубокую керамическую миску я бросила пасту с орехами и немного оливкового масла первого отжима.

Когда я принесла всё на стол, то спросила папу, что заставило его подумать о татуировках.

— Только Великий Дух знает, — сказал он.

Великий Дух. Когда папа стал придерживаться индейских верований?

— Разве ты не католик, папа?

— Я? Я больше ни во что не верю. Я был католиком, меня таскали в церковь по воскресеньям, как и большинство здешних детей. Я помню, как мне приходилось носить блестящие кожаные мокасины, которые были такими жёсткими, что у меня всегда были волдыри. И каждый раз, когда у меня вырастали ноги, я думал, что вот оно. Я, наконец, избавился от них, но моя мама, в своей дальновидности, купила все доступные размеры, когда на них была распродажа, — его прежняя улыбка превратилась в широкую ухмылку. — Я думаю, что у меня действительно может остаться пара в моём шкафу. Дорогая старушка мама.

Я бы никогда не смогла использовать это выражение, описывая маму. Она умерла слишком молодой.

— Ты скучаешь по бабушке?

— Всегда скучаешь по людям, которых любил. Это чувство означает, что они что-то значили для тебя. Боль со временем притупляется. Однажды, милая, ты сможешь думать о своей матери без того, чтобы твоё сердце разрывалось.

— Сможешь ли ты когда-нибудь думать о ней без того, чтобы твоё сердце разрывалось?

Улыбка ослабла, прежде чем исчезнуть с его лица.

— Я не уверен, что моё сердце когда-нибудь исцелится.

Сгорбившись, он положил себе гору макарон и, молча, стал есть. Я заметила слезу, капающую в ароматное маслянистое месиво. Я подошла к нему и обняла, потому что не могла придумать, что ещё сказать такого, чего ещё не было сказано.

— Ты знаешь, что Блейк хотел попросить тебя выйти за него замуж? — сказал папа через некоторое время.

Я напряглась, затем отстранилась.

— Би сказала мне, что он говорил с ней об этом. Он спросил её, должен ли он отдать тебе кольцо своей матери, или ты сочтёшь его несчастливым.

Моё сердце наполнилось печалью.

— Он очень, очень сильно любил тебя.

— Я тоже любила его, — пробормотала я.

Папа заправил выбившуюся прядь волос мне за ухо.

— Но не таким же образом.

— Разве два человека когда-нибудь любят друг друга одинаково? Я имею в виду, кроме тебя и мамы.

— Я любил твою мать гораздо больше, чем она когда-либо любила меня.

Я стояла как вкопанная.

— О чём ты говоришь?

— Меня словно поразила молния, но твоя мама… со временем она влюбилась в меня. Ты подумаешь, что я сошёл с ума, если я скажу тебе это, но я как будто видел, как это происходит. Однажды утром она посмотрела на меня, и в её глазах появился этот огонёк, и эта улыбка… У неё была такая красивая улыбка… — уголки папиных губ медленно приподнялись, как солнце, поднимающееся над горизонтом, — и когда она так посмотрела на меня, я понял, что она просто влюбилась в меня немного больше. Я думаю, что то же самое было и с Блейком.

Я прикусила губу, и моё сердце забилось ещё сильнее.

— Би сказала ему подождать. Она беспокоилась, что ты не сможешь не замечать его изуродованного лица. Хотя из него вышел бы отличный муж.

Я вздохнула.

— Я бы не хотела выходить за него замуж. По крайней мере, не сейчас. Не в девятнадцать.

— Твоей матери было двадцать, когда мы поженились.

— Но это было в старые добрые времена, папа, — сказала я, что вызвало его смех.

Звук казался чужим после всех этих дней траура. Мой отец был одним из тех людей, которые всегда смеялись, и у него был этот огромный, заразительный смех от живота, хотя у него не было живота, о котором можно было бы говорить.

Я ухмыльнулась и тоже бы рассмеялась, если бы в этот самый момент не прозвучал дверной звонок — Эйс и Лили. Пока я шла открывать дверь, я напомнила себе называть Эйса Крузом. Или вообще не использовать его имя. Это, вероятно, было бы безопаснее.

Я распахнула входную дверь как раз в тот момент, когда папа подошёл ко мне сзади.

— Спасибо, что вернулся так быстро, — сказал папа Эйсу. Они пожали друг другу руки, пока я смотрела на Лили, а она смотрела прямо на меня.

ГЛАВА 21. СДЕЛКА

Пока папа провожал Эйса, которого, по его мнению, звали Круз, вниз, я стояла в прихожей, созерцая его белокурую сестру.

Когда я убедилась, что папа достаточно далеко, чтобы не слышать мой голос, я спросила:

— Почему ты помогла своим врагам?

Лили поджала губы, затем подошла к кофейному столику, где нашла ручку и журнал о яхтах. Папа любил яхты. Он всегда говорил о покупке яхты — с двумя каютами, чтобы мы могли путешествовать по Великим озёрам. Но это было, когда мама была жива. Теперь, когда он был один, я не думала, что ему понадобится яхта.