Пленники надежды - Мэри Джонстон

будет взорвана в течение недели. Ничто не могло быть опаснее, чем промедление в то время, как каждый час, каждая минута могли принести с собой разоблачение и смерть.

Годвин придерживался иного мнения. Был август, самая горячая и нездоровая пора года, когда кабальные работники и рабы, ослабевшие от беспрерывного тяжелого труда, пачками заболевали лихорадкой. В эту пору хозяева искали признаки недовольства, надсмотрщики глядели в оба и вся колония была насторожена. Плантаторы оставались на своих землях и занимались делами, ополчение бдело, законы о рабах и сервентах толковались особенно сурово. Кораблей в гавани стояло мало по сравнению с тем количеством, которое должно было собраться здесь месяц спустя, когда на них будут загружать табак, и Годвин рассчитывал захватить их. Через месяц табак будет по большей части погружен, что было важно, поскольку табак — это деньги, а зарождающейся демократической республике были нужны средства. Команды кораблей были готовы ко всему, что могло бы избавить их от гнета их капитанов; летняя жара к тому времени спадет, болезни прекратятся, работы будет мало, дисциплина станет не такой строгой. Ныне опасность разоблачения была ничуть не больше, чем прежде, а если они повременят, выигрыш мог бы оказаться неоценимым. Да, это опасно, но они встретят опасность лицом к лицу и будут ждать — до второй недели сентября.

Лэндлесс неохотно согласился, не разубежденный, но готовый верить, что Годвин знает, о чем говорит, и сознающий, что его собственное неприятие рабского ярма, которое уязвляло его почти непереносимо, может толкнуть его к безрассудной и пагубной спешке.

Было уже за полночь, когда он встал, чтобы оставить хижину на приливном болоте. Годвин взялся за палку, на которую он опирался при ходьбе.

— Я провожу тебя до берега, — сказал он. — Ночь сегодня душная, и у меня болит голова. Свежий воздух пойдет мне на пользу, и я засну.

Молодой человек предложил ему руку с заботливой нежностью, очень порадовавшей починщика сетей, который, опираясь на эту руку, проковылял пятьдесят футов по высокой траве между хижиной и берегом речушки.

— Разве мне не надо проводить вас обратно? — спросил Лэндлесс.

— Нет, — ответил Годвин со своей необычайно ласковой и трогательной улыбкой. — Нет, я еще посижу здесь, под звездами, читая гимн, восхваляющий Создателя ночи. Не бойся за меня — моя крепкая палка поможет мне добраться назад. Иди, мой мальчик, ты и сам выглядишь усталым, и тебе надо поспать после долгого и тяжелого труда.

— Нынче мне не хочется вас оставлять, — не согласился Лэндлесс.

Годвин улыбнулся.

— А мне всегда бывает горько смотреть, как ты уходишь, но с моей стороны было бы эгоистично заставлять тебя слушать излияния болтливого страдающего бессонницей старика в то время, как твое молодое тело требует отдыха. Доброй ночи, мой мальчик.

Лэндлесс взял его руки в свои.

— Доброй ночи, — молвил он.

Он стоял ниже Годвина, у самой кромки воды, рядом со столбом, к которому была привязана его лодка. Годвин наклонился и поцеловал его в лоб.

— Нынче мое сердце полно нежности, мой мальчик, — сказал он. — Я вижу в тебе моего Роберта. Минувшей ночью мне снились он и моя любимая и давно умершая Юнис, и мне было так жаль проснуться!

Лэндлесс молча сжал его руки, а мгновение спустя между ними уже пролегла полоска воды — молодой человек налег на весла и вывел маленькую утлую лодчонку на середину потока. Там, где извилистый поток делал первый поворот, Лэндлесс обернулся и посмотрел на Годвина, который стоял на берегу под луной, посеребрившей его редкие волосы и чистый лоб. В таинственном бледном свете на фоне безбрежных величественных небес он казался ясновидящим или пророком, поднявшимся из шелестящей травы. Он помахал Лэндлессу рукой и своим тихим голосом произнес:

— До завтра!

Лодка повернула, одинокая фигура и темнеющая за нею хижина скрылись из виду — и остались только лунный свет, плеск воды и печальный шелест болотной травы.

В речушку впадали маленькие ручейки, отделенные от нее зарослями частично ушедшей под воду травы, местами высокой, словно тростник. Когда Лэндлесс проплывал мимо одной из таких зарослей, ему вдруг показалось, что трава колышется и шелестит как-то необычно. Он перестал грести, с любопытством посмотрел на заросль, затем поднялся, развел тростник в стороны и вгляделся в крошечный ручеек на другой стороне. Но там ничего не было видно, и шуршание смолкло.

— Там то ли гнездо цапли, то ли это черепаха нырнула с берега, всколыхнув тростник, — пробормотал Лэндлесс себе под нос и поплыл дальше.

Три часа спустя от тяжелого сна его пробудил голос надсмотрщика. Ошарашенный, он приподнялся на локте и увидел угрюмое лицо Вудсона, стоящего в дверях и освещенного светом факела, который держал Уин-грейс Порринджер, виднеющийся за его спиной.

— Эй, ты, Лэндлесс! — заорал надсмотрщик. — Легче разбудить покойника, чем тебя. А ну, вставай! Вы с Порринджером сейчас отправитесь к Годвину за новым парусом для "Нэнси". Сэру Чарльзу Кэрью вздумалось плыть в Аккомак, и ему вынь да положь новехонький парус. Давай, торопись! Он хочет отплыть на рассвете, а я совсем позабыл послать за парусом. Вы должны обернуться за час, вам понятно? Возьмите четырехвесельный ялик. Вот вам ключ. — И надсмотрщик ушел, бормоча что-то насчет того, что жителям Аккомака сойдут и залатанные паруса.

Лэндлесс и магглтонианин в темноте дошли до причала, находящегося за лачугами рабов и сервентов, где отвязали ялик и, сев в него, по протоке поплыли к речке.

— Грести буду я, — с суровой добротой сказал магглтонианин. — У тебя измотанный вид. Наверное, ночью ты уходил?

Лэндлесс кивнул, и Порринджер, налегши на весла, быстро вывел ялик на другую сторону протоки. На востоке зарождался холодный неверный свет, воду серым саваном обволакивал плотный туман. Он поглотил берег, оставшийся позади, и сквозь эту пелену неясно темнели приливные болота на фоне серой глади воды. Во мгле отыскать вход в узкую речушку было нелегко. Магглтонианин греб медленно, пристально вглядываясь в берег своими маленькими острыми глазками. Наконец, удовлетворенно крякнув, он показал на светло-серую полоску, разделяющую два темно-серых скопления травы, и повернул туда нос ялика, когда в тишине до их ушей донесся плеск и скрип еще одной пары весел. В следующее мгновение из речушки выплыла лодка и поплыла по протоке, держась у самого берега и двигаясь медленно и скрытно. Вокруг было еще так темно, что можно было разглядеть только одно — в ней сидит всего один человек.

— Кто это? — спросил магглтонианин. — И что он делал на этой речушке?

— Окликни его, — ответил Лэндлесс.

Порринджер тихо позвал мужчину, но тот словно не