На последней парте - Мария Халаши

«Их нет дома!» Эта мысль потрясла Кати, и сердце ее сжалось, словно на него положили ледяную тряпку.

Вне себя от горечи и от ярости, она била, дергала, ломала звонок, и он вторил ей, жалобно всхлипывая.

Из соседней двери высунулась голова.

— Одурела ты, что ли? — спросила незнакомая тетя. Кати не знала, что ей сказать, ведь на такой вопрос невозможно ответить ни «да», ни «нет».

— Не видишь, что нет их дома? — продолжала незнакомая тетя. — Они уехали к бабушке в Фот сразу же после обеда. Они всегда проводят там субботу и воскресенье…

Только на проспекте Ленина, перед лавкой, где торгуют ножами, Кати пришло в голову, что следовало хотя бы поблагодарить ту женщину…

Послезавтра она скажет тете Дёрди, что лучше бы ей заниматься с Персиком, а то класс этак проиграет соревнование и все свалят на нее, на Кати. Обязательно надо сказать! А Феттер и в прошлый раз не пришла, а в субботу, как всегда, к бабушке своей уехала — вот и опять не удалось позаниматься.

Но в понедельник тети Дёрди не было. В класс к ним пришел директор с какой-то седой учительницей и сказал, что тётя Дёрди простудилась и ее будет заменять тетя Илонка и чтобы все вели себя как следует.

Ребята никогда не видели до сих пор тетю Илонку. Вероятно, она работала в какой-нибудь другой школе. Тетя Илонка спросила, что они проходят по венгерскому, по арифметике. Феттер встала и нараспев, как всегда, очень точно ей ответила, хотя вопрос относился вообще-то ко всему классу.

Между прочим, перед уроками — еще не было восьми — Феттер подлетела к Кати с оправданиями: она, дескать, не знала, что в субботу поедет в Фот, но как-нибудь на днях они обязательно начнут заниматься, только чтоб Кати никому не говорила.

— Не скажешь, правда ведь? — попросила она.

— Не скажу, — без малейшего колебания ответила Кати.

Весь первый урок тетя Илонка читала им сказку, хотя Феттер и рассказала ей про венгерский и про арифметику.

На перемене Коняшка сказал даже:

— А она лучше тети Дёрди, та вечно спрашивает.

Кати горячо запротестовала, даже лягнула слегка Коняшку, хотя тетя Дёрди и в самом деле без конца спрашивает.

На следующем уроке была история. Рассказывала тетя Илонка на редкость скучно. А ведь когда тетя Дёрди рассказывает о турецком владычестве и о подвигах венгерских витязей, так муха пролетит, и то слышно. Сейчас же никому не было никакого дела до истории, да и самой тете Илонке тоже — по крайней мере, так казалось Кати. Она говорила об осаде Эгера так, словно сама в это время думала совершенно о другом.

Скандал разразился после большой перемены.

По расписанию был урок рисования. Феттер приготовила цветные мелки; ответственной за мелки была, правда, Мари Золтанка, но все ведь знали, какая она неловкая. Дежурным был Кладек. Он вытер доску губкой, — Като Немеш разрисовала ее за перемену вдоль и поперек: изобразила школу, и притом очень точно, даже цветущие пеларгонии в окнах не забыла. Когда раздался звонок и тетя Илонка вошла в класс, все уже было в порядке, кроме доски, потому что Кладек, стирая, только размазал мел. Пока доска не высохла, это было незаметно. А когда она высохла, тетя Илонка уже вошла в класс. Сказав: «Садитесь!» — учительница поставила на стол горшок с цветами и велела срисовывать. Сама она тоже взяла в руки зеленый мелок и только тут заметила, в каком виде доска. Обернувшись к среднему ряду, она поманила пальцем:

— Иди, сотри как следует.

Мари Золтанка с готовностью вскочила.

— Не ты, — отмахнулась тетя Илонка, — вон та, другая.

Поднялась Като Немеш, — она сидела за Мари и решила, что вызывают ее.

— Да нет же, — нетерпеливо воскликнула седая учительница, — с последней парты! Вон та, цыганка!

Только что каждый занимался своим делом — гремели пеналами, просили друг у друга кнопки, менялись цветными карандашами, — и вдруг наступила тишина. Тяжелая, зловещая тишина.

Нарушил ее нетерпеливый голос тети Илонки.

— Ты что, не слышишь? Иди же скорей! Ну?!

Кати послушно встала; голова ее совсем ушла в плечи, как в той кондитерской на Главной площади, когда Маргитка ее выгоняла. Полузабытое гнетущее ощущение какой-то угрозы, переходящее в готовность к бегству, охватило ее. Сколько раз она испытывала его, даже во сне!

Но идти к доске ей так и не пришлось. Весь красный как рак, вскочил вдруг с места Кладек. Откуда только смелость взялась!

— Пожалуйста, не называйте Кати «цыганка»! Вы так это сказали, словно обидеть ее хотели или что-то плохое о ней сказать!

Пишта почти кричал от волнения.

— Кати точно такая же, как мы все! — тотчас встала из-за своей парты и Марика.

— Только поет лучше! — пропищала Илдико Ружа, а это уж с ее стороны было по-настоящему великодушно — признать, что кто-то поет лучше, чем она сама.

Като Немеш стояла перед Кати точно каланча, загораживая ее. Но вдруг каланча стала уменьшаться, уменьшаться… Като пошла прямо к доске, взяла губку и с отчаянным лицом стала вытирать. Она не произнесла ни слова — всегда-то была молчальница, — но по твердым коротким ее движениям видно было, что она ни за что не позволит Кати работать, если уж ее попытались унизить.

Коняшка тоже что-то мрачно бурчал, а его сосед, Тизедеш, повторял звонким голосом:

— Свинство, свинство!..

Даже малявка Шашади и та вступилась:

— Разве вы, тетя Илонка, не знаете, что все дети и все взрослые одинаковы?

Теперь уже ребята наперебой говорили, кричали, объясняли что-то, только Кати молчала. Из глаз ее струились слезы. И она сама не знала почему: ведь когда новая учительница обратилась к ней так обидно, она не плакала. А вот сейчас, когда весь класс…

Весь класс!..

Тетя Илонка стояла на кафедре совсем багровая. Она попыталась справиться с ребятами — шикала, хлопала в ладоши, — но никто не обращал на это внимания. Даже звонок не утихомирил бурю, и учительница торопливо, словно ее преследовали, засеменила к двери.

Ребята окружили Кати. Персик дала ей свой носовой платок и громко, чтобы всем было слышно, сказала:

— Будет, Кати, не реви, ты ведь наша, слышишь!

15

Раздали полугодовые табели.

Это была настоящая беда.

Другая беда, поменьше, была история с зеленым ридикюлем тети Дёрди, который она вечно забывала и никогда не знала где — то ли в учительской, то ли в классе. На этот раз пропажа ридикюля особенно встревожила тетю Дёрди, потому что его не оказалось ни в учительской, ни в классе. Тетя Дёрди послала Кати еще раз оглядеть все, поискать хорошенько.

Кати вскоре вернулась, сказала, что разговаривала с тетей Луизой, которая видела, будто ридикюль взяла тетя Магда и заперла его в шкаф в директорском кабинете. Тетя Дёрди удивилась, правда, но сказала, что если так — все в порядке, и продолжала беседовать с ребятами о том, что значит уважать родителей, — был воспитательский час.

После перемены пришла тетя Луиза, чтобы вести класс вниз, в гимнастический зал.

Кати совсем забыла, что следующий урок — гимнастика!

Тетя Дёрди весело обратилась к тете Луизе:

— Я слышала, Магда заперла мой ридикюль в шкаф?

— Да? Зачем же это?

Вся сжавшись, Кати слушала их разговор и совсем не удивилась, когда тетя Дёрди со сверкающими глазами повелительно подозвала ее к себе:

— Кати! Ты солгала!

Увы, в Катиных россказнях действительно не было ни словечка правды. Она вошла в учительскую, огляделась — сумки нигде не было. Что делать? Вернуться и сказать, что не нашла? Но тогда тетя Дёрди и вовсе расстроится. А ведь рано или поздно сумка найдется; сколько раз уже она исчезала, но всякий раз находилась. Словом, не к чему и волновать человека попусту. Вот только как объяснить теперь тете Дёрди, что Кати не рассердить ее хотела, а успокоить?

Кати не стала ничего объяснять, и тетя Дёрди смягчилась, только когда сумка обнаружилась у вахтера: чья-то мама остановила там тетю Дёрди перед уроком, и она, чтобы не держать тяжелую, набитую тетрадями сумку, положила ее в дежурку.

Но, должно быть, тетя Дёрди догадалась о чем-то, проникла в Катины мысли, потому что после уроков сказала ей:

— Ах ты, чудила маленькая! Да о тебе можно целую диссертацию написать!

Словом, история с сумкой уладилась быстро, но вот табель…

Собственно говоря, с самим табелем никакой беды не было, единиц в нем не оказалось, и папа так расчувствовался, что дал Кати целых пять форинтов. Тетя Лаки просмотрела табель с мрачным видом, но на самом деле она не сердилась, потому что к обеду приготовила любимые Катины ватрушки. А Этука припасла для Кати целую горсть завернутого в бумажки сахару, — он лежал у нее в самой кассе, там, где хранились сотенные бумажки. Даже Кати сочла, что за табель, в котором не было ничего, кроме двоек и троек, это уж слишком, но вскоре выяснилось, что Этука угощала ее совсем по другой причине. Это был, так сказать, прощальный подарок, потому что ее переводили в другое место: с завтрашнего дня она будет работать в «Тюльпане» — это в Зугло, почти за городом, так что часто видеться им не придется. Кати от такого известия, конечно, очень расстроилась бы, не будь она уже и раньше совершенно убита тем, что их класс проиграл соревнование по успеваемости.