Дневник детской памяти. Это и моя война - Лариса Машир

У нас не было абсолютного голода. Еда у нас какая-то была, но ее так не хватало! Все время хотелось есть! В свободное от спектаклей время весь театр был на барахолке. Предлагали вещи в обмен на еду – туфли, платья – кто что, в надежде на удачу – ну хоть бы чего-нибудь, прошу прощения, пожрать! Помню, тетя Целюся Мансурова[15] выносила простыни. Дядя Андрюша Абрикосов[16] раскладывал гуталин и гвозди…

И я с Надин ходила тоже. Мы носили селедку, порезанную на кусочки, – ее давали иногда по карточкам. И еще у нас были разные пуговицы для продажи, мы их срезали со своей одежды, а больше нечего было предлагать.

Я часто терялась в этой безумной толкучке, так много было народу. Народ хотел есть. Народ шумел, предлагал, хвалил. Каждый надеялся, что сегодня ему повезет – он поест, а завтра… все повторит сначала.

Как-то раз нам пришли посылки. Фронтовой филиал театра узнал, что мы голодаем, и решил нас поддержать. Я теперь не скажу, что там было, но наша посылка была большая и хорошо помню радость взрослых…

Мы, военные ребятишки, тогда выглядели заморышами. И мальчики, и девочки носили сатиновые черные шароварчики, из которых торчали ножки, как спички. Это летом. Такие мы остались на любительской фотографии. Ну и, конечно, из-за вшей нас периодически стригли наголо, а я мечтала о косах. Я даже на одной фотографии дорисовала себе длинные косы. Зимой у меня была шубка, долгоиграющая. И это хорошо, потому что зима 41-го была суровая. И зима 42-го такая, как положено в Сибири! Пришлось померзнуть!

А разве можно забыть, как местные бабушки научили нас вязать? Это оказалось просто! И мы тоже вязали варежки для фронта, чем я, например, очень горжусь! Мне было 6 лет, и я трудилась для фронта…

Вспоминаю, как меня оставляли нянчить Женьку. Когда он не спал, то ползал на полу, завязанный в какие-то тряпки. Я же, как настоящая няня должна его и кормить! И вот тут, обманывая себя, каждую ложечку его манной кашки я долго нюхаю, заношу себе в рот и делаю вид, что остужаю – о, какое это было искушение, и только потом даю Женьке, а он требует… (Теперь мы смеемся над этим, когда вспоминаем, и до сего дня он зовет меня единственной сестрой.)

Вечерами, когда не было спектакля, взрослые собирались за большим столом, играли в преферанс, а я любила сидеть под столом. Там было хорошо и уютно, будто в теплом домике. Помню, как рука Надин находила меня под столом и давала черный сухарик. Есть хотелось всегда! Иногда к сухарику добавлялась долька чеснока – это было лекарство. Моя мама с цирком гастролировала по Иртышу. Они прямо на пароходе давали представления для тех, кто жил по берегам. И им за это давали лук, чеснок… Мама это привозила из поездок, мы ждали и все ели чеснок, спасались от цинги.

Чтобы я легче засыпала, у Надин было свое средство – маленький кусочек черного сухарика. Когда мы вернемся в Москву, я долго не смогу обходиться без этого сухарика…

Про омское житье-бытье я еще много могу рассказывать! Память об эвакуации – это на всю жизнь! Спасибо Галине Коноваловой, моей любимой вахтанговской актрисе и подруге мамы, за ее книжку, где она описала нашу жизнь в Омске. Книжка называется «Это было недавно, это было давно».

При первой возможности мы вернулись в Москву – 12 сентября 1943 года. Середина войны. Кто-то жил без нас в нашей квартире. Помню, что все было в чернилах. Джульки не было, никогда.

Мы, маленькие вахтанговцы, ходим с судками в пункт выдачи столовой, стоим в очереди и приносим домой еду. Ее немного, но она есть. Взрослым некогда – репетиции, спектакли, выезды. А мы им помогаем! И хлебные карточки отовариваем, где тоже стоим в очереди. И вот еще – смешное и грустное. Мне 7 лет. Я несу в судке скромную порцию еды, очень осторожно ступаю по булыжникам тогдашнего Арбата и вдруг, запнувшись, падаю. Верхняя миска судка, где лежал винегрет, вылетает на мостовую, и я замираю от горя! Вот до сих пор вижу этот вожделенный винегрет на камнях Арбата. (Теперь он покрыт плиткой.) Собирала я его пополам со слезами…

Кстати, у меня уже есть и второй дом, почти рядом – в Большом Левшинском переулке. А два дома лучше, чем один, поняла я! Моя комната у Надин по-прежнему в моем распоряжении. Хотя мама, я и мой отчим – артист театра Вахтангова Владимир Балихин, а для меня просто «Вава» и самый лучший человек на свете, живем в одной квартире вместе с Павлом Антокольским. Это дом с коммунальными квартирами, построенный специально для вахтанговских артистов. (В молодости Антокольский был увлечен театром, но все же прекрасно, что он стал поэтом!) Дядя Павлик и мы – почти родные люди. Помню его домработницу Варвару Васильевну, мою любимую «рязанскую бабу», которой я помогала писать письма в деревню сестре. Она диктовала мне и при этом ругала сестру, которая каждый год рожала по ребенку. Ругала она ее непотребно, а я так и записывала. А потом во дворе делилась знаниями. Но она еще могла и меня подкормить и разрешить вместе искупать Дымку – пуделя дяди Павлика, и даже сложить стишок – ведь с кем поведешься…

А еще – и это было спасение! мы – маленькие вахтанговцы научились дружить – на всю жизнь! Я просто должна назвать всех, с кем театральные гены навек связали такими узами, что прочнее всяких кровных. И еще нас связала война. Анишка Масс, Анишка и Мишка Горюновы, Валька Шихматова, Наталишка и Катюшка Захавы, Андрюшка Куза, Женька Рабинович, Маринка Меньшова, Аленка Щукина, Мишка и Кирка Рапопорты, постарше – Женька Симонов, Лешка Толчанов…

И вот чего бы не хотелось оставлять за кадром, так это одно наше детское коллективное приключение! Известный день – 8 мая 1945 года! Канун Победы! От дяди Павлика Антокольского наша компания узнает, что завтра объявят День Победы! И мы придумали! Закрыли железную калитку к нам во двор и встали на посту. Когда после спектакля люди пошли домой, мы каждому говорили: «Вот дайте копеечку, тогда узнаете, что завтра будет». Нам давали копеечку, и мы доверяли нашу тайну. В итоге мы собрали на порцию «мороженого»! Побежали в «сотовый» магазин (его знают как смоленский гастроном) и там увидели хлеб!!! Мы купили без хлебных карточек(!) два малюсеньких кусочка черного хлеба, упакованных в прозрачные бумажки! Он пах, как «бородинский» хлеб, которого мы еще не знали. Кусали аккуратно по-честному, абсолютно счастливые.

А назавтра мы отрывались, конечно, по полной программе – конец войне!

Только сегодня не могу не признаться, что та война все еще длится во мне, где-то прячется в подсознании ее эхо. Вот и строчки написались сами собой: