Сын Наполеона - Эдмон Лепеллетье

Анрио замолчал, видимо, чтобы собраться с мыслями и оживить воспоминания.

— Я буду краток, — продолжил он, — ибо время торопит, скоро рассвет, и долг зовет нас на баррикады… Я уже говорил вам, что влюбился, глупец, в эту женщину… Мы стали близки… Я совершил ужасную ошибку, доверив ей тайну, которая принадлежала не только мне… Был организован заговор с целью освобождения императора Наполеона, узника англичан на Святой Елене… Не открывая имен главных заговорщиков… ты был среди них, Ла Виолет… я достаточно много сказал ей о плане, чтобы об этом узнала полиция и предупредила англичан о предстоящем побеге… Я был арестован… и упрятан в тюрьму на долгие годы… Наконец, мне смягчили заключение. Перевели в Шарантонский приют… Меня держали там как сумасшедшего, меня, Анрио, старого солдата, у которого не было другого безумия, а это можно назвать именно безумием, кроме любви к этой женщине и веры в ее любовь, ее красоту, ее верность… Благодаря известным событиям, я смог вчера сбежать из моего застенка… В первое мгновение я думал лишь о том, чтобы бороться за народное дело и умереть за свободу нации. Для этого пришел на баррикаду и принял командование ею… Но в канун сражения я думал… Душой и умом чувствовал, что эту женщину ждет наказание, а так как она, вероятнее всего, ускользнет от народного суда, то ей не избежать моего… Ее деяния должны быть раскрыты и наказаны… мной! Все мои товарищи, которых она бросила в тюрьму, толкнула на эшафот, ждут отмщения. Я, единственный из выживших, судил ее… и приговорил! Единственно, почему я колеблюсь привести приговор в исполнение, так это потому, что являюсь и судьей и одновременно жертвой этой злобной женщины… Именно для этого я собрал вас здесь и привел сюда это ничтожество, которое смог бы убить как вредоносную тварь в любом темном углу. Восстание помогло мне с Лартигом проникнуть к ней, я захватил ее врасплох и привел к вам… Друзья мои, жду вашего решения…

— Ей поможет только пуля. Так я думаю! — сказал Лартиг.

— А ты, Ла Виолет? — спросил Анрио.

— Как и вы оба, я думаю, что эта особа — отъявленная гадина, — ответил солдат наполеоновской гвардии, — …и, как Лартиг, считаю небольшой потерей для общества пустить ей пулю в голову и подкинуть к тем храбрецам, что погибли вчера и позавчера… с обеих сторон баррикад… Н-да, там лежат более ценные, нежели она! Но я вам уже сказал, генерал, когда вы обмолвились о деле, всегда слишком тяжело убивать кого-нибудь вот так, хладнокровно, не в сражении и вдали от шальных пуль… Стрелять в безоружного мужчину противно, но в женщину…

— Остановись, Ла Виолет! Она не моргнув глазом отправила на смерть…

— Мне хотелось бы кое-что услышать от нее, — возразил Ла Виолет. — Раз мы судьи, а дама — обвиняемая, она имеет право защищаться… Ну-с, мадам, слышите? У вас есть, что ответить, может быть, опровергнуть сказанное только что?..

Баронесса де Нефвиль откинула вуаль и надменно оглядела судей.

— Мне нечего сказать, — проговорила она. — Ко мне проникли неожиданно, как злоумышленники. Схватили меня от имени так называемой повстанческой власти, которую я не признаю… Господа, вы привели меня сюда, угрожая пустить мне пулю в голову на первом же углу, если я буду сопротивляться, если захочу убежать… Я подчинилась силе… пошла с вами… Вы повстанцы, значит, разбойники. Вы сильнее меня, я не могу ни сопротивляться, ни протестовать… Делайте со мной, что хотите, но, надеюсь, вы недолго будете наслаждаться безнаказанностью. Войска еще вернутся… Придет подкрепление из Руана, Лилля, Орлеана… Париж окружат штыки и пушки. Вы не сможете устоять… Ваши баррикады будут разрушены, а бежавших защитников выловят и перестреляют… О! Вы можете убить меня, я буду отомщена!.. Ну же! Вас трое, да что это я говорю? Вас сто, тысяча против одной женщины, потому что весь квартал в вашей власти и внизу, в зале, через который мы прошли, вооруженные мужчины только и ждут вашего приказа, чтобы ворваться сюда и поддержать вас в храбром сражении… Ну же! Не бойтесь, у меня нет оружия… Это же ваше ремесло — убивать!..

Она с вызовом взглянула на них, желая, казалось, привести их в смущение, спалить пламенем своего взгляда и подавить незыблемой твердостью характера.

— Да, — вновь заговорила она, — я прошу у вас милости… единственной… когда вы будете убивать меня, не стреляйте в лицо. Для этого есть грудь, сердце… Избавьте меня от посмертного уродства. Я не хочу выглядеть безобразной после смерти и перепугать тех, кто швырнет мой труп на мостовую… Считайте это женским капризом, последним желанием приговоренной к смерти. Такие желания обычно исполняют…

Мужчины смотрели друг на друга с явным недоумением. Хладнокровие и насмешливое спокойствие этой женщины останавливали их в выполнении принятого ими решения.

Анрио волновался больше всех. Когда баронесса подняла вуаль и он увидел ее лицо, так давно им обожаемое, лицо, которое, как она опасалась, обезобразят пули, генерал не смог сдержать дрожи. Ему казалось даже, что биение его сердца можно было услышать на баррикаде.

Красота ее немного увяла, но все еще вызывала желание, и, как прежде, эта женщина подчиняла своей утонченной грацией.

В ее присутствии он испытывал неожиданное волнение, его воля слабела, отступали ненависть и жажда мести. Все было так, как и раньше.

Генерал приложил бешенное усилие подавить эту слабость, которой он, казалось, захлебывается. Он судорожно пытался ухватиться за соломинку.

— Еще несколько слов, друзья — воскликнул он — они окончательно раскроют омерзительную сущность этой женщины… Когда мы с Лартигом и еще несколькими людьми с соседней баррикады, пришедшими нам на помощь, проникли в дом, мадам собиралась бежать и сжигала бумаги, компрометирующие ее… Мне удалось спасти один лист… Вот он…

Анрио извлек из кармана обгоревшее письмо и придвинулся поближе к свече:

— Это послание адресовано австрийскому правительству, Меттерниху… Из того, что осталось от гнусного письма, можно понять, что речь идет о заговоре, похожем на те, что мы раньше устраивали с Ла Виолетом. Ты помнишь, дружище, когда мы хотели забрать из Вены и привезти в Париж Марию-Луизу с королем Римским… Храбрые молодые люди, входившие в венту ломбардских карбонариев, решили с первыми выстрелами нашей славной революции, теперь частично свершившейся, отправиться в Вену. Там они должны были объединиться с некоторыми посвященными… Эта гадина упомянула графиню Наполеон Камерата как руководителя карбонариев… В Шенбрунне они хотели встретиться с сыном Наполеона, которого там называют герцогом Рейхштадтским.

Они намеревались, напомнив ему о знатном происхождении, убедить юношу прибыть во Францию, предстать перед народом, который только и знает, что говорит о славе его отца. Это имя вызвало бы одобрение народа, всколыхнуло армию и решило выбор преемника Бурбона, которого мы сейчас изгоняем…

— Превосходная идея! — воскликнул Ла Виолет.

— Имя Наполеона дорого всем патриотам, — Лартиг стукнул себя по лбу, как будто сделал открытие… — Наполеон II, лучший из кандидатов… Черт побери! Я и не подумал об этом. Вы знаете, я республиканец, но если республика невозможна, если мы еще не созрели для народного правительства, то уж лучше сын Наполеона, чем кто-либо другой… Кого еще можно назвать?

— Ну-ну, остыньте, дорогой! Придется отказаться от этой затеи, друзья мои, — печально возразил Анрио. — Этот прекрасный план на сегодня уничтожен… Австрия предупреждена, полиция рыщет в окрестностях дворца Шенбрунн, сын Наполеона под таким надзором, что и мышь к нему не проскочит, не говоря уж о его отъезде во Францию… Наша дама, узнав о заговоре, сразу же все передала Меттерниху… Этот клочок письма только подтверждает, что секретные сообщения были переданы в предыдущем послании, до закрытия границы… Второе письмо, это, она собиралась отправить, как только восстановится связь…

— Так это письмо лишь подтверждает предыдущее сообщение? И в нем нет ничего нового? И она никого более не предает?

— Если бы… Судите сами, гнусности этой твари нет предела… Она пишет австрийскому канцлеру во второй раз лишь для того, чтобы сообщить имя одного из храбрейших граждан, отправившихся в Вену сблизиться с сыном Наполеона… Так вот, этот несчастный, кого она с присущей ей беззаботностью отдала на растерзание австрийским ищейкам и обрекла на строжайшее содержание в Шпильбергской крепости, влюбился в нее и признался ей в этом (глупость и неосторожность!). Она одаряла его ласками, как многих других… Теперь мы знаем имя этого молодого человека, австрийцы же — пока нет. Его зовут Андре Лефевр… Бывший моряк…

— Андре?! Андре Лефевр?!. И она его выдала?!. Несчастная! — выпалил Ла Виолет, угрожающе наступая на баронессу, будто хотел задушить ее собственными руками.