Материалы биографии - Эдик Штейнберг

23

Дорогой Валя.

Рад зреть твою бороду, часть твоей картины и шляпу. Милое фото сделал Виталий, окрашенное Москвой и Парижем. Как много и как быстро пролетают годы с вашего отъезда, и «у нас в кармане вечность» кто-то говорит, и, увы, мой друг, жизнь одна, а терпимости всегда не хватает.

Терпимость залог стиля художника, а стиль – его жизнь и время. К сожалению, все бывает наоборот, и нарождаются склоки, заполняющие все пространство, как паутина. Ведь пространство достойно другой судьбы. Искусство, претендующее на роль учителя, а это свойственно нашему 20 веку, хочет получить деньги за учительство. Все это похоже на театр абсурда. Великий Малевич тоже не убегал от учительства. Через 50 лет его творчество получает достойную оценку, но не народа, как он этого хотел, а все тех же элитарных чудаков и буржуев, оценивших его коммерчески. Это ведь тоже абсурд. Ведь Малевич – это не только язык супрематизма, а трагедия русской истории с церковным расколом, марксистским учением и безумием дворянского класса. Все кончается революцией и зарождением «нового класса». Язык супрематизма – это прежде всего культовый язык. Культ не однозначный, а способный окрашиваться в разнообразную художественную плоть.

«Черный квадрат» это реальность уничтожившая время. Естествен и отказ Малевича от этого языка. Он умер в этом «квадрате». Посмотри снимки его похорон. А смерть это новое рождение. Это рожденное искусство, а не придуманное временем. Малевич был выдвинут человеческой памятью и сверхреальностью. Не случаен его опус «Бог не скинут».

Я тебя увлекаю, может быть, ошибочной оценкой, но это попытка понять, а понять, это всегда прощать.

Мне было интересно читать и понять твой взгляд на современное искусство. Мой дорогой, у стариков заказчик был другой, и они не играли в так называемый «народный адрес». Социальность, как дисциплина, есть продукт 20 века. У старых была правда – «Ветхий и Новый завет» – их художественная свобода, табу «Нового завета», а не игровые свободы 20 века. Это замечательно знали русские гении.

Но, увы, от данности никуда не уйти! Рожденный ползать, летать не может! Думаю, что Мих. Ларионов – это не просто вывеска начала века.

В искусстве очень важно не то, что ты видишь, а то, что ты не видишь! Моя оценка Малевича и того времени имеет и привкус к Ларионову. К сожалению, он 20 лет не работал в Париже.

Базелица я видел живьем и не согласен с тобой, хотя что-то в твоей оценке правда.

Видел я и выставку Зверева, сам развешивал. И что? Над стаканом муха сидит, а под стаканом пустота!

Старик, в каталоге «арт-клош» твоя старая работа – я только потом это понял, и очень хорошая! Твой каталог персональной выставки, где исчезли лампочки, я получил, но картины надо смотреть живьем или в хороших репродукциях. Было бы радостно встретиться с тобой и твоими картинами.

Мишку Ромадина еще не видел, но говорил по телефону. При встречах он всегда расспрашивает про тебя, и обидно, что вы не поняли друг друга в Париже. Человек он не плохой, а жизнь, как говорил папаша Сезанн, страшная штука. Мишка мне помогает социально устроиться, а мой гнусный инфантилизм мешает всему!

В Доме художника на Крымском Валу была два дня выставка «Двадцатые годы и современность». Пригласили и вашего покорного слугу, одну вещь повесили, другую сняли (памяти Вейсберга). Причем сняли сами художники. Я получил комплименты, но сделал неплохой вывод – терпение, терпение и прочь от тоски! Это моя истина, порожденная жизнью!

Старик, журналов ни толстых, ни тонких мне не надо, да и тебе они на х.й! Хотя все имеют право на жизнь, порожденные действительностью.

Целую тебя. Приветы всем парижанам. Привет твоим близким.

Старик, мне ничего не надо, кроме крынки молока, этой земли и этих облаков!

Когда у тебя будут деньги, пришли «парижское метро».

Ты чего же так матом ругаешься! Побойся Бога!

Э. ШТЕЙНБЕРГ – И. ШЕЛКОВСКОМУ

Письмо И. Шелковскому – редактору единственного русскоязычного журнала по русскому искусству «А–Я», рожденному третьей волной русско-советской эмиграции. Шелковский не разрешил ситуации, возмутившей Э. Штейнберга. Видимо, текст, извлеченный из моей статьи, о котором пишет Эдик, убрал московский редактор журнала Алик Сидоров, имя которого держалось втайне от КГБ.

Москва–Париж

Уважаемый Игорь!

Малоприятное обстоятельство заставило меня обратиться к Вам. Статья моей жены Г. Маневич «Эдуард Гороховский», опубликованная во 2-м номере журнала «А–Я», оказалась странным образом цензурированной. От редактора, проживающего в Москве, я не услышал внятного ответа, поэтому решил обратиться к Вам. Тем более что статья писалась давно и не для журнала «А-Я», хотя согласие на ее публикацию было дано Э. Гороховскому. Журнал же выкинул из статьи, по мнению автора, очень существенный текст: «Для начала отметим несколько эмпирических факторов, некоторым образом повлиявших на судьбу художника. Переезд из Новосибирска – города “ниоткуда” – в Москву – традиционный центр духовной русской жизни. Знакомство с творчеством “московского авангарда”, быстрое сближение и дружба с В. Пивоваровым, И. Кабаковым, Э. Штейнбергом. Погружение в круг религиозно-метафизических идей (встреча с А. Пятигорским, Е. Шифферсом, О. Генисаретским). Однако ситуация дружеского приятия изнутри самим художником ощущалась (К. Юнг назвал бы его классическим интровертом) как ситуация трагической заброшенности “я” в чужую, ранее неведомую ему жизнь. Здесь в долготе осенних вечеров и начался для Гороховского путь возвращения к себе, путь обретения себя». Пластический образ мыслей Гороховского, как это ни парадоксально, возник именно под влиянием этих конкретных общений, в данной интеллектуальной художественной среде.

Напрягая свои старые мозги, пытаюсь понять, что стоит за этим цензорским жестом. Типографское или этическое недоразумение? Или, наконец, определенная позиция журнала в лице его отдельных московских коллег к такой фигуре, как Шифферс, а с некоторых пор и моей? К последнему – печальному – итогу меня подвел прошлогодний опыт двувечернего общения с московским редактором и целый ряд бесед с отдельными художниками, которые в «страхе и трепете», но не перед Господом Богом, ожидают своей пайки от журнала «А–Я». Но, как известно, каждому свое. Может быть, просто журнал строится на забвении. В данном контексте выглядит досадным лишь тот факт, что немец Й. Бойс напоминает русским художникам о губительном действии для культуры духа фальсификации и мистификации. На мой взгляд, эти категории в определенных условиях могут стать однозначными. Правда, у Бога времени нет, в искусстве, мне кажется, тоже так. Однако эту свою точку зрения никогда никому и нигде не навязывал, не пытаюсь делать этого и сейчас. Хочу, как всегда, уйти в сторону и дать возможность бежать другим.

Поэтому, Игорь, окажите любезность, верните мне с первой возможной оказией следующие материалы:

1. Слайды моих работ.

2. Статью моей жены «Изображение и слово» (о лирико-философских циклах В. Пивоварова).

По словам московского редактора, они находятся у Вас (если это опять не мистификация). Не хотелось бы их встретить в искаженном виде.

Дорогой Эдуард!

Получил Ваше письмо от 08.04.81.

1. Статья Г. Маневич напечатана слово в слово в том виде, в котором она пришла в журнал. Если Вы будете настаивать, я Вам вышлю рукопись.

(Хотя, на мой взгляд, статья нуждалась в доработке: «каждый член небольшого тела занял соответствующий ему чин», так раздражающее здесь слово «авангардист» и пр.)

Ни по отношению к Е. Шифферсу, ни по отношению ни к кому другому у журнала нет никакой «определенной позиции» (кстати, имя Шифферса встречается в других статьях).

Журнал находится вне группировок и печатает практически все, что приходит в его редакцию. Позиция журнала такова, что каждый автор, подписавший статью, сам несет ответственность за ее содержание и стиль.

Те косметические поправки, которые делались, касались в основном грамматики, а редчайшие и минимальнейшие сокращения были вызваны причинами технического порядка. Это неизбежно и делается во всех журналах.

Единственное, что подверглось значительному сокращению (но не цензуре!), – интервью с Бойсом, из-за его непроходимого объема и (местами) плохого перевода.

2. Статья «Изображение и слово» (о Пивоварове) до меня не дошла, у меня ее нет.

Я не только не могу ее выслать, но, наоборот, был бы очень Вам благодарен, если б Вы ее мне прислали. Еще лучше было бы прислать ее с фотографиями и слайдами с его работ, т.к. о нем у меня нет почти ничего.

3. Слайды с Ваших работ смогу вернуть только после выхода следующего номера. На изготовление клише с них уже затрачены скудные журнальные средства, поэтому, несмотря на все Ваши неофициальные (или официальные) протесты, я ничего не могу изменить.