Материалы биографии - Эдик Штейнберг

Про рыбалку у вас я ничего не понял, но приеду и разберусь сам. Если не поймаю то куплю, а скажу, что поймал, – подумаешь. Как ты себя чувствуешь, как твоя половина? Вдвоем все-таки легче прожить это время. У Гали обострилась астма. Она, видимо, становится хроником, но дом наш крепок под ее опекой и пока способен иметь за столом гостей. Только бедная собака с трудом двигается и с трудом дышит. Я надеюсь на ее и свое оживление в деревне. В Москве жара, как в парной, но, увы, хоть считаю каждый день и ничего путного не делаю – еще жить можно. Будет совсем туго, все брошу и убегу – куда глаза глядят. Люблю осень, зиму – можно работать, работать – и все начинать заново. Дорогой Светик, большой тебе поклон, такой же твоей половине. Люблю тебя и всегда помню нашу совместную жизнь в Отдыхе. Если что не так, то прости. Целую тебя, Зою.

Эдик.

5

Эдинька, дорогой, я очень, очень рад твоему замечательному письму. Ты в нем какой-то другой, молодой и восторженный, а то ты всегда себя прятал, может, и правда, ключик так тебя перевернул, заставил открыться и видно, что ты найдешь эти ноты, эту тишину и благодать в живописи. Тот самый свет, который… я смог увидеть на твоем холсте и записал это своими корявыми словами. Но, а история с машиной, это те самые «гримасы», которыми Бог учит нас, чтобы мы не зазнавались и помнили, где живем.

Очень рад слухам о вашей новой квартире на Готвальда, я хорошо знаю этот дом, и место это лучше Пушкинской. Бог с ней, с этим бедламом, там хоть тишина. Не сорвется ли? Правда, предстоит чудовищный переезд, есть ли у тебя на него чувство юмора. Хорошо помню ваш переезд на Пушкинскую, мы были тогда значительно моложе, и было нас много. Держись, старичок, надеюсь, это к лучшему. Напиши, если выберешь время, что за квартира. Конечно, неохота тратить на эти заботы летнее время, но ведь и время работы было бы жалко. Слышал я и о том, что умерла Фика, что-то, наверное, есть в том, как приходят к нам эти существа и как они нас покидают. Все это зачем-то и почему-то. Кстати, если будет возможность, пришли мне репродукции своих работ, я вспомнил, что ты делаешь их время от времени, если будут лишние и тебе не нужные. Конечно, это не то, но мне было бы дорого. В тишину, ключик, кресты-ноты!

У нас жара, ситуация многодетной семьи, жизнь изменилась. Утром в 7 часов ускользаю из дома, перебираюсь через одну реку, прохожу лес и оказываюсь на берегу Катыни. Она изумрудная, очень сильная и ледяная, и зеленые горы, и никого вокруг, только лошади в лесу. Вот это самая лучшая пора – часа два в день.

Говорят, в Москве стало прохладно, может, вы передохнете.

Удачи тебе, Эдинька, как жалко, что Галка застряла в Москве, ей бы, конечно, скорей в деревню.

Храни вас Бог.

6

Дорогие Свет и Зоя!

Вот так и не приехал к вам, видимо, не судьба, а судьба было просидеть в Домодедово 12 часов и вернуться обратно. Хотел ехать в феврале, а тут перестройка, и думал, что вы будете в Москве в марте. В общем, туманы в нашей истории и особенно «весенние оттепели» в мое пятидесятилетие держат меня дома, а так все, что происходило в моей биографии и на этой географии, «тайна». Дорогие мои, злюсь на себя, на суету, которая захватила такого мудака, как я. Даже из «Огонька» пожаловали и сделали фото «известного художника» – строителя сегодняшнего дня. А моя задача была всю жизнь скрыться в себя и отказаться от «я». Но весенние туманы исчезнут, самолеты будут вовремя взлетать, и мы обязательно увидимся. Тем более, я думаю, что не видел Зою скоро уже пять лет. Время летит в наши годы очень быстро, и страшна встреча с настоящим ревизором. Целых полтора года живу со смертью в душе. Рисую кладбище и вспоминаю все имена людей ранее живших и встречавшихся со мной, увы, их уже больше нет. Это люди из деревни (она уже стала пустая), мой родной и милый Саша Данилов. Картины похожи на поминальные записки в церкви. Даст Бог избавиться от грусти, видимо все, что будет, в Его власти. Теперь я реалист и очень, очень крепкий. Сделали большой ремонт в новой квартире, совсем неплохо. О Пушкинской забыл, а это был дом с тринадцатилетним стажем. Бог с ним, что ни делается, все к лучшему.

Дорогие мои, писать письма не умею, очень трудно, поэтому простите меня.

Христос Воскресе, с праздником Вас.

Галочка шлет большой поклон вам и свою любовь.

Э. ШТЕЙНБЕРГ – П. ШПИЛЬМАНУ7

Москва–Бохум, 1981

Уважаемый Питер!

Как мне стало известно, две мои работы, которые поступили к Вам от Гали из Москвы, находятся в Вашем музее. В свое время, перед отъездом Гали из СССР, я продал ей эти работы с обязательным условием, чтобы они были переданы в Ваш музей. За эти две вещи Галя заплатила мне 1400 рублей плюс 600 рублей налог государству.8

Я прошу Вас, если это возможно, компенсировать ей эту сумму, оставив эти работы в музее, исключив тем самым возможность превращения этих вещей в предмет торговли.

С уважением,

Э. ШТЕЙНБЕРГ – ФОН ТАВЕЛЮ

Письмо директору музея Берна фон Тавелю и культурному советнику швейцарского посольства фон Вальтерскирхену. В этом письме Эдик пытается объяснить свое нежелание участвовать в первой выставке художников-нонконформистов в престижном европейском музее, так как одним из немногих начинает понимать, что художников-нонконформистов эпохи 60–70-х годов практически убирают из истории в угоду новому поколению и новым художественным идеям. Директор музея продолжает уговаривать Эдика участвовать в выставке. Узнав об отказе Эдика, фон Тавель посылает к нему в Париж своего заместителя, господина Ландета, а по возвращении из Парижа сам посещает нас в Москве. Но Эдик остается при своем мнении.

Москва–Берн, 1988

Уважаемый господин фон Тавель,

Уважаемый господин фон Вальтерскирхен.

Хочу напомнить Вам, что своего окончательного согласия на участие в выставке Советского искусства в Берне я не давал. После нашей последней встречи здравый смысл заставил меня обратиться в Салон. И здесь меня снова постигло разочарование. В Салоне имеются документы о том, что Вам было показано пять ранее отобранных Вами работ. Из них Вы оставили для выставки только две, сославшись на то, что один триптих Вы возьмете в Германии. Оснований уличать Салон во лжи у меня нет. И по сей день на памяти высказанное Салоном недоумение по поводу Вашего отбора и полное молчание с Вашей стороны. Поэтому обвинять в необязательности и непоследовательности поведения Вы, к сожалению, можете только себя. Восстановим мысленно историю первого посещения Вами моей квартиры и мастерской. Восторги, предложения для закупки работ для музея, отдельный зал для моих работ на выставке. В последующих визитах Вы не обмолвились об этих Ваших заверениях даже словами извинений. Кто же в этом случае из нас непоследователен?

С уважением, Эдик Штейнберг.

Э. ШТЕЙНБЕРГ – К. БЕРНАРУ

Письмо к Клоду Бернару, в котором Эдик пытается объяснить галеристу ситуацию вокруг своего имени на московской сцене искусства в начале перестройки.

Москва–Париж, декабрь 1987

Дорогой господин Клод Бернар!

Хочу, хоть и с опозданием, поздравить Вас с Рождеством и Новым годом и выразить надежду на нашу встречу в этом году.

Я нахожусь в полной неосведомленности по поводу того, получили ли Вы мои картины, перевели ли сюда деньги и послали ли приглашение на выставку мне и моей жене. Свое пребывание в Париже без нее я не мыслю. Прошу Вас, помимо приглашения через «Межкнигу», прислать приглашение на нас двоих в Министерство культуры на имя министра В. Г. Захарова и частное приглашение во французское посольство на мое имя и имя моей жены.

Наши данные:

Штейнберг Эдуард Аркадьевич. Год рождения 1937. Родился в Москве.

Маневич Галина Иосифовна. Год рождения 1939. Родилась в Москве.

Наш адрес: 125047 Москва, ул. Готвальда, 10, кв. 74.

Наше пребывание в Париже обязуюсь Вам возместить своими картинами, если мне разрешат их взять с собой. В противном случае напишу их в Париже, ибо состояние вне работы считаю для себя неестественным. Когда не работаю – болею.

Очень жаль, что в длительном процессе переговоров мы с Вами так и не встретились лично. Поэтому хочу Вас известить о своих делах и здешней художественной ситуации в письменном виде. Надеюсь в ближайшее время получить от Вас ответ.

Еще осенью прошлого года за несколько дней до получения «Межкнигой» Вашего телекса Салон предложил мне отдать отобранные мною для Вас картины галерее «Де Франс» по той цене, которую Вы отказались мне заплатить. Согласно логике здравого смысла я, наверное, должен был бы принять их условия, но, руководствуясь неким нравственным побуждением, которое всю жизнь я ставил превыше всего и которое в нынешнем деловом мире может не вызвать ничего, кроме насмешки, я счел невозможным для себя принять их предложение. Хотя между нами не было никакой договоренности, симпатия к Вам и Ваше внимание к моему творчеству, проявленное за пять лет до периода «перестройки» и «гласности», до бума на советское искусство, и заставило меня остаться верным себе. Я настоял, чтобы Салон пошел мне навстречу. Цен, о которых Вы говорите, сегодня не существует вообще на внутреннем рынке. Только потому, что я не являюсь членом Союза художников и до выставки в Вашей галерее не хочу привлекать к своей персоне внимания, ибо стоимость картины свыше трех тысяч рублей утверждается особым разрешением. После целого ряда обстоятельств я согласился на эту высшую таксу. Салон не хочет продавать меня дешевле.