Гобелен - Кайли Фицпатрик

— Эйваз содержит в себе жизнь и смерть. Тисовое дерево ядовито и может убить, но живет дольше остальных деревьев.

Вердикт был произнесен почти мелодраматично, и Мадлен снова с трудом сдержала смех, хотя на сей раз он был нервным. Ведь ее действительно привлекла к рунам смерть — ее яд и ее притягательность. Ева продолжала говорить, объясняя Мадлен, что послание руны Эйваз трактуется совершенно однозначно. Она означает путь в «мир иной». Услышав это, Мадлен с шумом втянула в себя воздух и смогла только кивнуть, когда взгляд Евы стал более сосредоточенным и она спросила:

— Кто-то умер?

Мадлен нахмурилась, глядя на руну и пытаясь понять, не стала ли она жертвой мошенничества. Наверняка по ее реакции было видно, что ее коснулась смерть. Она снова посмотрела на листок и вторую руну из выбранных ею трех. Этот символ — Совило — означал солнце, хотя внешне был похож на угловатую букву S. В скандинавской мифологии солнце всегда уничтожало зло и одерживало победу. Поклонение солнцу в Англии, видимо, было естественным явлением, учитывая неблагоприятный климат, и это могло служить объяснением тому, что саксы с радостью приняли скандинавское язычество. Ева объяснила присутствие Совило как победу света над тьмой и жизни над смертью. Поскольку эта руна стала второй, она рассказала о том, что могло произойти, чтобы изменить ситуацию, хотя четкого определения ситуации она не дала.

— Могущественный целитель, — проквакала Ева. — Когда солнце вернется, все станет гораздо лучше.

Мадлен с испугом взглянула на нее, подумав, что Ева сейчас превратится в жабу.

Она глубоко вздохнула и посмотрела на магические символы, нарисованные на листке бумаги. Руны указывали на то, что в скрытом мире подсознания идет борьба, хотя она и отказывается признавать его существование, особенно если подсознание представляет нечто ненаучное, вроде мистического алфавита.

Третий, и последний, символ, который Мадлен вытащила из мешочка, походил на наконечник стрелы. Это была руна Феху — знак стихии огня. Ева со знанием дела кивнула, увидев руну, и широко улыбнулась, продемонстрировав второй золотой зуб.

— Хорошее предзнаменование. В древние времена огонь превращал грубый металл в сверкающий металл, так что благодаря огню воины получали магическое оружие. Эта руна означает превращение. Понимаешь?

Мадлен собралась отрицательно покачать головой, но ей ужасно хотелось уйти, поэтому она кивнула в надежде, что Ева ее отпустит. Ей не хватало свежего воздуха и сигареты. К ее облегчению, Ева вернулась к рунам, лежащим в мешке.

— Так устроена вирт — руническая паутина, соединяющая все в мире. Смерть — ничто. Все существует за пределами времени, к которому мы относим предметы и явления. Представь себе паутину, похожую на гобелен, — все нити сплетены в единое целое. Возможно, если ты снова на него посмотришь, ты поймешь лучше.

Мадлен продолжала шагать вперед, глубоко погрузившись в свои мысли. Ева говорила про паутину вирт. В скандинавской мифологии вирт — общее имя для трех норн — богинь, которые правили прошлым, настоящим и будущим. Их царство — это судьба, неизбежная и неминуемая. Возможно, паутина судьбы соединяет и века и дневник Леофгит не просто так попал к ней в руки! Подумав об этом, Мадлен с отвращением тряхнула головой, возмущенная собственной глупостью. Что с ней творится, если она уже верит в предсказания женщины, которая красит веки ярко-зелеными тенями? Она решила, что Ева чрезвычайно ловко заработала двести франков.

Было уже почти четыре часа, когда Мадлен снова увидела крыши Байе. Она шла, почти не разбирая пути, пока не оказалась на зеленой поляне над городом. Мелкий дождик падал на город, и шпиль собора окутывал прозрачный ореол. Из задумчивости ее вывел громкий вопль мобильного телефона, лежащего где-то на дне рюкзака. Звонил Питер.

— Привет, Мэдди, это я. Ты где?

— В смысле… а ты где?

— В келье для размышлений. Встретимся?

Так Питер называл свой офис. Он говорил, что там ему думается лучше всего, хотя, с точки зрения Мадлен, главным в этом сочетании было слово «келья».

— Встретимся в соборе через пятнадцать минут, — сказала она и выключила телефон.

Она решила, что сумеет найти собор, если будет постоянно видеть его шпиль.

Пока она шла, как ей казалось, к центру Байе, ее мысли снова вернулись к далекому прошлому. Собор Байе построили примерно в то самое время, когда Леофгит писала свой дневник. Его освятил во время вторжения Вильгельма в Англию его сводный брат Одо, епископ Байе. По имеющимся сведениям, Одо был амбициозным и жестоким человеком. Существовала теория, что именно Одо (а не жена Вильгельма Матильда) заказал гобелен Байе, чтобы повесить его в нефе нового собора. Там он стал бы напоминать прихожанам, что в сражении при Гастингсе Бог стоял на стороне норманнов.

Мадлен добралась до норманнского собора на несколько минут раньше назначенного времени и прошла по центральному проходу нефа. Здесь новые блестящие камни превратили алтарь в театральные подмостки — диковинный гибрид Средневековья и сводчатого стиля семидесятых. Справа от алтаря находилась часовня Богоматери, где стояла статуя Марии в золотой короне и традиционной голубой мантии. Мадлен села на гладко отполированную скамейку в маленькой часовне и стала смотреть на статую, пытаясь вспомнить все, что знала про культ непорочности, который был так силен в средневековой церкви королевы Эдиты. Поскольку Небесная Царица родила Сына, Который должен был спасти земное царство, средневековые королевы считали, что они выполняют свое священное призвание и что их сыновья должны стать королями-избавителями. Бездетная Эдита вполне отвечала этим требованиям, поскольку страстно стремилась помочь своему суррогатному сыну Эдгару получить корону.

Питер вырвал ее из необычных размышлений, похлопав по плечу. Он выглядел измученным — круги под глазами стали темнее, а глаза еще больше запали по сравнению с прошлым разом, когда она видела его. Он сел рядом на скамейку и на мгновение прикрыл глаза. Никто из них не произнес ни слова. Мадлен не знала, почему он закрыл глаза — в безмолвной молитве или чтобы отдохнуть.

Она воспользовалась этой возможностью, чтобы рассмотреть его лицо. Когда-то красивые, мальчишеские черты с годами заострились, но непослушные вьющиеся волосы оставались густыми, и их глубокий каштановый цвет почти не тронула седина. Очки тоже остались прежними — Питер продолжал, как и в университете, носить круглые тонкие оправы.

Неожиданно Питер открыл глаза и посмотрел прямо на Мадлен. Он заметил, что она его разглядывает. Мгновение они не сводили глаз друг с друга. Питер отвернулся первым.

— Как ты, Мэдди?

Беспокойство в его голосе чуть не заставило ее забыть, что его сочувствие может быть опасным — ей захочется отдаться горю, которое она с трудом сдерживала, глядя на статую Девы Марии, и она расплачется у него на груди.

— Я в порядке, — ответила она не слишком убедительно.

Он кивнул и, повернувшись, снова посмотрел ей в лицо.

— Как насчет выпить?

— Знаешь, я бы хотела взглянуть на гобелен.

У Питера сделался озадаченный вид. Он знал, что Мадлен уже множество раз видела гобелен. Она и сама немного удивилась, но сейчас у нее появился новый интерес к одной из самых знаменитых в мире вышивок.

Питер пожал плечами, но спорить не стал и, взглянув на часы, сказал, что надо поторопиться — в воскресенье музей закрывается рано.

Когда они подошли к каменному зданию музея Вильгельма Завоевателя, оттуда как раз выходила группа школьников. В музее были выставлены артефакты одиннадцатого века, но главным экспонатом являлся гобелен Байе, которому исполнилось девятьсот лет. Школьники болтали и шутили по-испански, а молодая измученная учительница пыталась собрать их вместе, но у Мадлен сложилось впечатление, что ей пригодилась бы парочка овчарок. Встретившись с ней глазами, Мадлен с сочувствием улыбнулась и тихо порадовалась тому, что решила работать в университете.

Внутри они с Питером дружно отказались от записанной на магнитофонную пленку экскурсии, в которой рассказывалась история гобелена. Мадлен слышала ее много раз — подробное описание событий, изображенных на нем, различные теории касательно того, где и зачем его сделали. С тех пор, как в восемнадцатом веке гобелен обнаружили в соборе Байе, эпическое полотно было подвергнуто самым разным многочисленным анализам. Кроме того, по его поводу возникло огромное количество споров, и оно привлекло к себе пристальное внимание, став темой множества книг и теорий, какого не удостоилось ни одно произведение текстильного искусства — за исключением разве что Туринской плащаницы[26].

Мадлен прошла впереди Питера по темному коридору и посмотрела на знакомую узкую полосу ткани, освещенную тусклыми лампочками и спрятанную под толстым стеклом, которое защищало ее от вспышек фотоаппаратов. Посетителей было совсем мало, и они не мешали ей разглядывать необычную реликвию.