До самой смерти... - Эд Макбейн

– Что... что со мной? – спросил Бен Дарси.

Он отодвинул руку Кареллы, прижимавшую к его голове мокрый бинт, поморгал и попытался сесть, но тут же резко схватился за затылок.

– О, моя голова. Черт, совершенно раскалывается. Что произошло?

– Я жду, что это ты мне расскажешь, – сказал Карелла. – И на, приложи этот бинт к шишке.

– Ага. Спасибо. – Дарси снова поморгал в недоумении. – А что... что это за шум?

– Это фейерверк.

– А... Томми и Анджела уже уехали?

– Не думаю.

– О-о...

– Итак, что же случилось, – спросил Карелла.

– Я точно не знаю... Я, понимаешь, гулял здесь...

– Почему?

– Что почему?

– Почему ты гулял здесь, в этих кустах?

– Я чувствовал себя не ахти как от всей этой круговерти и из-за скандала с Томми. И я ушел сюда, где потише.

– Что потом?

– Кто-то меня ударил.

– Кто?

– Я не знаю.

– Вспомни! Сначала ты крикнул, – сказал Карелла. – Ты позвал на помощь. Почему ты это сделал?

– Потому что сзади кто-то обхватил меня рукой за шею. Тогда я и крикнул. Боже мой, чем он меня ударил? У меня ощущение, что он проломил мне голову.

– Это был мужчина, Бен?

– Да. Да, рука была явно мужской.

– И ты крикнул: «На помощь!»

– Да.

– А мужчина что-нибудь сказал?

– Да.

– Что?

– Он сказал: «Ты паршивый сучонок, я всех вас поубиваю».

– Какой у него был голос?

– Низкий. Хриплый. Голос крупного мужчины.

– Ну, насколько крупного?

– Очень крупного. Рука была очень сильной.

– Какой у тебя рост, Бен?

– Ровно шесть футов.

– Как ты считаешь, он был намного выше тебя? Ну по твоему ощущению?

– Нет, ну не то чтобы очень. Я думаю, наверное, дюйма на три, на четыре. Или около этого.

– И, значит, он сказал: «Ты паршивый сучонок, я всех вас поубиваю». Так?

– Да.

– А после этого он тебя ударил?

– Да.

– По голове?

– Да.

– Это единственное место, куда он тебя ударил?

– Да.

– Он не повалил тебя на землю? Не бил ногами? Нет?

– Нет.

– Он просто обхватил тебя сзади рукой за горло, притянул к себе и ударил по голове, так?

– Да.

– Во что он был одет?

– В смокинг, по-моему. Я видел только руку, но, по-моему, это был рукав смокинга.

– Ты уверен, что это был рукав смокинга?

– Да.

– И было не слишком темно, чтобы это разглядеть?

– Нет. Нет.

– Какого цвета был смокинг?

– Черного.

– А не синего?

– Нет. Черного.

– И ты уверен, что не ошибся? В такой темноте? В тени этого дерева?

– Да, Он был черный. По-моему, черный.

– Человек сначала заговорил, а потом ты закричал? Или ты сначала позвал на помощь? А?

– Сначала он заговорил, а потом я... нет, минуточку. Сначала я крикнул «На помощь!», а потом он выругался и ударил меня.

– Только один раз, верно?

– Да. Он ударил меня по голове. Это все, что я помню.

– И ты упал без сознания, верно?

– Да.

– Один последний вопрос, Бен.

– Да?

– Почему ты лжешь?

Уже растаяли в воздухе, с треском и шипением, огромные огненные колеса, уже отпылали в небе красные римские свечи, А теперь пиротехники из фирмы «Свадьбы и торжества», находившиеся позади платформы для фейерверка, готовились зажечь запалы последних ракет для грандиозного финала. Томми Джордано стоял бок о бок со своим тестем и молодой женой в свете украшавших оркестровую эстраду ламп и дожидался яростного каскада взрывов и огней, который должен был разразиться через минуту. Он не знал, что в точку, чуть повыше надбровья его левого глаза, уже нацелен крест окуляра оптического прицела. Он стоял, мило улыбаясь, и наблюдал, как суетятся пиротехники позади платформы. Заметив, что уже запалили первый шнур, он сжал руку Анджелы.

Огонь с треском побежал по шнуру – дальше, дальше! – и наконец достиг порохового заряда. Первая ракета рассыпалась в небе дождем синих и зеленых звездочек, вслед за ней почти мгновенно взлетела вторая, и в бархатной черноте заметались серебряные огоньки. Взрывы следовали один за другим, сотрясая стекла в окнах домов тихого квартала и угрожая не оставить камня на камке от мирного спокойствия ночи.

В чердачной комнате дома Бирнбаума Уна Блейк вонзила ногти в плечо Соколина.

– Пора, – сказала она. – Давай, Марти.

Глава 15

Детективы работали слаженно, как хорошо спевшийся дуэт, и, возможно, вся операция прошла бы гладко и бескровно, если бы не знаменитое невезение одного из членов этого дуэта – Боба О'Брайена. Можно было не сомневаться, что по их возвращении в дежурку всю вину за случившееся свалят на него и легенда о том, что уже одно его участие в деле – непременный залог всяческого рода несчастий, приобретет еще больше сторонников среди полицейских.

Они вытащили свои револьверы еще на веранде дома Бирнбаума. О'Брайен стал сбоку, а Мейер повернул круглую ручку и осторожно отворил дверь. В гостиной первого этажа было сумрачно и тихо. Стараясь не шуметь, они вошли внутрь.

– Если он здесь и собирается стрелять, – прошептал Мейер, – его надо искать наверху.

Они подождали, пока глаза освоятся с темнотой, а затем стали тихо подниматься наверх, замирая от каждого скрипа. Обе спальни на втором этаже оказались пусты.

– Он на чердаке, – шепнул О'Брайен, указывая на лестницу, ведущую вверх.

Они находились уже перед чердачной комнатой, когда во дворе Кареллы начался фейерверк. В первую минуту они решили, что началась стрельба, но тут же поняли, в чем дело, и одновременно сообразили, что их снайпер, если только он действительно находился в доме, наверняка ждал именно этого момента. Они не сговаривались между собой. Им не было нужды сговариваться, поскольку операцию вроде той, которую они должны были сейчас совершить, каждый из них проделывал уже сотни раз. Начавшийся фейерверк заставил их поторопиться, и они действовали быстро, но без паники: О'Брайен изготовился к удару у противоположной стены и посмотрел на вжавшегося в стену справа от двери Мейера. Тот кивнул головой.

Из комнаты донесся женский голос:

– Пора. Давай, Марти.

О'Брайен оттолкнулся от стены, одним мощным ударом левой ноги вышиб замок и, подобно форварду, вместе с мячом влетающему в ворота, влетел вместе с дверью в комнату, а следом за ним, словно куотербек, кидающийся принять боковую передачу, ринулся Мейер.

О'Брайен отнюдь не собирался тут же начинать пальбу. Оказавшись вместе с рухнувшей дверью в комнате, он метнул взгляд на окно, у которого примостился снайпер с какой-то женщиной, затем на скрученного в узел Коттона Хейза, валявшегося на полу, а затем снова на окно, уже спиной к которому стояла разъяренная блондинка в красном шелковом платье.

– Брось оружие! – крикнул он, и в тот же момент мужчина, не выпуская ружья, круто развернулся. В блеске взлетавших ракет его глаза вспыхивали, как угли. О'Брайен встретился с ним взглядом и только тут почувствовал, что без стрельбы, скорее всего, не обойдется.

– Брось ружье! – крикнул он снова, следя за менявшимся на глазах лицом мужчины. Всего за какие-то три секунды, которые длились, словно три тысячи лет, он прочел в глазах снайпера сначала растерянность, а затем попытку оценить ситуацию и принять решение. Соколин прищурился. О'Брайен был опытным полицейским и слишком хорошо знал: если человек с винтовкой в руках прищуривает глаза, то следующее, что тебя ожидает, – это пуля, и понял, что должен опередить его.

– Осторожнее, Боб! – крикнул Мейер, тоже заметивший это, и О'Брайен выстрелил.

Он выстрелил всего один раз, прямо от бедра, с таким невозмутимым видом, словно это не у него сердце колотилось так, что готово было выскочить из груди. Пуля из полицейского револьвера попала в плечо Соколину со столь близкого расстояния, что развернула его почти на 180 градусов и отшвырнула к стене, выбив ружье из рук. Единственное, о чем успел подумать О'Брайен в этот момент, было: «Хотя бы я его не убил! Милостивый боже, хотя бы я его не убил!»

Блондинка колебалась всего какую-то тысячную долю секунды. Пока Соколин медленно сползал вдоль стены на пол, пока Мейер бежал от двери ей навстречу, а мир за окном раскалывался на части, обрушиваясь ливнями искр и невообразимой какофонией взрывов, она уже приняла решение и перешла к действиям: стремительно опустившись на колени и поддернув неуместным здесь женственным движением подол платья, она решительно сжала приклад ружья.

Мейер ударил ее дважды. Первым ударом он выбил у нее из рук ружье, прежде чем она нащупала курок, а вторым отшвырнул в сторону так, что она сползла на пол грудою белой плоти и скользящего красного шелка. Но это не угомонило ее. Она поднялась с пола, как адская фурия, ощеря рот и выставив перед собой растопыренные, как грабли, пальцы с острыми ногтями. Она поднялась не для того, чтобы вести мирные переговоры, и Мейер это понял. Он подбросил свой револьвер 38-го калибра в руке, так что ствол оказался зажатым у него в ладони, а рукоять смотрела вперед, и изо всей силы заехал ей сбоку в челюсть. Блондинка пошатнулась, раскинув руки в стороны, голова ее запрокинулась назад, и, слегка взвыв от боли, она стала медленно-медленно, как тонущая в Гарбе «Куин Мэри», опускаться вниз, производя странное впечатление разрушающейся постройки, одновременно и грандиозной, и полной женского изящества.