Список Шиндлера - Томас Кенилли

Медсестры из больницы гетто ходили среди задержанных с ведрами воды, чтобы помочь самым растерянным и подавленным. Это было единственное лекарство (кроме приобретенного на черном рынке цианистого калия), которое могла предложить больница. Старые, обездоленные люди, прибывшие сюда из Shtelts, пили воду в напряженном молчании.

Ближе к концу дня полицейские из всех формирований появились во дворе со списками, организуя людей в шеренги, которым предстояло у ворот поступить под попечительство СС и двигаться дальше – на железнодорожную станцию Прокочим. Кое у кого это требование вызвало желание забиться в дальний угол двора. Но Пфефферберг по привычке болтался у ворот в поисках какого-нибудь чиновника, к которому можно было бы обратиться. Может, где-то тут носится Спира в своем опереточном одеянии, который согласится – вволю поиздевавшись над ним – освободить его?

Однако рядом с охранником у ворот стоял грустный юноша в форменной фуражке еврейской службы порядка, изучая список, который держал за угол тонкими нежными пальцами. Пфефферберг не только служил с ним вместе то короткое время, что числился в OD, но даже в первый год своей карьеры преподавателя в школе Костюшко учил в Подгоже его сестру.

Парнишка посмотрел на него.

– Пан Пфефферберг, – пробормотал он, еще с давних дней испытывая к нему уважение. И, словно бы двор был забит прокаженными преступниками, он спросил, что пан Пфефферберг тут делает.

– Сущая ерунда, – сказал Пфефферберг, – просто я еще не успел получить свою Blauschein.

Парнишка покачал головой:

– Идите за мной.

Он подвел Пфефферберга к старшему шуцману у ворот и отдал честь. Паренек отнюдь не походил на героя в своей идиотской фуражке и с тощей беззащитной шеей, высовывавшейся из воротника. Лишь позже Пфефферберг сообразил, что этот его внешний вид вызывал к нему больше доверия.

– Это герр Пфефферберг из юденрата, – соврал парень со странным сочетанием властности и уважения в голосе. – Он пришел навестить кое-кого из родственников.

Шуцман, чувствовалось, был уже предельно утомлен обилием обязанностей, свалившихся на него в этом забитом людьми дворе. Он небрежно вытолкнул Пфефферберга за ворота. У Польдека не было времени ни поблагодарить мальчишку, ни задуматься над таинственным фактом: почему этот обладатель тощей шеи готов соврать ради тебя, подвергаясь угрозе неминуемой смерти, лишь потому, что ты учил его сестру римским спряжениям?..

Пфефферберг помчался сразу в отдел труда, втиснувшись в очередь ждущих приема. За конторкой сидели фройляйн Шкода и фройляйн Кносалла, две добродушные девушки из судетских немок.

– Liebhen, Liebhen, – обратился он к Шкоде, – меня хотят забрать, потому что у меня нет печати. Но вы посмотрите на меня!

Он был сложен, как бык, играл в хоккей и был членом сборной Польши по лыжам.

– Разве я не похож на того, кого бы вы хотели видеть рядом с собой?

Несмотря на толпы людей, весь день не дававших ей перевести дыхание, Шкода приподняла брови, с трудом удерживаясь от улыбки. Она взяла его кенкарту.

– Ничем не могу помочь вам, герр Пфефферберг, – сказала она. – Если вам ее не дали, то и я не в силах. Жаль…

– Но вы можете поставить мне печать, Liebchen, – продолжал он громким уверенным голосом профессионального обольстителя из мыльной оперы. – У меня есть профессии, Liebchen, я много чего умею…

Шкода сказала, что помочь ему может только герр Шепесси, но провести Пфефферберга к нему не представляется возможным. Потребуется несколько дней, прежде чем придет его черед.

– Но вы-то можете впустить меня к нему, Liebchen, – продолжал настаивать Пфефферберг.

Что она и сделала. Именно на этом и основывалась ее репутация доброй порядочной девушки: она могла пренебречь политическими требованиями и даже в такой напряженный день выделить из массы отдельное лицо. Хотя старик с бородавками вряд ли смог бы уговорить ее…

Герр Шепесси, у которого тоже была репутация достаточно гуманного человека, хотя он служил чудовищной машине, бегло взглянув на удостоверение Пфефферберга, пробормотал:

– Но нам не нужны учителя физкультуры.

Пфефферберг неизменно отказывался от предложений Оскара пойти к нему работать, потому что видел себя лишь в роли вольного охотника, индивидуала. Он не хотел тянуть длинные смены за нищенскую зарплату в грязном, запущенном Заблоче. Но он не мог не видеть, что эра личностей подходит к концу. Чтобы выжить, человек должен обладать профессией и где-то трудиться.

– Я фрезеровщик, – объяснил он Шепесси.

Действительно, какое-то короткое время он трудился на маленьком металлообрабатывающем заводике в Ревавке, который принадлежал его дяде.

Герр Шепесси смерил Пфефферберга взглядом поверх очков.

– Ну что ж, – сказал он. – Вот это – профессия.

Взяв ручку, он аккуратно вычеркнул «преподаватель высшей школы», положив конец образованию, полученному в Ягеллонском университете, которым Пфефферберг так гордился, и написал сверху «фрезеровщик». Взяв резиновую печать и подушечку с краской, он поставил синюю отметку.

– И теперь, – сказал он, возвращая документ Пфеффербергу, – при встрече с полицией вы можете сказать, что являетесь полезным членом общества.

В конце года Шепесси был отправлен в Аушвиц – за то, что его можно было так легко уговорить.

Глава 14

Из разных источников – от полицейского Тоффеля до подвыпившего Боша, проворачивавшего операции с текстилем для СС, – до Оскара Шиндлера доходили слухи, что подготовка «мероприятия в гетто» (что бы под этим ни подразумевалось) набирает обороты. По приказу руководства СС в Краков прибыло несколько испытанных, закаленных зондеркоманд из Люблина, где они исправно поработали, проводя расовую чистку. Тоффель намекнул, что, если Шиндлер не хочет снизить выпуск продукции, ему имеет смысл до первой субботы июня организовать спальные места для ночной смены.

Пришлось Оскару устраивать ночлежки в кабинетах и на втором этаже цеха боеприпасов. Кое-кто из ночной смены был только рад оставаться тут на ночь. У других же были жены, дети, родители, которые ждали их в гетто. Кроме того, у них были Blauschein — спасительные синие штампы в кенкартах.

3 июня Абрахам Банкер, управляющий Оскара, не появился на Липовой. Оскар был еще дома, пил кофе у себя на Сташевского, когда позвонила одна из его секретарш. Она видела, как Банкера гнали вместе с другими из гетто прямиком на станцию Прокочим. В группе вместе с ними были и другие рабочие «Эмалии»: Райх, Лейзер… не меньше дюжины.

Оскар тут же вызвал из гаража свою машину. Через реку по Львовской он добрался до станции. Здесь он показал свой пропуск охраннику у ворот.

Подъездные пути были забиты вереницами теплушек, сама станция была переполнена растерянными обитателями гетто; они стояли длинными рядами, в полном убеждении – и, наверное, это убеждение имело основания, – что в их положении лучше всего беспрекословно подчиняться приказам. В первый раз Оскар увидел, как людей загоняют в вагон для скота, и это зрелище произвело на него куда большее впечатление, чем все рассказы о нем, – он остановился как вкопанный на краю платформы. На глаза ему попался знакомый ювелир.

– Видели Банкера? – спросил его Оскар.

– Он уже в одной из теплушек, – ответил ювелир.

– Куда они вас везут? – осведомился Оскар.

– Говорят, в какой-то трудовой лагерь. Под Люблином. Может, там будет не хуже, чем… – и человек махнул рукой в сторону Кракова.

Шиндлер вытащил из кармана пачку сигарет, нашел несколько бумажек по десять злотых и сунул ювелиру, который поблагодарил его.

На этот раз евреев выгнали из домов, в чем застали, пообещав, что багаж им будет доставлен позже.

В конце прошлого года Шиндлеру довелось увидеть «Бюллетень финансово-строительного отдела СС» с приглашением на возведение крематория в каком-то лагере к юго-востоку от Люблина. В Бельзеце.

Шиндлер присмотрелся к ювелиру. Шестьдесят три или шестьдесят четыре года. Заметна худоба; скорее всего, прошлой зимой перенес воспаление легких. В полосатом пиджаке, слишком теплом для сегодняшней погоды. В ясных глазах – спокойное понимание того, что ждет их в конце пути. Даже летом 1942 года просто невозможно было себе представить, что этого человека ждут топки огромной кубической конструкции.

Начав от локомотива, Шиндлер двинулся вдоль линии из более чем двадцати теплушек и, вглядываясь в лица, виднеющиеся из-за решеток окон, поднятых к самым крышам теплушек, выкликал Банкера по имени. Можно считать, тому повезло: Оскар даже не задался вопросом, почему он называет имя Банкера; он не дал себе труда задуматься и понять, что Банкер представляет собой точно такую же человеческую ценность, как и все, ожидающие своей участи на путях. Экзистенциалист пришел бы в смятение от скопления людей на станции, от какофонии голосов, выкликающих разные имена. Но Шиндлер не вникал в философские материи. Он искал того человека, который был ему нужен. Ему был нужен только человек по фамилии Банкер, и он продолжал звать его. Его перехватил обершарфюрер СС, специалист по железнодорожным перевозкам из Люблина. Он потребовал от Шиндлера предъявить пропуск. Оскар увидел, что в левой руке тот держит пачку листов – огромный список имен.