Рассказы - Пантелеймон Романов

А вот она даже не позаботилась отдать ему полтинник за извозчика, который он вчера заплатил за нее. Конечно, полтинник — ерунда. Но когда человек к чужим полтинникам относится небрежно, он и к рублям будет относиться так же, думал учитель, с насильственной улыбкой принимая из рук молодой женщины налитый стакан. И так как она при этом, улыбаясь, смотрела на него, — как бы этой улыбкой подчеркивая странность их встречи, — он поцеловал ее руку.

А она перевела взгляд, несколько времени смотрела перед собой, потом вздохнула, как будто задумавшись о чем-то, и сейчас же опять улыбнулась ему, точно боясь его встревожить минутной задумчивостью.

Он попробовал ответить ей улыбкой, но от рассеянности обжегся горячим чаем и расплескал стакан. От этого он еще больше почувствовал себя в мучительно-глупом положении и замолчал.

— Что вы, милый друг, странный такой сегодня? Совсем другой, чем вчера?

Он покраснел и неловко, торопливо сказал, что ничего особенного, неприятно подействовала встреча с соседкой в коридоре, потому что эти грязные люди готовы самые лучшие отношения истолковать отвратительным образом.

Вера Сергеевна выслушала и сидела некоторое время молча, глядя перед собой. Потом вздохнула и сказала:

— Больше всего я боюсь человеческой грубости и грязи. — Она опять на секунду задумалась и содрогнулась спиной от какой-то неприятной мысли. Потом встряхнулась и проговорила с улыбкой: — Но нужно стоять выше этого… Однако уже одиннадцать часов.

Андрей Андреич промолчал. У него сейчас же мелькнула мысль, что, может быть, она сказала это затем, чтобы услышать от него приблизительно такую фразу:

«Не смотрите на часы, устроимся по-вчерашнему»…

Но он не сказал этой фразы.

А может быть, она сказала это затем, чтобы напомнить ему, что она ждет от него ответа относительно вещей и обстановки, ведь она, вероятно, заметила, что на салфетках — метка Василия Никифоровича.

И зачем он эти салфетки подал!

Чтобы скрыть неловкость, он встал и сделал вид, что ему нужно позвонить по телефону. Выйдя в коридор, он опять увидел соседку, которая возилась над корзиной в дальнем конце коридора. И когда она оглянулась на стук его двери, он почувствовал почти отчаяние от этого, как ему казалось, упорного преследования.

— Просто сил никаких нет! — сказал Андрей Андреич и, сделав вид, что забыл номер телефона, пошел обратно в комнату. Мог ли он два дня назад предполагать, что он будет ежиться под взглядом этой противной мещанки и быть в моральной зависимости и на каком-то подозрении у этих слизняков!.. «Боже мой, ну, чего она сидит!» — подумал он с раздражением и полным упадком духа о молодой женщине. — Нужно было с самого начала, как она пришла, сказать ей самым простым, деловым тоном, без всякого пафоса и без этой — ни к селу ни к городу — интимной близости, сказать, что он возвращает ей имущество, несмотря на декрет, и только просит ее, в виду неожиданности, оставить ему на первое время самое необходимое.

— Да что с вами, милый друг? Какое-нибудь горе? — спросила внимательно и участливо Вера Сергеевна. Она так серьезно, с такой тревогой посмотрела на него, что у него едва не показались слезы от этой неожиданной ласки женщины. Он хотел было выдумать какое-нибудь несчастье, чтобы отвлечь ее подозрение от истинной причины, но сейчас же подумал, что если она начнет его жалеть, и он пойдет навстречу этой жалости и женской ласке, то это будет только лишним шагом к близости.

— Нет, ничего… — ответил он.

Но ответил с таким убитым видом, что она не поверила и, сев около него на диван, стала участливо-тревожно расспрашивать. Это вышло еще хуже, потому что она при этом даже взяла его за руку и нежно-успокоительно поглаживала ее.

Потом вздохнула и несколько секунд молчала.

— Я ехала сюда с отчаянием в душе, — проговорила она медленно, как будто его настроение вернуло ее мысли к своей судьбе. — Все, что произошло у меня с Василием Никифоровичем, вышло так нелепо, что я потерялась…

— Уже двенадцать часов… — сказал Андрей Андреич как-то совершенно неожиданно для самого себя и даже покраснел от мысли, что она его слова могла понять как намек на то, что ей пора уходить.

Вера Сергеевна, замолчав, тоже посмотрела на часы и поднялась.

— Я потому не предлагаю вам остаться, — сказал он поспешно, — что у нас эти люди… соседи, вы не можете себе представить… Лучше пропустить один день.

— Да зачем же, милый друг, у меня есть, где переночевать. А завтра или как-нибудь на днях вы сведете меня в театр? Я давно не была в московских театрах.

— Да, да, конечно… непременно, завтра же! — сказал Андрей Андреич как-то слишком поспешно, чтобы она не подумала, что ему жаль денег на билеты.

Она уже надевала шляпку, а он все еще не выбрал момента сказать ей про обстановку.

— Я пойду провожу вас, — сказал он, — кстати, мне нужно переговорить с вами. Только далеко вас проводить не могу, потому что мне нужно забежать к приятелю совсем в обратную сторону.

Когда они вышли, он проводил ее до ближайшего перекрестка и, собравшись с духом, сказал:

— Приходите завтра между тремя и четырьмя, мне нужно с вами переговорить по одному важному делу.

При прощании она в сумраке слабого фонарного света посмотрела на него долгим, задумчивым взглядом и сказала:

— Прежде я не была суеверной и не верила в судьбу, а теперь… теперь верю…

Она сжала его руку и, быстро повернувшись, пошла по пустынному тротуару ночной улицы.

Он долго видел ее тонкую, элегантную фигуру, потом, вздохнув, пошел к дому, оглянулся у подъезда, не вернулась ли она и быстро скользнул на лестницу.

А когда засыпал, то перед глазами вставала она в своем весеннем костюме, и он с бьющимся сердцем снова и снова вызывал в воображении ее тонкую фигуру в свете фонаря, ее последний взгляд и торопливое пожатие руки…

В три часа она пришла.

Андрей Андреич решил ей коротко сказать только о том, что он возвращает ей обстановку. И при этом дать понять, что ему нужно уходить по делу, чтобы не оставаться с ней долго и не стать опять на линию сближения.

Но ему все-таки хотелось дать почувствовать, что если он возвращает, то это является только результатом его личной порядочности, что законы все на его стороне. И другой бы на его месте ни за что не отдал, и сделать с ним было бы ничего нельзя. Даже опасно поднимать этот вопрос, ввиду того, что это имущество принадлежало эмигранту. А она, вероятно, по своему неведению, думает, что он обязан отдать и потому отдает ей.

Поэтому он все-таки сначала нарисует ей фон, ту ситуацию, при которой он возвращает, а потом корректно и сухо скажет, что она может брать обстановку когда угодно.

Его только возмущало отношение Василия Никифоровича, — главное, тон его письма, в котором он просил об этом, как о какой-то ничтожной приятельской услуге.

Эти господа все-таки великолепно умеют устраиваться: когда было опасно, он улепетнул, а теперь, когда мы тут наладили и своим горбом создали приличную жизнь, он присылает сюда разведенную жену, чтобы спихнуть ее с рук и не давать на содержание.

Что ж, у него правильный расчет, он знает, что отправляет к своему брату интеллигенту, которому будет стыдно и неловко не поддержать человека, а тем более женщину, у которой нет ни близких, ни родных. Это бы я тоже так-то женился, разводился, а потом бы посылал к приятелям, — делайте, мол, что хотите, хоть женитесь, хоть просто так содержите. Дураков много. Конечно, она — несчастная женщина. Что она должна чувствовать, когда очутилась здесь в чужом городе безо всего? И неужели она его любит?

Вера Сергеевная вошла совершенно неожиданно, так как он не слыхал ее звонка.

— Кто же вам открыл? — спросил он удивленно.

— Ваша соседка…

— А… присядьте, пожалуйста, очень рад, очень рад, — говорил Андрей Андреич и сам чувствовал, что совсем неуместно и нелепо это «очень рад» после тех отношений, какие у них были.

Он указал ей кресло у письменного стола, а сам сел по другую сторону, как садится адвокат, когда принимает пришедшего к нему по делу клиента.

И то, что он сидел по одну сторону стола, а она по другую, делало их разговор как бы строго официальным.

Молодая женщина даже удивленно приподняла брови. Он заметил это, покраснел, но пересилил себя и сказал официальным тоном:

— Я прочел письмо Василия Никифоровича…

Андрей Андреич взял в руки карандаш и, подняв кожу на лбу, продолжал:

— Я должен вам сказать, — продолжал он тем же тоном, решив сначала нарисовать фон, — должен вам сказать, что здешнее законодательство таково, что… если становиться на официальную, законную точку зрения, то обстановка… не может быть возвращена…

Молодая женщина подняла на него глаза, и он видел, как вслед за выразившимся на ее лице глубочайшим удивлением, щеки побледнели, точно она увидела перед собой совсем другого человека, чем ожидала.