Рассказы - Пантелеймон Романов

— Да, это правда, теперь особенно стало много черствости, расчета и эгоизма. Может быть, оттого, что жизнь тяжела. Теперь уже совсем и следа не осталось былой радости жизни, романтизма, беспечности. Разве вот только мы, старые хранители былых традиций, еще держимся. Да и то, хоть меня взять, думал ли когда-нибудь я, — композитор, что буду торговать мебелью, буду бояться выйти из бюджета. А когда-то все мы, интеллигенты, были только непрактичными романтиками, вечно влюбленными, вечно в мечтах…

— Мне кажется, вы и сейчас такой же, — с ноткой нежности сказала молодая женщина.

— Дай бог, если я такой. Я, правда, все-таки мало изменился. Но вообще наш брат интеллигент сильно подался, все, кто прежде были непримиримы, теперь стали как-то необычайно пугливы, шкурно-податливы… вообще, некрасиво. Нет, но как я вам рад! Как будто я вас ждал! — сказал Андрей Андреич, сжав перед грудью руки и откинувшись на спинку стула и глядя удивленно-радостными глазами на молодую женщину.

— А для меня это вдвойне неожиданно, я ехала сюда со страхом.

— Почему?

Она замялась.

— Жутко очутиться одной среди чужих людей. И я никогда не забуду, как вы меня встретили. Это какой-то символ: я думала, что здесь я — одна во всем мире, а оказалось… Ну, как же вы живете здесь? — спросила она, точно желая переменить слишком взволновавший ее разговор.

— Как живу?.. Живем кое-как. На одного хватает. Конечно, отказываешь себе во многом. Композиторство мое мне ничего не дает, но зато уроки довольно прилично. Да что же вы в шляпе? Снимайте скорей.

Вера Сергеевна покорно сняла шляпу и подошла к зеркалу. Каким-то домашне-простым движением поправила волосы.

А он от этой ее простоты почувствовал почти умиление.

— Как здесь свободно все-таки в сравнении с заграницей, — сказала она, заложив сбоку в волосы резную черепаховую гребенку. — Там много лжи и ханжества, и прийти к незнакомому мужчине в комнату — значит совершить преступление.

— Да, в этом отношении у нас теперь все просто. Сейчас устроим музыку: чайник на спиртовку, чашки — на стол. Вспомним милую, беззаботную, студенческую юность, когда жизнь представлялась легкой, прекрасной, полной романтических грез.

Когда чай был готов, он сбегал в лавочку и принес конфет и закусок. Они, смеясь, развертывали кульки, и молодая женщина раскладывала на тарелочки колбасу и сыр.

Он смотрел на нее, чужую, незнакомую, как она, точно своя, близкая, хлопотала у стола, разливала чай своими маленькими руками. И то, что она была чужая жена, жена его приятеля, который, вероятно, еще не скоро приедет, пробуждало неясные волнующие мысли о том, что эта встреча, не требуя никакой ответственности, может, быть удивительной.

— Если бы мне за пять минут до вашего прихода сказали, что в мой монастырь холостяка придет молодая, прекрасная женщина, я бы испугался.

— А теперь?

— Теперь вот что!.. — Он взял ее руку и поцеловал. — Теперь я юноша, теперь мне двадцать лет. Хочется по-студенчески петь, играть и дурачиться.

Она смотрела, как он целовал ее руку, и у нее вместе с улыбкой блеснули на глазах слезы. Он заметил их.

— Что с вами? — спросил он так тревожно и тепло, что его самого тронула эта прозвучавшая в его тоне теплота по отношению к незнакомой женщине.

— Ничего, ничего… Я очень беспомощный человек и, очутившись здесь одна, почувствовала было страх перед жизнью и перед людьми, но мне вдруг стало так хорошо, оттого что вы такой…

Она не договорила.

Ему хотелось сесть рядом с ней на диван, но после ее недоконченной фразы пришло соображение о том, что он может этим разбить у ней сложившееся о нем представление. А ему хотелось, чтобы она увидела, какая у него простая, чистая и в то же время интересная душа. Может быть, гораздо более интересная, чем у Василия Никифоровича.

— Но ведь вы на время только одна. Вероятно, Василий Никифорович скоро приедет, — сказал Андрей Андреич с целью узнать, сколько времени будет продолжаться их встреча.

Но Вера Сергеевна вздохнула и почему-то ничего не ответила. Потом стала убирать посуду, и от этих спокойных, домашних ее движений он опять почувствовал то же, что чувствовал, когда она при нем оправляла перед зеркалом прическу. Он подошел, поцеловал ей руку в ладонь и сказал:

— Вот бывает так: живет человек одиноко, скучно, душа его постепенно заволакивается серостью жизни, повседневными заботами и тревогами о куске хлеба, и вдруг светлое виденье. Он чувствует, как что-то давно забытое шевельнулось в его душе, просияло… Он смотрит вокруг себя и с удивлением говорит: «Так вот, какой мир, оказывается! Так вот каким я мог бы быть: светлым и радостным юношей!..» И вот вы явились таким виденьем для меня. Вы промелькнули, потом уйдете к другому человеку, которого вы любите… Но то, что мы с вами сидели сегодня вечером, это у меня останется навсегда. Потому что вы, несмотря на любовь к тому, другому… что-то оставили здесь своего. Быть может, и для вас эта встреча была не безразлична и не скучна…

Он говорил, а она, бросив руку на стол, смотрела своими огромными грустными глазами куда-то мимо него перед собой. Потом закрыла рукой глаза и тихо проговорила:

— Да… эта встреча для меня не безразлична и не скучна… И напрасно вы думаете, что душа ваша заволоклась серостью жизни. Такие души не поддаются этому…

— И слава богу, если так. Сегодня все чудесно! И я рад, что у меня такая обстановка, как будто мы — богатые люди, принц и принцесса. Для таких моментов нужна красивая обстановка.

— Сыграйте что-нибудь, — сказала Вера Сергеевна.

Он сел за рояль и стал играть. Когда он оглядывался, молодая женщина, сидя с блюдцем и полотенцем в руках, забывшись, смотрела перед собой. Почувствовав его взгляд, она переводила глаза на него, и он видел ее мягкую, грустную улыбку и иногда блеснувшие непокорные слезинки на глазах.

И опять Андрей Андреич чувствовал необычайную радость от присутствия этой женщины с грустными глазами и тяжелой прической.

Наконец она встала, подошла к нему, положив руку на спинку стула, на котором он сидел, смотрела через его голову в ноты. А он изредка, закинув голову, взглядывал снизу на нее, чтобы видеть ее лицо…

Он кончил играть, а она посмотрела на свои маленькие, висевшие у пояса, часики и испуганно воскликнула:

— Боже мой, уже второй час! Как же я пойду? Вам придется провожать меня.

— Нет, не придется…

— Почему? — спросила озадаченно Вера Сергеевна.

— Потому что вы попросту останетесь у меня.

— У вас?..

— Ну да. Сразу видно, что приехали из-за границы. Никаким оскорблениям и посягательствам вы не подвергнетесь. А от этого наша встреча будет еще необыкновеннее.

Молодая женщина некоторое время колебалась.

— Нечего раздумывать!

— Может быть, это — судьба? — сказала она, несколько смущенно улыбнувшись, но улыбка сейчас же сошла с ее лица, и она несколько секунд серьезно, вдумчиво смотрела на него, как будто в этой встрече она действительно видела веление судьбы.

— Ну вот, и прекрасно: раз судьба, тут долго разговаривать не приходится. Вы ляжете на этом диване, я — на том. Поставим эту ширму.

— В жизни своей никогда ничего подобного не испытывала…

Она даже взялась рукой за голову, и хотя она улыбалась, но видно было, что ее волновала создавшаяся обстановка.

— А я-то!.. Я говорю, что вы светлое видение, — прилетели, внесли с собой что-то прекрасное и опять улетите. Сон!

Они стали устраиваться на ночлег.

Когда Андрей Андреич смотрел, как в его комнате старого холостяка молодая красивая женщина, нагибаясь, стелила постель, он испытывал такое чувство умиления и радости, какого не испытывал никогда.

Постелив с его помощью постели, Вера Сергеевна подошла к зеркалу и, оглянувшись, сказала:

— Можно попросить вас на минутку выйти?

Но ему хотелось, чтобы она совсем не стеснялась его.

— Зачем? — Мы уже так просто относимся друг к другу, и вы ведь ни в чем не можете упрекнуть меня. А, кроме того, мы живем в стране диких. Будем же на один вечер дикими.

— Ну, хорошо… Только вы все-таки не смотрите, — сказала Вера Сергеевна с улыбкой, сделав глазами и головой движение, как бы прося о маленькой уступке.

Он зашел за ширму и закурил папиросу. Прислушиваясь к тому, как она, распустив волосы, клала на стол шпильки, гребенку, он подумал о том, сколько он в своей жизни пропустил таких чудных мгновений.

— Теперь выходите, — сказал ее голос.

Андрей Андреич вышел из-за ширмы. Она сидела с заплетенной на ночь по-девичьи тяжелой косой. И с какой-то несмелой, как бы признающейся улыбкой смотрела не него. В ней была еще большая простота, близость и доступность оттого, что она модную прическу с гребенками заменила косой.

Вера Сергеевна встала, выпрямив после долгого сидения спину и осмотревшись, как бы проверяя, все ли приготовлено на ночь.