Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы - Август Стриндберг

— Он говорит это? Я этого не знаю и не мешаюсь в это дело, и скажу тебе, дорогая Эвелина, я никогда не вмешиваюсь в дела моего мужа, хотя и есть люди, которые это делают.

— Прости, дорогая, но я думаю, что оказала тебе услугу, рассказав это.

Это было за люстру и обеденный стол! Оставалось еще бархатное платье!

Жена ревизора опять взялась за прежнюю нить. «Говорят, твой шурин…»

— Пощади мои чувства и не говори о погибшем человеке!

— Ужели он на самом деле погиб? Я слышала, что он вращается в кругу худших людей, каких только можно видеть…

Здесь госпожа Фальк была помилована, так как слуга доложил о госпоже Ренгьельм.

О, как ей были рады! Как любезно с ее стороны, что она оказала честь!

И действительно, она была любезной, эта старая дама с любезным лицом, какое бывает только у тех, кто с истинным мужеством пережил житейские бури.

— Милая госпожа Фальк, — сказала баронесса, — я хочу вам передать поклон от вашего шурина!

Госпожа Фальк спросила себя, что она ей сделала, что и эта хочет ее злить, и ответила обиженно:

— Да?

— Это такой любезный молодой человек; он был сегодня у меня и посетил моего племянника; они хорошие друзья! Это поистине прекрасный молодой человек.

— Разве не так? — вмешалась госпожа Гоман, которая всегда участвовала в переменах фронта. — Мы как раз говорили о нем.

— Так!.. И чему я удивляюсь больше всего, это его смелости пускаться по течениям, где так легко сесть на скалы; но этого нечего бояться для него, потому что он человек с характером и принципами. Не находите ли вы этого тоже, милая госпожа Фальк?

— Я это всегда говорила, но муж мой был всегда другого мнения.

— Ах, у твоего мужа, — вставила госпожа Гоман, — всегда были особенные мнения.

— Значит, он дружит с вашим племянником, ваше сиятельство? — продолжала госпожа Фальк.

— Да, у них маленький кружок, в котором участвуют также несколько художников. Вы ведь читали о молодом Селлене, картина которого приобретена его величеством?

— Да, конечно, мы были на выставке и видели ее. Так он тоже в этом кружке?

— Да, как же. Им порой приходится очень туго, как вообще часто бывает с молодыми людьми, которым приходится пробиваться.

— Говорят, что он поэт, твой шурин, — сказала госпожа Гоман.

— Да, я думаю! Он пишет прекрасно, он получил премию от академии, и со временем из него выйдет что-нибудь большое, — ответила госпожа Фальк убежденно.

— Не говорила ли я это всегда? — подтвердила госпожа Гоман.

Тут пошло на повышение с достоинствами Арвида Фалька, так что он уже был в храме славы, когда слуга доложил о пасторе Скорэ. Тот вошел быстрыми шагами и поспешно поздоровался с дамами.

— Я прошу извинения, что так опаздываю, но у меня немного свободных минут; мне в половине девятого надо быть на заседании у графини Фабелькранц, и я прямо со службы.

— О, вы так спешите, господин пастор?

— Да, моя широкая деятельность не дает мне отдыха. Быть может, мы тотчас приступим к заседанию?

Слуга принес напитки.

— Не хотите ли чашку чая, господин пастор, раньше чем начать? — спросила хозяйка, которая опять пережила неприятность небольшого разочарования.

Пастор кинул взгляд на поднос.

— Нет, благодарю вас; так как есть пунш, то я его возьму… Я поставил себе за правило, милостивые государыни, ни в чем не отличаться в моей внешней жизни от окружающих. Все люди пьют пунш, я не люблю этого напитка, но я не хочу, чтобы люди говорили, что я лучше их; хвастовство — порок, который я ненавижу! Можно теперь читать отчет?

Он сел за письменный стол, обмакнул перо и начал:

— О подарках, сделанных в мае яслям «Вифлеем», отчет правления. Подписано: Евгения Фальк.

— Урожденная, позвольте узнать?

— Ах, это не важно, — уверяла госпожа Фальк.

— Эвелина Гоман. Урожденная, позвольте узнать?

— Фон Бэр, милейший господин пастор!

— Антуанетта Ренгьельм. Урожденная, ваше сиятельство?

— Ренгьельм, господин пастор.

— Ах, да. Ведь вы замужем за кузеном, муж умер, бездетны! Продолжаем! «Подарки…»

Общее (почти общее) удивление.

— Разве вы не хотите подписать свое имя, господин пастор? — спросила госпожа Гоман.

— Я боюсь хвастовства, сударыня, но если вы желаете! Извольте! Натанаэль Скорэ.

— На здоровье, господин пастор! Выпейте же, прежде чем начать, — попросила хозяйка с восхитительной улыбкой, которая погасла, когда она увидела, что стакан пастора пуст; она быстро наполнила его.

— Благодарю вас, госпожа Фальк, но не будем отвлекаться! Значит, начинаем? Хотите последить по рукописи?

— Подарки: ее величество королева — сорок крон. Графиня фон Фабелькранц — пять крон и пара шерстяных чулок. Оптовый торговец Шалин — две кроны, пачка конвертов, шесть карандашей и бутылка чернил. Фрекен Аманда Либерт — бутылка одеколона. Фрекен Анна Фейф — пара манжет. Маленький Карл — двадцать пять эре из своей копилки. Девица Иоганна Петерсен — полдюжины полотенец. Фрекен Эмилия Бьорн — Новый Завет. Гастрономический торговец Персон — пакет овсянки, четверть картофеля и банка маринованного лука. Торговец Шейке — две пары шерстяных…

— Господа! — прервала его баронесса. — Позвольте узнать: все это будет напечатано?

— Да, конечно! — ответил пастор.

— Тогда позвольте мне выйти из правления!

— Не думаете ли вы, ваше сиятельство, что общество может существовать доброхотными даяниями, если имена жертвователей не будут опубликованы? Нет!

— Так, значит, благотворительность должна придавать блеск мелочному тщеславию?

— Нет! Нет, конечно! Тщеславие — порок; мы обращаем порок на доброе дело; мы превращаем его в благотворительность; разве это не хорошо?

— Конечно, но мы не должны называть хорошим именем мелочность; это хвастовство!

— Вы строги, ваше сиятельство! В Писании сказано, что должно прощать; простите им их тщеславие!

— Да, господин пастор, я прощаю им, но не себе! Что бездельные дамы делают себе из благотворительности развлечение — простительно, хорошо; но что они смеют называть хорошим поступком то, что только есть развлечение, большее развлечение, чем всякие другие, вследствие той заманчивости, которую придает ему публичность, печать, — это позорно.

— Как! — начала госпожа Фальк со всей силой своей страшной логики, — вы думаете, сударыня, что позорно делать добро?

— Нет, дорогой друг; но печатать о том, что подарил пару шерстяных чулок, я считаю позорным…

— Но ведь подарить пару шерстяных чулок — значит делать добро; так выходит, что позорно делать добро…

— Нет, печатать об этом, дитя мое! Вы должны слушать, что я говорю, — поправила баронесса упрямую хозяйку, которая, однако, не сдалась, но продолжала:

— Так печатать — позорно! Но ведь Библия напечатана, значит, позорно печатать и Библию…

— Не будете ли вы так добры продолжать, господин пастор, — прервала ее баронесса, несколько оскорбленная той неделикатной манерой, которой хозяйка защищала свою глупость; но та все еще не сдавалась.

— Не считаете ли вы ниже своего достоинства, ваше сиятельство, обмениваться мнениями с таким незначительным лицом, как я…

— Нет, дитя мое; но оставайтесь при своем мнении; я не хочу спорить.

— Можно ли это называть спором, спрошу я вас? Не разъясните ли вы нам, господин пастор, можно ли назвать спором, если одна сторона отказывается отвечать на доказательства другой?

— Любезнейшая госпожа Фальк, этого во всяком случае нельзя назвать спором, — ответил пастор с двусмысленной улыбкой, которая чуть было не довела госпожу Фальк до слез. — Но мы не станем портить хорошего дела спорами. Мы отложим печатание, пока фонды не увеличатся. Мы видели, как молодое предприятие возникло из семени, и видели, что могущественные руки готовы ухаживать за растением; но мы должны думать о будущем. Общество имеет фонд; этим фондом должно управлять; иными словами, надо подумать об управителе, который мог бы продавать эти подарки и обращать их в деньги; другими словами, мы должны подыскать эконома. Боюсь, что без денежного вознаграждения мы не найдем такового; да и что находит человек бесплатно? Можете ли вы, сударыни, предложить подходящее лицо для этой должности?

Нет, об этом дамы не подумали.

— Тогда я предложу вам молодого человека, серьезного образа мыслей, который, по моему мнению, весьма подходящий. Имеет ли правление возразить что-нибудь против того, чтобы секретарь Эклунд стал экономом яслей за скромное вознаграждение?

Нет, против этого дамы ничего не имели, тем более что рекомендовал его пастор Скорэ; а это пастор Скорэ мог сделать тем легче, что секретарь был его близким родственником. Таким образом, общество получило эконома с окладом в шестьсот крон.