Креативщик - Анна Борисова

Тщедушный пассажир в слишком просторном костюме вылез из «нивы», просеменил к парадной.

Едва «нива» отчалила, подъехала иномарка.

«Сдачу оставь себе», – буркнул, вылезая, лысый бородатый человек и тоже побежал к дому.

23:18

Он очень торопился, чтобы успеть схватиться за дверь, пока она не защелкнется. Но, хоть створка закрывалась очень медленно, мужчина все-таки опоздал. Он принялся дергать ручку – пустой номер. Тогда, уже с отчаяния, принялся тыкать во все кнопки подряд. Наконец сообразил.

Набрал номер первой попавшейся квартиры.

«Кто там?»

«Аварийка. У вас в парадной код заклинило. Проверить надо. Нажмите-ка».

Не удивившись, что код ремонтируют в двенадцатом часу ночи (а может, просто торопясь вернуться к телевизору), наверху нажали кнопку.

Мужчина влетел в подъезд и досадливо крякнул, увидев, что возле лифтов никого нет.

Но это ему показалось в первое мгновение. В дальнем темном углу, около почтовых ящиков, стоял мальчуган, одетый по дурацкой рэперской моде, которую обожают подростки городских окраин – всё широкое, всё висит, всё болтается, штанины по полу волочатся.

«Тут человек только что зашел! Где он? – крикнул лысый и осекся. – Это вы? Вы…?!»

Белобрысый мальчишка смотрел на него, шмыгал носом.

Проворчал:

«Таскался-таскался за мной целый день, с самого Таврического. Подглядывал, подслушивал. Я все думаю, когда отвяжется. Мозгов нет, так должен хоть инстинкт самосохранения сработать. Догнал все-таки. Беда с вами, неофитами. Ну, пеняй теперь на себя, дурачок. Налево пойдешь – голову потеряешь. Направо пойдешь – без цацки останешься. А обратной дороги у тебя теперь нет».

«К-какой ц-цацки?» – пролепетал бородатый (действительно, тот самый филолог из Таврического сада).

Он был здорово напуган. Не только заикался, но и дрожал всем телом. Превращение альбиноса в ребенка окончательно его доконало.

«Вы кто? Дьявол?» – шепотом произнес он и потянул сложенную щепотью кисть ко лбу – перекреститься.

«Отрежу, – погрозил ему паренек и засмеялся, когда филолог быстро спрятал руку за спину. – Да что вы, в самом деле? Шуток не понимаете? Я вижу, мы с вами не договорили. Ну, присядем. Доведем дело до конца».

Он показал на подоконник и, подпрыгнув, сел первый. Его ноги не доставали до пола.

Мужчина безропотно подошел, но сесть не осмелился – встал, как ученик перед учителем. Или как осужденный в ожидании приговора.

«Это у вас пот? – с любопытством поглядел мальчик на лоб филолога, весь покрытый каплями. – Можно потрогать? Ух ты, холодный. Прямо как в книжках».

От прикосновения лысый содрогнулся.

«Какой у вас палец… горячий».

«А какой он должен быть? Ледяной? Это у них пальцы холодные, а у нас-то как раз горячие».

«У кого у нас? – Бедный специалист по Гумилеву выдохнул еле слышно. – У… бесов?»

Парнишка вытер рукавом нос, приосанился.

«Обидное слово. Вы меня давеча еще и „мелким бесом“ обозвали. Очевидно, за небольшой рост. Как будто в сантиметрах дело. Я предпочитаю слово „Демон“… Да вы не стесняйтесь, креститесь. Меня не коробит. Говорю же, насчет руки я пошутил, просто Булгакова процитировал».

Мужчина сотворил знак крестного знамения аж трижды, но легче ему от этого, кажется, не стало.

«Я схожу с ума, – неизвестно кому пожаловался он. – У меня галлюцинация».

«Может, и так. Это ты потом сам решишь. – Альбинос посерьезнел. – Как тебе комфортней. Я же сказал: тебе теперь середины нету. Или направо, или налево. Время меня поджимает. Поэтому разъясняю в темпе. Быстрый ликбез – и гудбай. Договорились?»

Лысый ничего не понял, но на всякий случай кивнул.

Тогда мальчишка воздел палец и прочел ему небольшую лекцию.

«У вас, людей, в головах всё перепутано. Всё поставлено с ног на голову. Мироздание вы представляете себе совершенно неверно.

Вселенная создана не Богом, а Дьяволом. И руководствовался Творец вовсе не Благом, а Злом. Посмотри, как все устроено в Его природе: все друг друга жрут, никакого милосердия к слабости, повсеместно царствуют грубая сила и целесообразность. Главный закон жизни: у кого меньше нравственных ограничителей, тот и побеждает.

А тот, кого вы зовете Богом, это ангел, взбунтовавшийся против Создателя. Этот, так сказать, диссидент и застит вам всем глаза. Он выступает за добро, мир, согласие. И всегда проигрывает, потому что младше и слабее, чем Дьявол. Партизанит по кустам, ведет оборонительные бои, без конца зализывает раны. Но главная его слабость даже не в неумении за себя постоять. Знаешь, к чему ведет вас Бог? Он хочет, чтобы все поскорее умерли. Тогда-то установится Его царство: тишь да гладь, да Божья благодать».

«Неправда! Бог есть жизнь!» – вскричал филолог.

«Ага, сейчас. Откуда берется жизнь? Из секса, а это территория Дьявола. Вот почему ваша церковь, служанка Бога, относится ко всему сексуальному так враждебно. Бог хотел бы, чтобы люди перестали трахаться, чтобы разучились страстно любить и смертельно ненавидеть. Чтоб мужчины стали похожи на женщин, а женщины на мужчин. Чтобы вакханалия жизни угомонилась. Иными словами, чтобы все вокруг остановилось, замерло, умерло. Вот тогда Его победа будет полной. Добро окончательно одолеет Зло, и установится вечная всеобщая температура в ноль градусов. Абсолютная смерть.

А Дьявол против смерти, Он за жизнь. Все истинно интересное и живое – от Дьявола, неужто ты этого не видишь? Всё творческое, вкусное, красивое, сильное, привлекательное! Искусство, наука, все открытия и свершения!

Что может противопоставить этому твой Бог? Скучные проповеди, которым никто не следует? Идею свободы, равенства и братства, из-за которой в царство Смерти преждевременно отправились десятки и сотни миллионов? Посмотри: все войны всегда начинались исключительно из благих побуждений, во имя Бога или Высшей Идеи (а это другое имя Бога). Армии бросались друг на друга с Именем Бога на устах – и никогда с Именем Дьявола. На боевых знаменах убийцы вышивали крест, полумесяц или еще какой-нибудь символ Добра. Нужно быть совсем слепым, чтобы не видеть, кому и чему служит вся ваша религия!»

Голос проповедника стал звонок, глаза заблистали, палец трепетал и указывал вверх.

Филолог не вынес этого горящего взора.

«То, что вы говорите, ужасно. И, к сожалению, похоже на правду…»

Он снова потянулся перекреститься – и не донес щепоть.

Тогда мальчик тяжело вздохнул.

«Эх, дядя. Не все, что похоже на правду, правда. Беда с вами, неофитами. То он уверовал, то он разверовал. Вера – это тебе не пальто. Надел, снял, на вешалку повесил».

«А что такое вера?» – жалобно спросил сбитый с толку мужчина.

Строго и назидательно беловолосый сказал:

«Вера – это великая и печальная мечта человеческой души о том, что она на свете не одинока, что она кому-то нужна и важна, что она бессмертна. Понял?»

Странная была сцена, очень странная. Яйцо учит курицу, малый наставляет старого.

«Нет, ничего я не понял», – потерянно вздохнул филолог.

«А ты подумай. Тебе для этого жизнь дана – чтоб думать… – Мальчонка спрыгнул на пол. – Ну всё, пора мне, а то я сейчас до мышонка усохну».

Он, в самом деле, сделался еще меньше. Лет десять ему можно было дать, максимум.

«Пока. Я сгинул».

Придерживая штаны, чтоб не свалились, он побежал вверх по лестнице. Легко, нисколько не запыхавшись, взлетел на последний шестнадцатый этаж. По дороге потерял башмаки, ставшие слишком большими.

У квартиры 99 мальчик присел на корточки, вынул из-под коврика ключ.

Чтоб включить свет, ему пришлось вытянуть руку вверх.

Квартира была такая же голая и необжитая, как та, которую утром покинул аккуратный старичок. Альбинос осмотрелся без особенного интереса и пошел в комнату, на ходу скинув непомерно широкий пиджак. Водолазку стянул через голову. Брюки свалились сами.

Белейшая нижняя сорочка, в которой он остался, свисала до колен, словно ночная рубашка. Рукава он засучил и закатал.

Комната ничем не отличалась от предыдущей: кровать с тумбочкой, платяной шкаф, даже на полу валялся точно такой же лист фанеры.

Только вид из окна был лучше – все-таки шестнадцатый этаж, не девятый.

«Ух ты! Красота!» – пропищал малыш, разглядывая силуэт ночного города.

Он щелкнул пальцами – и над разливом, над унылыми очистными полями вдруг вырос зубчатый частокол манхэттенских небоскребов. Мальчик поглядел на них, склонив головенку.

Щелкнул снова – типовое здание средней школы вытянулось сталагмитом, превратилось в Биг-Бен. Но и это волшебника не удовлетворило.

Лишь после третьей попытки, когда лондонская башня, еще больше удлинившись и попрозрачнев, обратилась Эйфелевой башней, он угомонился.

Распахнул раму, для чего пришлось встать на стул.

Спустился, притащил фанеру.

Кое-как пристроил ее на подоконнике.

Лег на лист, взялся за края.

Перенес тяжесть своего маленького тела вперед – и вместе с фанерой соскользнул в пустоту, будто с ледяной горки.