Девушка с синими гортензиями - Валерия Вербинина

– Как звали суфлера? – спросила Амалия.

– Не помню.

– А разносчика цветов?

– Да кто ж интересуется именами таких людей, сударыня…

– Скажите, Бернардина, – вкрадчиво спросила Амалия, – а вы не могли обознаться? Допустим, это были просто ее старые знакомые, которым она помогала. А вы вообразили себе невесть что…

Горничная упрямо выставила вперед остренький подбородок.

– Обознаться? Да как тут обознаешься, сударыня? Входит здоровенный малый с букетом синих гортензий… Это были ее любимые цветы, – пояснила Бернардина, – но приносил он их только для отвода глаз. Я ему говорю: мадемуазель Лантельм нездорова, оставьте, я передам, а он: велено вручить лично, тут записка. И спокойно смотрит мне в глаза, словно глупее меня нет никого на свете. Тут она услышала, крикнула из спальни, чтобы я его впустила. И вот входит он с букетом, а она, как лежала в постели совсем без ничего, вскакивает и бросается ему на шею. Просто возмутительно! И ведь она не только с мсье Жозефом дурно обращалась, но и с собственными родственниками. Когда мадемуазель Лантельм стала мадам Рейнольдс и с улицы Фортюни переехала на улицу Константины, в особняк мужа, ее матери выделили отдельную комнату, но я вам вот что скажу: со своими собаками хозяйка обращалась лучше, чем с матерью. Та из кожи вон лезла, чтобы угодить дочери, но мадемуазель с ней почти не разговаривала, а когда была в дурном настроении, обзывала ее по-всякому. И что та глупая, ничего не понимает и вообще старая б…, и что хозяйка сестрам ничего не даст, ни гроша, те и так хорошо с нее поживились… Она ничего не хотела для своих родных делать. Вы думаете, ее мать случайно осталась дома, в умирающем от жары Париже, когда мадам Лантельм с мужем отправились на Рейн веселиться? Кто угодно был на яхте, но ее мать даже не подумали пригласить.

«Любопытный штрих, – подумала Амалия, – который многое объясняет. Значит, вот почему родственники актрисы устроили тот памятный аукцион. Когда выяснилось, что Женевьева Лантельм не оставила завещания, ее мать и сестры с лихвой расквитались с неблагодарной, пустив с молотка все ее вещи и украшения».

Амалия поговорила еще немного с Бернардиной о том, как именно ее хозяйка причесывалась и любила ли она сидеть на окне, после чего отправилась побеседовать с шофером Буазеном. Тот как раз вернулся в особняк вместе с хозяином.

Едва услышав имя Лантельм, хмурый немолодой шофер заулыбался.

– О, вы правильно делаете, что пишете о ней! – воскликнул он. – Она была… она была… Да… таких, как она, уже больше нет! Вы ее видели в «Короле»? А в «Продавце счастья»? Правда, она играла в «Короле» лучше, чем Ларжильер?

– Они играли совершенно по-разному, – усмехнулась Амалия, которая отлично помнила нашумевшую пьесу. – Ларжильер сделала акцент на хулиганской стороне героини, а Лантельм – на ее привлекательности.

– Вот! – торжественно объявил Буазен. – Вы понимаете, сударыня!

– Вы хорошо знали мадемуазель Лантельм? – спросила Амалия.

– Я был ее шофером. Когда она играла в «Короле», то уже была звездой и захотела, чтобы у нее была своя машина. Она купила «Шаррон» с небольшой скидкой в счет рекламы. Ну, чтобы в газетах появилось объявление: «Очаровательная актриса мадемуазель Лантельм приобрела у нас такую-то машину, адрес нашего магазина там-то и там-то». – Буазен повел своими широкими плечами. – Но не прошло и недели, как «Шаррон» потерпел аварию. Мадемуазель была на вечере, который никак не кончался. Она разрешила мне возвращаться домой одному, я прихватил приятеля, ну и… Мы с ним заболтались по пути, а ночью за дорогой надо следить в оба. Словом, мы перевернулись, «Шаррон» – вдребезги… – Шофер вздохнул.

– Что было дальше? – спросила Амалия.

– Если бы мадемуазель Лантельм была, как некоторые, она бы меня уничтожила, – медленно проговорил Буазен. – Да, уничтожила бы. Из-за дорогой машины… и вообще… Но она мне ни слова не сказала. Вскоре мсье Рейнольдс подарил ей лимузин от «Рено» и предлагал взять другого шофера, но она отказалась. С тем «Рено», правда, тоже вышла незадача – однажды велосипедист, поклонник мадемуазель, налетел на нас, чтобы привлечь ее внимание. Мы его доставили домой, а по пути он успел ей сделать предложение руки и сердца. Это был, знаете, вдовец лет пятидесяти, со вздутыми венами и мосластыми коленками… Боже, как мадемуазель потом смеялась!

– Как ее шофер, вы, наверное, многое знали, – заметила Амалия. – Например, куда она ездит и с кем.

– Я за ней не следил, – просто ответил Буазен. – Даже когда Рейнольдс напрямую предложил мне денег. Да, у нее бывали увлечения, она влюблялась. Это нормально, она была молодая женщина, очень красивая. Но я не шпион, сударыня.

Мужчина так твердо произнес последние слова, что Амалия поняла: всякие разговоры на эту тему бесполезны.

– Когда стало известно, что мадемуазель Лантельм погибла, что вы подумали? Что произошел несчастный случай или…

Буазен мотнул головой.

– Я был убит. Просто убит. Потом поехал на вокзал, встречать ее тело… У хозяина было ужасное лицо, он разом постарел лет на двадцать. Глаз подергивался в нервном тике… А потом похороны, и опять эта жара, жара… Я плакал на ее похоронах, – просто прибавил мужчина. – Невозможно было поверить в то, что ее больше нет. Гроб утопал в розах и орхидеях… Я привез хозяина домой. Он ходил тяжело, опираясь на трость, и выглядел сущей развалиной. Дома скулили ее собаки – Поло, Полетт и Деде. Хозяйка была очень к ним привязана. Вскоре какой-то негодяй украл одну из собак, ту, которую она больше всех любила, со смешной пятнистой мордочкой. – Амалия вспомнила собачку с картины, висевшей в кабинете Дюперрона. – А потом я случайно услышал один разговор, но все равно не поверил.

– Что за разговор?

– Между хозяином и старухой, ее матерью, – пояснил Буазен. – Та шипела, что, если мсье Рейнольдс по-хорошему не отдаст ей все имущество жены, она во всеуслышание обвинит его в убийстве. Мол, его и так обвиняют в прессе, а после ее заявления ему будет вообще не отмыться. Хозяин, по-моему, был тогда уже совершенно сломлен. Он пытался протестовать, но как-то вяло. В результате старуха выторговала у него не только то, что принадлежало ее дочери, но и многие вещи, которые на самом деле были его – мебель, ковры… На аукционе через посредников он кое-что выкупил обратно, но многое, конечно, пропало.

Шофер умолк и растерянно поглядел на фуражку, которую мял в руках.

– Знаете, я все никак не могу забыть… Она доигрывала пьесу в театре «Фемина», первого июля было ее последнее представление. Вещи были уже собраны для отъезда. Утром второго числа я отвез ее и хозяина на яхту… Отнес чемоданы. День был ясный и жаркий, как все дни того лета. Она обернулась, помахала мне рукой и весело прокричала: «До свиданья, Буазен! Будь паинькой!» Это до нее дошли слухи, что у меня в семье нелады из-за одной дамы… – смущенно потупившись, пояснил шофер. – Рейнольдс помог ей забраться на борт. Одной рукой она придерживала свою широкую светлую шляпку, чтобы ее не унес ветер… Вот ведь жизнь, да? Только что был человек, и вдруг – его уже больше нет…

Глава 8

Посторонний

– Судя по вашему виду, визит прошел не зря, – объявил Видаль, когда баронесса присоединилась к нему в кафе.

– Да, – сказала Амалия и коротко пересказала, что именно ей удалось узнать. – А как ваши дела?

Журналист смущенно улыбнулся.

– По-моему, я просто устал до чертиков, вот и все, – признался он. – Во всяком случае, мне не удалось вычислить человека, который мог бы следить за нами.

– Тогда в машину, – распорядилась Амалия, – и едем к парку Монсо.

– А кто живет возле парка Монсо? – удивился Видаль.

– Ролан Буайе. Кузен Рейнольдса, которому тот предлагал деньги, если верить Еве Ларжильер.

– Вы решили отступить от своей системы? – В голосе журналиста прорезалась ирония.

– Моя система – это я сама, – ответила Амалия. – Будем надеяться, что мы застанем Буайе дома. Хотелось бы успеть переговорить с ним до отъезда в Бордо.

Однако, едва Видаль увидел в особняке возле парка Монсо опрокинутые, растерянные лица слуг, душу его кольнуло нехорошее предчувствие. А когда в гостиной их встретил инспектор Бриссон в мятом пиджаке и с неизменной сигаретой, которая свисала с его нижней губы, стало ясно, что поговорить с Буайе вряд ли удастся.

– Добрый день, – нараспев проговорил инспектор. – Пьер Видаль, если не ошибаюсь? Что-то мы слишком часто стали с вами встречаться.

– Мы искали Ролана Буайе. – Видаль решил, что не имеет смысла пытаться убедить полицейского с пронизывающим взглядом, что они просто ехали мимо и завернули сюда от нечего делать.

– Зачем?

– Хотели поговорить. В чем дело, инспектор?

– Боюсь, теперь вы сможете поговорить с ним только на Страшном суде, – ответил Бриссон. – Ролан Буайе был убит сегодня ночью.