Сад богов - Джеральд Даррелл

Я назвал своего удода Гайавата, и его появление в нашей среде было встречено единодушным одобрением, потому что удоды нравились моим родным, к тому же это был единственный экзотический вид, который все они могли опознать за двадцать шагов. В первые дни мне доставало хлопот с поиском корма для Гайаваты, ибо пациент оказался капризным, признавал только живой корм, да и то не всякий. Пришлось выпускать удода на пол и кидать ему лакомое угощение — сочных нефритово-зеленых кузнечиков, толстоногих кобылок с крыльями хрусткими, как галеты, маленьких ящерок и лягушат. А он схватит их клювом и давай колотить обо что-нибудь потверже, вроде ножки стула или кровати, притолоки или тумбы стола, пока не придет к убеждению, что добыча мертва. Затем два-три быстрых глотка — и можно подавать следующее блюдо. Один раз, когда вся семья собралась в моей комнате посмотреть, как кормится Гайавата, я предложил ему двадцатисантиметровую веретеницу. Тонкий клюв, хохол в изящную полоску, красивая рыжевато-черная расцветка — все это придавало Гайавате кроткий, незлобивый вид, тем более что обычно хохол был плотно прижат к голове. Но тут, едва завидев веретеницу, он преобразился в хищное чудовище. Хохол раскрылся веером, дрожа, точно павлиний хвост, зоб раздулся, из глубин горла вырвался странный мурлыкающий звук, и удод решительно направился туда, где, не подозревая о нависшей угрозе, влачилась по полу отливающая медью жертва. Остановившись, удод расправил оба крыла — раненое и здоровое, — наклонился и клюнул, причем фехтовальный выпад клювом был настолько стремителен, что трудно проследить глазами. Веретеница задергалась, изогнувшись восьмеркой, и я с удивлением увидел, что Гайавата первым же ударом раздробил хрупкий, как яичная скорлупа, череп рептилии.

— Ух ты! — воскликнул Ларри, пораженный не менее моего. — Вот такую птицу полезно держать в доме. Несколько десятков подобных ей, и змеи нам не страшны.

— Сомневаюсь, чтобы они могли справиться с большой змеей, — рассудительно заметил Лесли.

— Ничего, — отозвался Ларри, — пусть для начала мелочь истребят, и то хорошо.

— Ты говоришь так, милый, словно наш дом полон змей, — сказала мама.

— А что, разве нет? — сурово произнес Ларри. — Как насчет клубка змей, почище волос Медузы, который Лесли обнаружил в ванне?

— Так ведь то были всего лишь ужи, — ответила мама.

— А мне все равно, какие. Если Джерри и впредь будет дозволено наполнять ванну змеями, я буду носить с собой пару удодов.

— Нет-нет, вы поглядите! — взвизгнула Марго.

Нанеся клювом несколько резких ударов вдоль всего тела веретеницы, Гайавата теперь схватил жертву и размеренно бил ее о пол, как рыбак ударами о камень размягчает осьминога. Вскоре рептилия перестала подавать какие-либо признаки жизни. Удод внимательно посмотрел, склонив набок хохол, остался доволен увиденным, взял клювом голову веретеницы и медленно, сантиметр за сантиметром, начал заглатывать добычу, откидывая голову назад при каждом глотке. Две-три минуты спустя только кончик хвоста рептилии торчал сбоку из клюва.

Гайавата не стал по-настоящему ручным, всегда был настороже, хоть и привык терпеть соседство людей. Как только он освоился на новом месте, я стал выносить его на веранду, где содержал других птиц, и пускал гулять под сенью виноградной лозы. Веранда смахивала на больничную палату: как раз в это время я выхаживал шестерку воробьев, извлеченных из расставленных деревенскими мальчишками пружинных мышеловок, пять дроздов, попавшихся на рыболовные крючки с приманкой, подвешенные в оливковых рощах, и пять-шесть иных пернатых, от крачки до сороки, подраненных стрелками. Сверх того я выкармливал выводок щеглят и почти оперившуюся зеленушку. Гайавата не возражал против соседства этих птиц, однако держался особняком, медленно выступая с полузакрытыми глазами по каменным плитам в аристократическом отчуждении, точно прекрасная королева, заточенная в крепости. Правда, при виде червя, лягушки или кузнечика его поведение сразу делалось отнюдь не королевским.

Приблизительно через неделю после того, как в доме появился Гайавата, я отправился утром встречать Спиро, согласно принятому у нас ритуалу: подъехав к границе нашего участка площадью около двадцати гектаров, он энергично сигналил клаксоном, и мы с псами бежали через оливковые рощи, чтобы перехватить его на подъездной дороге. Следом за неистово лающими собаками я выскакивал, запыхавшись, из рощи и останавливал большой поблескивающий «додж» с откинутым верхом, за рулем которого горбилась могучая фигура смуглого хмурого Спиро. Я становился на подножку, прижимаясь к ветровому стеклу, машина катила дальше, и псы, самозабвенно изображая злость, пытались укусить передние колеса. Утренний обмен репликами тоже был подчинен строгому ритуалу.

— Добрые утра, мастеры Джерри, — приветствовал меня Спиро. — Как поживаете?

Удостоверившись, что за ночь меня не поразил никакой опасный недуг, он справлялся об остальных Дарреллах.

— А как ваши семьи? Как ваши матушки? И мастеры Ларри? И мастеры Лесли? И миссы Марго?

Пока я рассеивал его тревогу относительно их здоровья, мы успевали подъехать к дому; здесь Спиро, грузно ступая, переходил от одного члена семейства к другому, проверяя, верно ли я его осведомил. Мне уже поднадоел повседневный, чуть ли не репортерский интерес Спиро к здоровью моих родных, точно они были членами королевской семьи, однако он не отступал от своего обычая, как будто за ночь с ними могло приключиться нечто страшное. Однажды я из озорства в ответ на его искренние расспросы заявил, что мои родные приказали долго жить; машина вильнула в сторону и врезалась в пышный олеандровый куст, который осыпал нас розовыми лепестками и чуть не сшиб меня с подножки.

— Боже мои, мастеры Джерри! — взревел Спиро, ударяя кулаком по баранке.

— Вы не должны говорить такие вещи! Вы меня испугать, когда такое говорить. Меня бросить в жар! Никогда не говорить больше таких вещи.

В это утро, убедившись, что все члены моего семейства здоровы, он достал с сиденья корзиночку, накрытую фиговым листом.

— Вот, — обратился он ко мне, насупившись. — Мой подарки для вам.

Я поднял лист, увидел двух отнюдь не привлекательных, скорченных голых птенцов и осыпал Спиро восторженными изъявлениями благодарности: по редкому пушку на крыльях я определил, что это птенцы сойки, а у меня еще никогда не было соек. Подарок Спиро так меня обрадовал, что я захватил птенцов с собой, когда пришло время отправляться на занятия к мистеру Кралевскому. Хорошо, когда наставник не меньше вашего помешан на птицах! Вместе мы провели увлекательнейшее утро, пытаясь научить птенцов разевать клюв и глотать корм, тогда как нам полагалось обогащать свою память славными страницами английской истории. Однако птенцы оказались на редкость тупыми и не признавали ни Кралевского, ни меня в роли эрзац-матери.