НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 8 - Север Гансовский

Даже сейчас было видно, что на левый глаз Ашмарина начала заплывать опухоль.

— Берите платок, — сказала Ирина Ильинична Фомину. — Там есть вода, приведите себя в порядок.

— Есть, — охотно ответил Фомин и, шатаясь, поплелся к водопроводной трубе в кустах. Вернулся он посвежевшим, даже причесанным. Смущенно скомкал платок, протянул Ирине Ильиничне.

— В крови он только, вы уж простите…

— Простить? Да если бы не вы, так меня уже на свете не было бы, — сказала Ирина Ильинична.

— А он кто, муж вам будет? — осторожно спросил Фомин, присаживаясь рядом.

— Муж? — удивилась Ирина Ильинична. — Почему это вы подумали?

— А чего же это он так? Я думал, возревновал вас к кому.

Ирина Ильинична рассмеялась каким-то кашляющим смехом.

— Старая я дура, — сказала она неожиданно. — Почувствовала неладное, а все равно пошла. Если бы не вы, если бы не вы…

— А мы тоже сплоховали, виновато сказал Фомин. — И кто его знал, что он такой зверюга. А будто знакомый, будто видал я его где…

— Вы молодцы, ребята. Я так за вас боялась, так боялась. Он же вас мог тут… А что я одна?

— Нет, вы тоже, тоже… Как это вы его сумочкой, геройская вы женщина.

— Вот так мы друг друга хвалим, а ведь он убежал.

— Поймают.

— Надеюсь, но бед он еще натворит.

Через несколько минут вернулись пограничники.

— Ушел, — сказал один из них, спрыгивая с коня. — На лодке ушел…

— На какой лодке? — Фомин даже рот раскрыл от удивления.

— А тут как раз под бугром Черемшанки, он сразу в лодочку, мотор завел и трата-та-та и ушел.

— Все подготовил, — тихо сказала Ирина Ильинична.

— Ну, вот что, граждане хорошие, — сказал пограничник. — Давайте собирайтесь и потихонечку, полегонечку проедем с нами. Все и расскажете. Да, а мешочек чей же? — спросил он, подняв мешок, брошенный во время драки.

— Мой, — сказал Ашмарин.

— Чего это в нем стукотит, — заинтересованно спросил пограничник и перевернул мешок. С деревянным звуком выкатились на песок человеческие черепа. Пограничник строго сказал:

— Ага! Собирайтесь, граждане хорошие.

Но на этот раз «граждане хорошие» прозвучало совсем по-другому.

Они шли прямо посредине вымощенной булыжником улицы, спускавшейся круто вниз. Фомин шел прихрамывая, держа под локоть понуро шагавшего Ашмарина. За ними семенила Ирина Ильинична, держа в руках мешок с черепами. Почему-то именно ей была доверена эта функция. Один из пограничников шел рядом, держа лошадь на поводу. Второй то заезжал вперед, то возвращался назад, осуществляя полную разведку местности. Шли молча. Уличные фонари уже окончились, но успевшая подняться луна ярко освещала эту странную группу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Ирину Ильиничну и наших флотских товарищей доставили а то же самое отделение погранслужбы, в котором мы уже побывали воскресным утром. Старший из пограничников выложил на стол дежурного японский кинжал и два черепа, обнаружив при этом прирожденное чувство композиции. Знакомый уже нам майор Старостин даже руками развел.

— Не улики, а прямо задачник по криминалистике! — воскликнул он.

— Разрешите доложить по порядку? — обратился к нему сержант-пограничник. — В двадцать один ноль ноль мы с Григорьевым возвращались из дежурного патрулирования, по городу.

— Рано возвращались! — воскликнул майор.

— Дежурные мы сегодня по конюшне, — пояснил сержант. — Проезжаем мимо старого кладбища, а оттуда — крик. Никак, говорю, женщина кричит. А Григорьев говорит: «Точно». Ну, мы наметом и подъехали. Видим, бой идет, товарищ майор. По всей форме бой. Фонарь с улицы яркий, все видать. Вот этот товарищ, гражданский моряк, сцепился с таким… не понять с кем сцепился, товарищ майор. Сам низенький, руки до полу, прыгает бочком, — сержант очень похоже показал, как прыгал Ганюшкин, уходя от Фомина. — Обезьяна не обезьяна. Мы было за ним. А тут, смотрим, на скамейке еще один моряк лежит, совсем без чувств, а рядом женщина сидит, чуть жива. Непонятно, товарищ майор, что делать… Тут глянь — кинжал на песке. «Чей, спрашиваю, кинжал? — А вот эта гражданка говорит: «Мой». А тут Григорьев мешок тряхнул, а в нем черепов види-мо-невидимо. Эге…

— Э-ге-ге, — поправил его серьезно Старостин.

— Ну да, э-ге-ге, я и говорю. И все ж-таки мы хотели то- го поймать, второго, обезьяну. Доскакали до речи Черемшанки, а он уже на моторке наворачивает. Ну, тогда мы этих и приведи.

— Ирина Ильинична, — обратился Старостин к Шафаровой. — Мы обо всем побеседуем завтра. Не удивляйтесь, что я вас знаю, я ваши лекции слушал в партийной школе.

— Старостин?

— Совершенно точно. Старостин. А тут Федор Никанорович поднял на ноги весь город. К нему старик этот пришел, как его…

— Илларион Карпыч?

— Правильно, Карпыч, все рассказал, у нас тут полный был переполох, но куда вы пошли, никто не знал. Завтра обо всем потолкуем. — Старостин помолчал и, глядя исподлобья, спросил: — Это Ганюшкин был.

— Вы удивлены, что я жива?

— Признаться, да.

— Это они, — Ирина Ильинична показала на Фомина с Ашмариным. Если б не они… И на мое счастье, ему захотелось на прощанье пофилософствовать.

— Да, да, это похоже на штабс-капитана. Он, говорят, с философией и на тот свет отправлял. Федор Никанорович именно так его характеризовал.

Старостин встал и поблагодарил пограничников за службу.

— Поймать бы этого типа следовало, — добавил он.

— Виноваты, товарищ майор, — ответил сержант. — Да уж больно быстрый.

— А виноваты, так проводите женщину домой в пешем порядке.

Когда Ирина Ильинична и сопровождающие ее пограничники вышли, майор подошел к Фомину и Ашмарину и сказал:

— Так вот, дружки, благодарность благодарностью, а объясните-ка мне, пожалуйста, — майор взял один из черепов, — что сей сон значит?

— Медицине мы помощь оказать хотели, так сказать, от флотских товарищей.

— Это дело нехорошо пахнет, — сказал Старостин, — кладбище, конечно, скоро снесут совсем, так что пока я не вижу ничего по служебной линии, а не окажись вы на месте, пожалуй, Ирине Ильиничне несдобровать… Как думаете?

— Где уж там, — сказал Фомин и, поставив ногу на табуретку, приподнял штанину. Нога была залита кровью, а прямо на голени кровь запеклась подковкой.

— Чем это? — с интересом спросил Старостин.

— Зубами, товарищ майор.

Старостин покачал головой. Он понял, что Фомин показывает рану вовсе не для того, чтобы вызвать сочувствие.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ