Пентаграмма - Ю Несбё

Олауг закрыла глаза и подставила лицо солнечным лучам.

В молодости она не любила солнца: кожа краснела, начиналось раздражение. Ах, как тогда она скучала по влажному, прохладному лету Северо-Западной Норвегии. Теперь Олауг состарилась, ей было под восемьдесят, сменились и предпочтения: она любила не холод, а тепло, не темноту, а свет, не одиночество, а компанию, звуки, а не тишину.

А в 1941 году все было совсем не так. Прощай, родная Аверёйя! — шестнадцатилетней девушкой она приехала в Осло по этим же самым рельсам и устроилась на виллу Балле прислугой к группен-фюреру Эрнсту Швабе и его супруге Ранди. Швабе, высокий, холеный, аристократичный, поначалу внушал Олауг страх, но хозяева относились к ней с дружелюбием и уважением, и вскоре она поняла, что бояться ей нечего, главное — проявлять в своей работе ту самую хваленую немецкую основательность и пунктуальность.

Эрнст Швабе, начальник отдела наземного транспорта вермахта, сам выбрал привокзальную виллу. Его супруга Ранди, очевидно, тоже работала в этом отделе, но Олауг ни разу не видела ее в униформе. Из окна комнаты для прислуги были видны сад и рельсы. В первые недели она никак не могла заснуть из-за грохота поездов, гудков и прочего городского шума, но потом привыкла. А через год, получив первый отпуск и приехав домой, она по ночам вслушивалась в тишину, пытаясь уловить хоть какие-нибудь звуки — признаки присутствия людей.

Люди… Их побывало много на вилле Валле в войну. Супруги Швабе часто принимали у себя гостей: и немцев, и норвежцев. Если б народ только знал, сколько местных видных деятелей побывало в гостях у вермахта, чтобы выпить, закусить и покурить. После войны Олауг чуть ли не первым делом попросили сжечь уцелевшие визитки с именами гостей. Она сделала, как попросили, и словом ни с кем об этом не обмолвилась, хотя порой хотелось, когда знакомые лица появлялись в газетах с речами о том, как тяжело они пережили иго нацистской оккупации. Олауг молчала по веской причине: когда немцы капитулировали, у нее сразу же пригрозили отнять ее мальчика, которого она любила больше всего на свете. И страх появился снова.

Олауг закрыла глаза и подставила лицо лучам заходящего солнца. Солнце устало за день — и неудивительно. Целый день оно торчало на небе, вытягивая соки из цветов на ее подоконнике. Олауг улыбнулась: господи, какой же молодой она была! Скучает ли она по прошлому? Может, и нет. Хотя ей не хватает общества, жизни, людей. Раньше она не понимала, что означает одинокая старость, а теперь…

Быть одной — это еще не беда. Куда хуже быть никому не нужной. Ей стало горько просыпаться и знать, что, если она целый день вообще не встанет с постели, никто этого не заметит.

Поэтому она взяла в дом постоялицу. Славную девчушку из Нур-Трённелага. Ине всего на пару лет больше, чем было Олауг, когда она приехала в Осло, и живет она в той же комнате для прислуги. Наверное, по вечерам лежит и скучает по тишине родного городка, мечтая сбежать от столичного шума.

А может, она не права: ведь у Ины появился кавалер. Олауг никогда его не видела и уж тем более с ним не разговаривала, но слышала из спальни его шаги по задней лестнице, где для Ины был персональный вход. Во времена молодости Олауг с этим было строго, а сейчас… Кто может запретить Ине приводить мужчин в свою съемную комнату? Да Олауг и не хотела, она боялась, что однажды Ина уедет с кем-нибудь и оставит ее одну. Она ведь стала почти как близкая подруга или как дочка, которой у Олауг никогда не было.

Молодых тяготит дружба со стариками, Олауг прекрасно это понимала, поэтому она старалась не быть навязчивой. Ина всегда была с ней приветлива и дружелюбна, но иногда пожилой женщине казалось, что это из-за низкой квартплаты.

В семь вечера начиналась церемония, ставшая уже почти ритуалом: Олауг брала поднос с чайником, чашками, пирожными и шла угощать Ину. Вести разговоры она предпочитала именно в ее комнате. Странно, но до сих пор эта комната нравилась Олауг больше других. Именно там она чувствовала себя дома. Болтали они обо всем на свете. Ина с особенным интересом слушала про войну и про то, что происходило на вилле Валле. И Олауг охотно рассказывала, как сильно Эрнст и Ранди Швабе любили друг друга, как часами просиживали в гостиной, беседуя, иногда он ласково поправлял ей выбившийся из прически локон, а она нежно склоняла голову ему на плечо. Бывало, Олауг подглядывала за ними из-за кухонной двери. У Эрнста Швабе была статная фигура, густые черные волосы, высокий чистый лоб и взгляд, который так быстро из шутливого становился серьезным, из гневного —.озорным, из уверенного, когда он был занят важными делами, в ребячливый — в делах мелких и повседневных. Ранди Швабе нравилась Олауг еще больше, она любовалась ее блестящими рыжими волосами, лебединой шеей и удивительными глазами, цвет которых переливался от голубого до темно-синего. Таких красивых глаз Олауг ни у кого никогда не видела.

Когда она наблюдала за ними в такие минуты, то думала, что эти родственные души созданы друг для друга и ничто в мире не сможет их разлучить. Правда, иногда после ухода гостей веселье на вилле Валле сменялось громкими скандалами.

После одного такого скандала, когда Олауг уже была в постели, к ней в комнату постучался Эрнст Швабе. Не включая свет, он присел на край кровати и сказал, что его супруга в гневе ушла из дома и ночевать будет в гостинице. По запаху она определила, что он выпил. Она была молода и неопытна и растерялась, когда этот мужчина, на двадцать лет старше ее, которого она уважала, которым восхищалась и в которого — да! — немножко была влюблена, попросил ее снять ночную рубашку, чтобы посмотреть на ее тело.

В тот первый вечер он ее не тронул. Просто посмотрел на нее, погладил по щеке и сказал, что она очень красива. Потом встал и вышел. И ей показалось, что он, непонятно почему, еле сдерживал слезы.

Олауг закрыла балконную дверь и встала. Скоро семь. Она приоткрыла дверь на заднюю лестницу и увидела на коврике перед Ининой дверью пару дорогих мужских туфель. Значит, у нее гость. Олауг присела на кровать и стала слушать.

В восемь дверь скрипнула. Она услышала, как кто-то обувается и сбегает вниз по лестнице. К удаляющимся шагам добавился еще какой-то звук, похожий на топот собачьих лап. Она пошла на кухню и поставила чайник.

Несколько минут спустя она постучалась к Ине в дверь. И удивилась, когда та не ответила. Было слышно только, как в комнате тихо играла музыка.

Она постучалась снова — по-прежнему никто не ответил.

— Ина?

Олауг толкнула дверь — та поддалась. Первым делом она обратила внимание на спертый воздух. Окна были закрыты, занавески опущены — в комнате было очень темно.

— Ина?

Молчание. Может, спит? Олауг переступила порог и посмотрела за дверь, где стояла кровать. Пусто. Странно. Старые глаза привыкли к темноте, и она различила фигуру Ины в кресле-качалке у окна. Было похоже, что она спит: глаза закрыты, голова слегка повернута набок. Олауг по-прежнему не понимала, откуда звучит эта тихая музыка.

Она подошла к креслу:

— Ина?

Квартирантка и сейчас не ответила. Держа поднос одной рукой, Олауг другой осторожно потрогала щеку девушки.

С глухим стуком упал на ковер чайник, за ним — две чашки, серебряная сахарница с немецким имперским орлом, пепельница и шесть пирожных.

В то мгновение, когда упал чайник Олауг — а вернее, семьи Швабе, — Столе Эуне поднял свой, вернее, чайник Главного управления полиции округа Осло.

Решив устроить в своем кабинете совещание, Бьярне Мёллер пригласил Эуне и ведущих следователей: Тома Волера, Харри Холе и Беату Лённ.

Все трое выглядели уставшими. Возможно, из-за того, что появившаяся было надежда поймать лжекурьера постепенно угасала.

После объявлений по телевидению и радио в полицию стали поступать звонки. Только что Том Волер подготовил по ним краткую сводку: из двадцати четырех звонков тринадцать поступило от знакомых активистов, которые спешили поделиться мнениями всегда — даже когда ничего не видели. Оставалось одиннадцать сигналов. Из них шесть указывали на настоящих велокурьеров, а четыре сообщали уже знакомую информацию — в понедельник около пяти вечера в районе площади Карла Бернера видели велосипедиста. Правда, выяснилось, что уехал он по Тронхеймс-вейен. Единственный интересный звонок поступил от таксиста, который видел парня на велосипеде, в шлеме, очках и желтой футболке рядом со Школой искусства и ремесла: он ехал в гору по Уллеволсвейен незадолго до предполагаемого момента убийства Камиллы Луен. Ни одна служба курьерской доставки не планировала маршрутов через Уллеволсвейен в это время, но позже объявился парень из «Скорохода», который сознался, что решил сделать крюк, чтобы глотнуть пивка в уличном кафе у Санктхансхёуген.