ЗОЛОТАЯ ОСЛИЦА - Черникова Елена Вячеславовна

- И не мешает? - осведомился Гедат.

- И не мешает. И не только мне. Если бы ты сейчас взял меня, не зная, что там картофелинка, ты не заметил бы ее членом. Спорим?

Теряя рассудок, Гедат прижал Машу к коврику на кухонном полу и вдавился в ее нежнейшее лоно как только мог далеко, резко, сильно, бесцеремонно. Пробить ее насквозь.

Маша неподдельно стонала, испытывая неподдельные ощущения. Ей действительно было очень хорошо, причем она и не собиралась кончать. Сама страсть и страх Гедата были абсолютно достаточным и удовлетворяющим итогом ее овощной лекции...

- ...Жив? - спросила она, когда он вскрикнул и замер.

Гедат поднялся, шатаясь, и плюхнулся на табуретку. У него еще хватило сил пробормотать, что она выиграла спор и ехидно поинтересоваться, как она собирается извлекать картошку.

- Не проблема, - усмехнулась Маша. Встала. Вышла. Вернулась с картошкой в руке.

- Да-а. - Гедат больше ничего не мог вымолвить. Урок жизни впечатлил его до немоты.

Маша приблизилась, погладила его по голове, поцеловала в щеку и сказала "до свидания". И ушла к себе домой, аккуратно притворив дверь.

Гедат сидел на табуретке и смотрел на овощи, аккуратно уложенные в прозрачную миску. Луч солнца пал на стол, миска сверкает и переливается зеленым, рыжим, перламутровым...

- Все недобрые у вас басни, - заметила Ли. - Попадись ваша зловредная книжонка живому человеку

в руки, он поседеет.

- Не уверен. В конце двадцатого века человечеству пора расстаться с наиболее грубыми иллюзиями,

особенно в этой области. Если женщины и мужчины наконец не договорятся, всем крышка. Не так ли, Габриэль? - ночной попутчик насмешливо посмотрел на ангела.

- Мне все равно, с вашего позволения. Я отвечаю только за нее, - ангел вежливо посмотрел на Ли.

- Да, кстати, мадам, ваша очередь, - напомнил Люцифер. - Не будем тянуть. Какая там следующая буква?

                                                              ***

Алфавит: Ж

- Я тебя люблю, - шептал он. - Я люблю тебя...

Я слушала и мысленно подсчитывала, сколько раз в жизни слышала этот тезис и что он означал в каждом случае. Выходило очень смешно. Но слушать было приятно. Любит:

тот, кто хочет тебя,

кто хочет доставить тебе блаженство,

кто действительно может это сделать,

кто зовет замуж,

кто никуда не зовет и вообще ничего не может,

кто хочет детей,

кто настаивает на аборте,

кто пьет водку регулярно,

кто ничего не пьет, никогда,

кто бреет подмышки,

кто не подозревает о наличии в природе мужского дезодоранта,

кто засыпает сразу,

кто мучается бессонницей и головной болью наутро,

кто читает стихи,

кто пишет стихи,

кто разводит кактусы и размышляет о мировой политике...

Боже мой! Спаси и сохрани! За что ты дал мне увидеть

все это...

Я не могу больше смеяться, уже сводит щеки, жестоко болит отбитая хохотом диафрагма, я не могу больше!..

Я уже точно знаю, что дети сами выбирают родителей; летает себе душа и подбирает форму для воплощения. Выбирает по сходству энергий. Выбрала, впала в беспамятство, вцепилась, родилась. Все.

Так почему же за мгновение беспамятства воплощающейся души мы так платим? Сколько можно дурить и мучить друг друга?!!

Вот ты, Ж. У тебя уже есть дети от разных женщин, ну что ты хочешь от меня? Ты даже не умеешь быть техничным. Ты - т ы - стыдливо закрываешь глаза, когда берешь меня, ты дрожащий пакостник, тебе все равно, что будет со мной, а ведь мы весь вечер так интеллектуально и высоко обсуждали новую книгу писателя имярек...

Что мне сделать, чтобы ты очухался и открыл глаза, а не шептал свою бездарную любовную чушь. Ты ничем не оправдываешь своего присутствия в моей постели, а хочешь признания за твоим фаллосом неких приоритетов. Да кто ты такой?

Ладно. Я развожу его ноги, втягиваю в горло упомянутый фаллос, а пальцем пробираюсь в стыдливо стиснутый анус. Через минуту после начала сего действия у него уже не остается стыдливых замашек, он беспутно рычит и ноет, но отказаться от дикого наслаждения уже не может.

А с утра опять ходит величественный, рассуждает о мужском и женском начале. Однажды даже ухитряется ляпнуть, что очень любит зрелище беременных женщин. Вот когда она беременна, то она занята делом, она на посту, часовой жизни, труженица доблестная.

А ты, похотливый мужичок, ты-то когда на посту? А, зарплату получил. Ну умница. Может, тебе за это завтрак приготовить?

Он вызывает у меня трезвое желание опустить на его красивую голову табуретку. И потяжелее.

И это длится очень долго. Это почти наказание. За что? До сих пор не знаю. Я все время хочу сыграть его на сцене. Но я не могу уловить прием. Как только я отлавливаю и передаю его многозначительное выражение лица, мне становится так противно и смешно, что воплощение мечты приходится снова откладывать. Временами мне кажется, что если я справлюсь с именно этим образом, я стану всемогущей. Смогу сыграть Время, Долг, Табуретку, Феллини, Арбузы Кучей, Стопку Бумаги, Термометр В Сахаре В Полдень...

Иногда на него накатывает теория и практика "Молчи, женщина". Боже мой, говорю я тогда.

Он всегда в состоянии загадочной готовности к скрытой страсти, к безмолвному соглашению о беспредельной трепетности соития. Из него снопами вырывается свет тайного желания. У него в глазах плещется: это греховная страсть. Но страшная. Но сильная и всесокрушающая.

Когда мы гуляем по улицам и видим перед собой храмы, он смиренно крестится, бьет поклоны, отрешившись от моего присутствия. Иногда мы пытаемся вместе войти в храм; нас никогда не пускают вместе. То внезапный перерыв на уборку, то служба кончилась и все уходите. Грубо, как не принято, но нам отвешивают именно случайные неприятия нас. Мы поехали в Сергиев Посад, был один из великих праздников. Он, Ж, пошел приложиться к какой-то святыне внутри храма, я попыталась войти за ним, но жесткая властная сила отбросила меня с порога и не дала войти; я заплакала и села на траву поодаль. Сижу и жду. Он выходит и спрашивает: что? Опять ничего, говорю я. Не пускает. Грешна, матушка, поясняет Ж. Давай, говорит, просто погуляем и поедем домой. Мы взбираемся на стены, на башни, сверху смотрим на дивный зеленеющий пейзаж, на купола и мирных туристов, и мирных паломников, и медленных коров на лугах, и облака в торжественных небесах, и вся Россия перед нами, но некий ужас удерживает нас от совместного приятия всего этого.

Однажды на улице, где мы жили, открылся храм. Добрые люди выгнали оттуда институт усовершенствования, склады; освятили, наспех повесили иконы и водрузили новую крышу с куполом и колокольней.

Потом убрали солнце, дали вечер, пустили дождь, а нам шепнули: идите гулять. Мы пошли. Приходим к зданию. А это уже не здание, а дом, а уже храм. Внутри свечи горят. Теплый дождь льется с темного ласкового неба. На мне нету платка. Он говорит: тебе нельзя туда. Храм. А сам опять крестится и идет ко входу. Опять, значит, собрался с Богом накоротке побеседовать, без меня. Я отталкиваю его и вхожу в храм первая. Без платка и в джинсах. И меня принимают, все показывают. Я понимаю, что это случайность. Просто никого нет, а служке скучно. Все равно спасибо.

Он потом порицает меня. Говорит, что нельзя было так. И вообще: постоянно складывается ситуация е г о близости к высшим инстанциям, а моей удаленности. По моей греховности. Господи, вздыхаю я. Непростой был случай.

Однажды утром он поцеловал меня и ушел на работу. И больше не вернулся. Никогда. Может быть, он теперь монах? Ведь кричал же: "Ты меня развратила!" Может, замаливает?

- Очень любопытная история, - сказал ночной попутчик. - Мне, как существу не просто верующему, но твердо знающему, втройне любопытно. Значит, не справились, милейший Габриэль?

- Я вас ни в чем не упрекаю. И вы меня не трогайте, будьте любезны.

- Я, мистер Фер, - заметила Ли, - тоже не в претензии. История да история. Это всего-навсего Ж. Вы лучше переверните страницу в вашей мерзко-бордовой брошюрке...

- Ненаучно высказываетесь, сударыня. Это книга. Не брошюрка. Здесь еще очень много. Но вытерпеть вам придется, поскольку вы вынудили меня, а я соглашаюсь на таковые чтения не чаще чем раз в столетие. Слушайте во что бы то ни стало. Внимание...

                                                               ***

Пятое продолжение седьмого рассказа

ночного попутчика

Гедат медленно приходил в себя. Долгий день впереди. Вечером встреча с Парадисом. На жизнь в новой оболочке требовалось гораздо больше сил, чем казалось раньше, когда оболочка была - Ли. Неуютно. Он учувствовал насмешливый зов неолитического предка, который вот только что, пять минут назад смекнул, что все эти вечно беременные загадочные женщины, скачущие вокруг, не могут рождать младенцев без помощи самца. И, пробросив миллион лет, мозг затуманила древнейшая обида на женщину, которая может и зачать, и не зачать, а он может только вставить в нее свой фаллос - и не может не вставить. Власть упругого столба ужасна. Он решительно встает, вздымается, орет своё благим матом - и должен выплеснуться. Любой ценой. А она, вольная птица страсти, решает судьбу результата! Несправедливо.