Чужую ниву жала (Буймир - 1) - Константин Гордиенко

Павло удивился: передняя гарба стоит на месте, люди слезли, топчутся на дороге - ждут ли их или что-нибудь случилось? Засмотрелись, задумались Захар с Павлом и не заметили - перед ними раскинулось черное поле, узкая полоска пахоты перерезала дорогу. Крестьянские копны еще стояли в поле, еще по стерне ходит скот, а Харитоненко уже пашет, сеет! Заблаговременно обрабатывает поле. Захар знает - пашня на солнце подгорает, запекается, сохнут сорняки. Хоть и ученые люди распоряжаются на полях Харитоненки, ну, а если будет затяжная теплая осень да пойдет хлеб в стрелку, что тогда?

Лука Евсеевич растерянно смотрит то на пашню, то на Захара, словно давно его ждет, ищет его совета - вот так неожиданность, вот так несчастье! Он хлопает себя руками по полам. Захар сочувственно смотрит на старосту, - одни у них теперь мысли и желания. Узкая черная полоса прорезает дорогу, а копны селян, арендованные земли близехонько. Люди ломают головы, боятся шаг ступить, словно дальше пропасть. Извечная досада рвется из груди... "Придется назад поворачивать", - нерешительно раздумывает вслух Захар. Лука Евсеевич багровеет: куда назад? Пусть ему ноги назад вывернет! Это - Харитоненке. Десять верст крюку давать, объезжать, когда поле - рукой подать? Коней мучить, переводить напрасно время? Донельзя распалился, рассердился староста, пустился ругать Харитоненку: душитель проклятый, паук, угнетатель, народным трудом богатеет. Сколько лет тянет с села за аренду, за пастбище и все мало? Да с одного ли села? Ненасытная утроба! Чтоб его черти взяли и кости выкинули на том свете!..

Грудь старосты тяжело ходит, глаза налились кровью, гневом пылает заросшее щетиной лицо, так что даже Захар оробел перед таким бурным гневом. Точно давние друзья, стоят они рядышком, советуются и ничего не могут придумать. В эту минуту Захар почувствовал в старосте, пожалуй, истинного союзника против Харитоненки, всего панского племени! Всех допекли, проклятые! Запахал пан дорогу, чтоб ему свет запахало, теперь возвращайся, объезжай по взгорью на десять верст. Кабы люди знали, кто бы стал брать эту аренду?

Мучь коня, гоняй, изматывай.

Захар все же не удержался, с укором напоминает старосте - он еще и людей выгонял устраивать дорогу между панскими полями! В другое время староста, может быть, и не спустил бы, потому что вообще не любит, когда кто-нибудь вмешивается в волостные дела, но на этот раз хмуро, однако мирно отвечает Захару, что это старшина велел, от волости был приказ, разве ж он от себя? А волости - земский приказал... Разве люди знают, откуда идет зло?

Пока они без толку взбивали на дороге пыль, Павло, не сказав ни слова, стегнул конька. Надоела, видно, парню болтовня. Конь напрягся и рванул, увязая в пахоте, потянул воз. У людей дух перехватило. Захар закричал, со страхом озираясь, глаза его помутнели, он ничего не понимал, не видел, не соображал, что делается, и опомнился только тогда, когда сын уже был на стерне и не останавливаясь поехал дальше, к копнам. Теперь уже нечего было и отцу стоять, колебаться, раздумывать. Словно в горячке, кинулся он вслед за сыном, который довольно легко вывел отца из нерешительности. На стерне Захар облегченно вздохнул, будто скинул с плеч чувал зерна. Гарба затерялась между копнами. Захар оглянулся - Мороз все стоял на дороге.

Разве кто может понять, что творилось в этот миг с человеком? Захару-то сойдет - с голого как со святого, вечная голытьба, что с него возьмешь? А Лука Евсеевич - староста общества, заправляет миром, сельский советчик. Если он нарушит панские права и кто-нибудь дознается, что тогда будет? Не оберешься сраму. На все село ославят. Дойдет до эконома, может быть, до земского - уж тогда ему не миновать беды. Он должен следить за порядком. Захар нарушил закон, а он что?..

Возможно, впервые в жизни староста убедился: иногда даже выгодно быть незаметным человеком.

Уже солнце клонилось к лесу, и сын нерешительно понукал отца: "Может, и мы поедем?" Лучше уж помолчал бы... Никто не поймет, что у старосты на душе. А Захар тем временем накладывает снопы. Да еще, может, и смеется над ним.

Свет погас для Луки Евсеевича на то время, пока он пересекал вспаханную полосу. Одна мысль была: "Пронеси господи!" Отважился-таки. Что было делать? Смотреть на выдумки Харитоненки? Даже упарился, рубашка прилипла к телу, ноги и чуб взмокли... В голове гудело, колеса гарбы крутились, поле ходуном ходило, когда въехал на стерню. Постепенно остывал, отходил. Лишь бы счастливо сошло... Совсем, ослабел, поблек, спасибо, кони вывезли, вывалили на стерню, как пустой мешок... Станет он мирволить Харитоненке!

...Снопы легонькие, тощие, не снопы, а горсточки. Захар с сыном скоро управились, почти все поле уложили на воз. Всего две копны. За свясло возьмешь - сноп колосками смотрит вверх, соломой клонится к земле, колоски, как метелки, - панская аренда, чужая земля, станет Захар обрабатывать ее, удобрять!

Отец с сыном собрались домой. Надо назад той же дорогой проскочить. Хорошо, что вокруг никого нет, сторожа на панских нолях возле скирд, Захар осмотрел поле до самого леска.

Но тут Лука Евсеевич просит Захара, чтоб тот подождал, пока они соберут снопы, и Захар соглашается: вместе возвращаться сподручнее. Он с сыном даже помогает Морозу наложить снопы. Гарба, известно, хозяйская, большая, пара коней. Снопов помещается вдвое больше. Снопы тоже легонькие - нет пользы от панской аренды, убедился и Мороз. Больше истратил на посев, чем собрал. А сколько положили трудов, сколько потратили сил? Пропали трудовые копейки.

- В выгоде остался только помещик.

- Харитоненку никогда не постигнет беда, в убытках не будет.

Снопы наложены, придавлены жердью, люди еще раз осмотрели поле, решились пересечь пашню. Может быть, не с легким сердцем погоняли они лошадей, но заметили на пашне еще немало следов от колес, - видно, не они первые, не они последние везут снопы. Людям нужно, не одна подвода проложила след. Никто не станет десять верст крюка давать...

Возы еще были на пашне, когда из леса выскочило трое верховых. Усатые, в синих картузах, прихваченных ремешками, они мчались наперерез, с криком, гиком, размахивая нагайками. Сытые вороные кони летели как ветер, развевались чубы, раздувались кафтаны. Верховые были такие грозные, так неистово кричали: "Стой!" - что кровь стыла. Передний с разгона резанул Павла нагайкой по спине. Парень даже выгнулся, у него потемнело в глазах, перехватило дыхание. Но в тот же миг он прыгнул на коня, сгреб верхового, стянул на дорогу, чуть было не вырвал у него полживота, начал бить об землю, давить, мять. Кабы не вступились, был бы конец, прикончил бы объездчика. Четверо людей насилу оторвали Павла, повисли на руках, сдавили в дюжих объятиях. Парень люто хрипел, сопротивлялся и с трудом приходил в себя. Объездчик поднялся с земли, помятый, обшарпанный, стонал, выгибался, развозил на лице пыль и не мог ничего понять - слетел с коня вниз головой, оглушило... В эту минуту староста не растерялся, а с рассудительным, словом обратился к Павлу, поучал, утихомиривал парня, который сгоряча поднял руку на охрану. Люди на службе у пана, охраняют экономии, панские имения, поля, леса, им приказано следить, чтобы никто не наделал убытков, они казенную службу несут... Объездчики имели случай убедиться, какой благонадежный человек перед ними, сразу видно - хозяин, но все же они должны представить возчиков к эконому.

- За что? Что мы, законов не выполняем или что? - убеждал Захар, уговаривая кончить дело мирно. - Не такие ли точно они люди?..

Но объездчики не дают себя обвести, забить баки какой-то гольтепе... А может быть, просто не хотят отказаться от награды. Они твердо решили отвести людей к пану. Павло, очевидно, под влиянием слов старосты, обмяк, больше не сопротивлялся, хмуро, исподлобья смотрел на людей, прилаживал клочья рубашки, советовал отцу возвращаться со снопами домой, а он пойдет... С экономом или с самим паном ему захотелось поговорить, что ли?

- К вечеру вернемся, - заверил староста Захара, на что объездчики только переглянулись.

На объездчиках, известно, сукно крепкое, а рубашку Павла в этой стычке словно собаки истрепали. Белое мускулистое тело парня светилось сквозь дыры. Он быстро шел по стерне впереди верховых, так что Мороз в тяжелых сапогах, с неутешительными мыслями в голове едва поспевал за ним. Павлу-то нипочем, молодой ветрогон, забияка, что ему? А как Мороз предстанет пред очи эконома, что он скажет? Пожилой, знатный на селе человек, голова общества, дожил до такого срама! Хорошо хоть, никто не видит, как объездчики ведут старосту, словно какого-нибудь арестанта.

Привели в экономию двоих нарушителей закона уже под вечер. Эконом Чернуха еще не возвращался с поля, нарушители порядка уселись у кладовых, ждали. Большой двор загроможден постройками, хлевами, амбарами, заставлен возами. В стороне, среди густых осокорей, желтый, как воск, в белых полосах просторный с круглыми подпорами дом эконома. Немало полей в ведении эконома, не одна у него экономия - здесь свеклу, там зерно сеют, тут скот стоит, - большое хозяйство, всюду нужно эконому заглянуть, присмотреть за порядком. Кто знает, когда Александр Степанович управится.