Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга I - Юрий Александрович Лебедев

И эти переговоры дали результат! В конце концов, после всех проволочек вдруг произошёл прорыв. Вот его хронология:

31 августа Жорж пишет жене:

«Жаворонков[242] рад бы избавиться от меня, но не знает как»;[243]

Поиск причины для отказа доходил до абсурда. В том же письме он пишет, что ему говорили,

«что обязаны по закону восстановить, но никто не знает какой закон».[244]

7 сентября он констатирует:

«На счет аспирантуры – все то же – даже писать неохота. Я чувствую себя как белька в колесе: все что-то бегаю, бегаю, а с места не двигаюсь»[245].

А вот 11 сентября он уже радостно сообщает о результате своего вчерашнего разговора с Жаворонковым –

«не о том шел разговор принимать или нет – а куда итти!»[246].

И в ходе разговора Жоржу были предложены на выбор несколько возможных мест для выполнения работы и написания диссертации. Более того, оказывается, что директор МХТИ им. Д. И. Менделеева был столь любезен, что после позднего приёма и, как написал Жорж, «очень приятного» разговора (попал Жорж к нему на приём в 21–30 10 сентября),

«Жаворонков меня «подбросил» к метро Маяковская на своей машине».[247]

Конечно, в архивах ГРУ нет никаких документов, отражающих общение его сотрудников с Жоржем и руководством МХТИ по поводу его восстановления в аспирантуре, но других «рычагов давления» на Жаворонкова у Жоржа просто не было.

А вот в архивах ФБР такой документ нашёлся! В 1962 году некий «Информатор»[248] сообщает ФБР:

«По возвращении в Советский Союз КОВАЛЬ подал заявку на поступление на факультет Технологического института им. Менделаева в Москве. Первоначально его ходатайство было отклонено, но впоследствии ему был предоставлено место после телефонного звонка в Институт члена ЦК ВКП(б), который приказал, чтобы КОВАЛЬ был принят в штат преподавателей. КОВАЛЬ в настоящее время является доктором наук в Менделаевском технологическом институте и преподавателем на кафедре Общей химической технологии».[249]

Вот этот «звонок сверху» и заставил Жаворонкова резко изменить своё отношение к «ходатайству» Жоржа и даже «подбрасывать» его к метро на собственной машине.

Как видим, никакого внешнего вмешательства ГРУ здесь не видно, но именно это и выдаёт истинного инициатора «благодеяния» к Жоржу, у которого не было НИКАКИХ выходов на ЦК ВКП(б), а вот организовать звонок из ЦК в Менделеевский институт для ГРУ проблем не составляло – была бы только «политическая воля» к этому. Правда, эта «политическая воля» должна была возникнуть на достаточно высоком уровне, чтобы из ЦК звонил не сотрудник его аппарата, а «член ЦК». И здесь я вижу «тень Берии»[250] – именно его участие в организации этого звонка было необходимо для обеспечения такого уровня разговора. А о причинах участия Лаврентия Павловича в этом деле читатель, после прочтения предыдущей главы, может судить сам.

В связи с «антисемитскими аспектами» истории восстановления Жоржа в аспирантуре невольно приходит в голову история поступления в аспирантуру А. Д. Сахарова. Если Жоржу «еврейский вопрос» мешал, то Сахарову он помог!

Дело в том, что Сахаров окончил физфак МГУ в эвакуации в Ашхабаде в 1942 году. И тогда же по распределению попал в Ульяновск инженером на патронный завод. Добросовестно отработав два года по распределению («сделал изобретение по контролю бронебойных сердечников и внёс ряд других предложений»[251]), Андрей Дмитриевич решил поступить в аспирантуру.

Дальше события развивались следующим образом:

«– В июле 44-го пишет заявление о допуске к экзаменам в аспирантуру.

– Три своих работы по теоретической физике Сахаров отсылает Тамму, но (по словам самого Сахарова) «выбрал их, видимо, неудачно, они не показались ему интересными».

– 29 октября первое заявление об увольнении для отъезда в аспирантуру.

– 20-го ноября наркомат отсылает запрос на завод с вопросом можно ли отпустить тов. Сахарова.

– 1-го декабря директор ФИАНа Вавилов пишет ходатайство об откомандировании.

– 13-го декабря кадровик патронного завода пишет что «Отпустить с завода инженера тов. Сахарова не можем, т. к. в этой квалификации имеется нужда».

– 15-го декабря (через два дня после отказа кадровика!) заместитель наркома пишет разрешение на откомандирование Сахарова и в тот же день выходит приказ о его зачислении в кандидатскую аспирантуру ФИАНа.

– В конце декабря – второе заявление об увольнении, 1го января приказ об увольнении, 12 января – отъезд в Москву.

Привлекает внимание резкое ускорение процесса в конце ноября – декабре. Четыре месяца практически никакого движения, а затем, похоже, оформление вдруг пошло сразу в два потока, и менее чем за месяц все решается. Видимо, что-то случилось…»[252]

А случилось вот что:

«Р.А. Медведев свидетельствует, что осенью 1944 г. в Кремле состоялось расширенное совещание, где Сталин высказался о "еврейской проблеме". В частности, он указал на необходимость более осторожного назначения евреев на руководящую работу. Наиболее подробным, как пишет Р. А. Медведев, было выступление Г. М. Маленкова. После совещания партийные комитеты получили подписанное Маленковым директивное письмо – "маленковский циркуляр", где перечислялись должности, на которые назначать евреев считалось нежелательным. Одновременно вводились ограничения и на прием евреев в высшие учебные заведения».[253]

И если ещё в начале осени Сахаров, после того, как Тамму его работы показались «неинтересны», почти не имеет надежды попасть в аспирантуру из-за сильной конкуренции других соискателей, среди которых было много евреев, то в декабре, после того, как из-за «маленковского циркуляра» оказался под угрозой весь план приёма в аспирантуру, «сработала» рекомендация преподавателя физики в МГПИ Д. И. Сахарова, отца А. Д. Сахарова. Андрею Дмитриевичу послали вызов, но его

«не отпускали с оборонного завода даже по вызову из Академии наук… Директору ФИАНа Вавилову пришлось специально ходатайствовать об «откомандировании А. Д. Сахарова с завода в наш Институт». Нашли обходный маневр, – Сахарова утвердили в аспирантуре «без отрыва от основной работы».[254]

В Москву Сахаров поехал уже утверждённым аспирантом без всяких экзаменов! Но это «утверждение» должно было быть одобрено самим И. Е. Таммом. Встреча с ним состоялась на второй день после приезда Сахарова в Москву, в середине января 1945 года.

«Игорь Евгеньевич спросил меня о папином здоровье и потом, почти сразу, начал спрашивать меня о науке… К концу разговора И. Е. стал более требователен – по-моему, это означало, что он стал относиться ко мне