Звонкий колокол России (Герцен). Страницы жизни - Роберт Штильмарк

Искандер».

В задумчивости Александр отвлекся от церковного ритуала и вернулся к действительности уже под пение «Отче наш». Он первым подошел к золотому кресту и с привычным тайным удовлетворением ощутил, как дрогнула рука священнослужителя, державшая крест.

Тем временем снаружи, под колокольный благовест, пришла в движение огромная вереница роскошных экипажей — открытых колясок, карет, фаэтонов. Протяжно прозвучала кавалерийская команда, и казачий эскорт на светло-серых донцах в готовности застыл на выезде. Колокола смешались с голосами кора, когда двери распахнулись и от них до самой подножки царского экипажа мгновенно раскатили длинный текинский ковер золотисто-алого оттенка.

Когда колокола на миг смолкли, в неожиданной тишине стал слышен будто легкий серебряный звоночек… Звяканье царских шпор. Государь твердо прошел к экипажу и сам помог императрице Марии стать на ступеньку, затем, прежде чем занять свое место на сиденье, выпрямился и слегка кивнул рукоплещущей толпе верноподданных, осаживаемой полицейскими от ограды. Восторженные возгласы по-русски и по-немецки еще не успели смолкнуть, как длинный кортеж взял хороший аллюр и быстро помчался по красивой лесистой дороге к мосту через Рейн у города Майнца.

Во время короткой задержки перед мостом государь знаком пригласил в свой экипаж графа Шувалова, ехавшего впереди…

Настоящим придворным свойственно некое особое безошибочное чувство — угадывание невысказанных мыслей и предупреждение невысказанных пожеланий властителя. Петр Андреевич, начальник III отделения канцелярии Его Величества и шеф жандармов, угадал, что государю неприятны обстоятельства, о которых надо поговорить. Значит, указания должны последовать как бы вскользь и вовсе невзначай, и как будто бы ради надобностей подчиненного, а никак не царственного лица. Лишь бы не ошибиться в догадке и не попасть впросак.

Однако Шувалов даже не успел измыслить предлог, чтобы затем соскользнуть на нужное, как государь сам, глянув на катящиеся внизу рейнские волны и внушительные форты старой крепости Кастель, навещаемой теперь лишь туристами, нашел сходство между здешним рейнским мостом и каменным бернским, через реку Ааре…

Шувалов смекнул: неприятное обстоятельство — оставшиеся там, в Швейцарии, опасные бумаги.

— При звуке этого названия, — повел он беседу в нужное русло, — вспоминается недавняя кончина, случившаяся в Берне… Родился князем, помер пасквилянтом.

Александр, будто удивленный напоминанием о столь неугодном лице, осведомился, просто как христианин, каковы были обстоятельства смерти? Неужто русский князь так и отошел, как язычник?

Граф стал докладывать некоторые подробности. Мол, незадолго перед концом Петр Владимирович Долгоруков прогнал от себя прибывшего из России родного сына Владимира, а для изъявления последней воли и составления духовного завещания вызвал к себе эмигранта Герцена-Искандера, который действовал совместно с эмигрантом Николаем Платоновым Огаревым и поляком Станиславом Тхоржевским, старинным агентом Герцена — Огарева, а в прошлом — лондонским книготорговцем. Однако в самый час кончины при умирающем оставались врач — профессор Фогт, упомянутый Тхоржевский и поспевшая в последние дни перед концом супруга умирающего, княгиня Ольга Дмитриевна Долгорукова. Она отслужила по скончавшемуся мужу христианскую панихиду. Преставился князь в день Преображения Господня, 6 августа по русскому календарю, или 18-го по западному… Однако в своем завещании князь Петр ни жене, ни сыну не дал полномочий управлять своими бумагами и заграничным имуществом. Сказал, хватит, мол, и того, что осталось им в России… Тульское имение и прочая недвижимость.

Александр покачал головой укоризненно.

— Да был ли он в здравом уме? Кому же отказано все это… тамошнее добро… И… бумаги?

— Поначалу они хитрили и скрывали от общественности волю умершего. Потом выяснилось… как бы сказать, посмертное неразумие. Все завещано Тхоржевскому вместе с установленной ему князем пенсией, однако с тем, чтобы судьбою бумаг Тхоржевский мог распоряжаться лишь по воле Герцена и Огарева как душеприказчиков. Таким образом, материальная стоимость бумаг — в пользу Тхоржевского, а их, что ли, политическое использование — на усмотрение тех, двоих.

— Почему же вы, Шувалов, не помогли княгине опротестовать и уничтожить такую духовную? Это же просто ни в какие рамки не укладывается!

— Именно так, ваше величество! Мы приложили все усилия к тому, чтобы поддержать ходатайство княгини Ольги Долгоруковой перед федеральными властями в Берне. Но подлинность духовной заверена в столь строгом нотариальном порядке и скреплена такими свидетельствами, что… швейцарское правительство отказало в иске княгине.

— А… сын? Ведь он был как будто несправедливо обижен отцом?

— Молодой князь… отказался спорить против отцовской воли. Сообщение об этом получено только что. В соответственном духе он писал также Герцену и Тхоржевскому. А эти… по-видимому, намерены… публиковать бумаги.

Заметная тень пала на государев лоб. Царственные, рыжеватого оттенка брови чуть нахмурились.

— Я склонен буду оценить способности моей полиции и моей канцелярии по тому, удастся ли вам предотвратить эту дерзость изгнанников-пасквилянтов… Ступай теперь к себе, Шувалов. Мы сделаем маленькую партию в этот парк — я обещал великому герцогу… Те бумаги… необходимо… выкупить у господ Искандеров и Тхоржевских. Документы должны вернуться неоглашенными в наши государственные архивы, туда, откуда они в свое время по недосмотру исчезли… Вернуть их — и под замок!..

2

В закоулках, коридорах и двориках знаменитого серо-синего, некогда Кочубеева дома у Цепного моста в Петербурге было легко заблудиться. Там помещалась и секретнейшая 3-я экспедиция. С некоторых пор ее руководителем стал старший чиновник полицейской службы, коллежский асессор Константин Федорович Филиппеус. Ведал он тайнами тайн — службой всех секретных агентов, штатных и завербованных внутри страны и за ее рубежами, в том числе в Германии, Франции, Швейцарии. При Константине Федоровиче деятельность 3-й экспедиции необыкновенно оживилась, ибо был он сыщиком по природе, по страсти и по крови. Пришел он в 3-ю экспедицию недавно, с весны 1869 года, в сорокалетием возрасте и сразу вник в самые важные дела. Как все лица его деликатной профессии, он о себе говорить не любил, а если говорил, то всегда «по соображению обстоятельств» и с учетом вкусов собеседника, причем рассказывал о своей жизни все, кроме правды. Будто, например, предок его получил право прибавить к фамилии Филипп окончание «еус» якобы за блестящие успехи в Болонском университете.