Заколдованная - Леонид Сергеев

По словам Котла, он обладает неограниченными возможностями: может влезть на самое высокое дерево или убить самого свирепого хищника. Но это по его словам, вы же понимаете, а очки втирать он умеет здорово. Говорит, например, что отлично стреляет. Не знаю, правда это или нет. Скорее, сочиняет. Даже точно, врет. Ведь ружье-то мы захватили, но он его почему-то побаивался. Или плавание! Хотите верьте, хотите нет, но за все путешествие я так и не понял, умеет ли он вообще плавать? По-моему, может только недолго держаться на воде. Во всяком случае, этот рохля постоянно намекал на какую-то свою таинственную болезнь, что-то вроде водобоязни.

Каждый вечер, укладываясь спать, Котел вокруг себя поливал жидкость от насекомых, но те ползли по стенам палатки до потолка и прыгали на него сверху. И кстати, только на него. Нас с Кукиным они не трогали.

И со мной, и с Кукиным Котел разговаривает бесцеремонно, язвительным тоном, и громко, почти кричит в уши; так обычно говорят с дураками, думая, что до них быстрее дойдет (я не раз убеждался, что он нас недооценивает. Например, расскажет анекдот и объясняет, что в нем смешного).

Другое дело — почитатели джазовой музыки, их Котел любит всем сердцем; разговаривает с ними умиленно-размягченным тоном и веселится в их обществе до неприличия. А этих самых почитателей-обожателей, фанатиков-меломанов у него целая туча. Он чуть ли не ежедневно шастает из компании в компанию, бренчит на гитаре, «оживляет общество», как массовик-затейник. Наблюдая за Котлом, я сделал открытие: человек неизбирательный в дружбе, имеющий слишком много знакомых, не может быть порядочным человеком. Пояснить? Не надо! Вот именно!

Все, что касается собственных успехов в джазе, Котел беззастенчиво преувеличивает. Он закоренелый врун, то есть врет с подробностями. Послушаешь его, так именно он родоначальник русского джаза, что его ансамбль «в тяжелых условиях пробивал искусство импровизации».

— Что только с нами не делали, — говорит Котел (в своей обычной заковыристой, въедливой, какой-то липкой манере). — И писали угрожающие записки и портили инструменты. Многие музыканты не выдержали и бросили джаз, устроились в рестораны, кое-кто уехал за границу, а мы выстояли. И теперь на наши концерты давка… Теперь джазу покровительствуют отдельные композиторы, даже устраиваются фестивали. И вот, скажите мне, кому нужно было это надругательство, эти зажимы?!

Признаюсь, в этом монологе есть относительная правота — то, что на концерты ансамбля Котла нельзя попасть. Но почему? Объясню. На мой взгляд, популярность подобных оркестров создается тем, что они исполняют странную музыку, да в каких-то зачуханных клубах. А нелегальность порождает ажиотаж, форменные легенды. Дай им официальный концерт, у настоящих ценителей музыки завянут уши.

Но не вздумайте усомниться в проповеди Котла и перебить его. Начнет все сначала и загнет похлеще, обрушит на вас неиссякаемое словоизвержение. Лучше всего ему поддакивать и делать вид, что верите. А еще лучше удивиться: «Ну и ну, скажи, пожалуйста!». Неплохо также вставить: «Бесспорно!». Котел сразу опустит глаза и замолчит. Но не думайте, что ему стыдно. Если Котел опускает глаза, ему ни капли не стыдно — он обдумывает новую липу. В это время можно уйти. Другого способа нет, поверьте мне. Однажды очень вежливо я напомнил Котлу:

— Учти, Бог видит все твои злодейства. Ты наверняка попадешь в ад.

И знаете, что он мне ответил?

— А я туда и хочу. Там общество лучше.

Последний и самый ужасный недостаток Котла — безумные идеи. Он весь набит идеями, как сделать нашу страну процветающей.

— Не надо изобретать велосипед, — вещает он. — Есть страны с отлаженной экономикой. Чего проще — скопировать ее один к одному, и дело с концом. Так нет, нашим чиновникам подавай особый путь. Они служат идеям, а не людям. Причем старым идеям, и получается — мертвые управляют живыми.

Я человек осторожный, выслушиваю разные мнения и терпим к чужим взглядам. Может быть в идеях Котла что-то и есть, но пусть от них трещит только его голова. Беда в том, что когда Котлу втемяшивается новая идея, он становится опасен для окружающих — ведь он не успокоится, пока не изложит ее приятелям и не проверит их реакцию — такие у него драконовские методы.

Вот, кажется, о Котле все. Все плохое, конечно. Хорошее в нем тоже есть, иначе он не был бы моим другом, вы же понимаете. Только добрые дела Котла настораживают, даже вызывают подозрение — все привыкли к его подвохам. Его достоинства вы увидите дальше — хорошее в людях всегда видно, ведь они скрывают только плохое. Вот я и вывел Котла на чистую воду, чтобы вы не строили иллюзий на его счет.

Да, чуть не забыл! У Котла есть еще один недостаток — он закончил мединститут и работает в НИИ; не знаю, как вас, а меня вид халата и запах лекарств выводят из равновесия. Вот уж кто мастера морочить голову, так это врачи! Сколько раз я от них слышал: «Примите это, примите то, хуже не будет». Или: «Это может помочь, но может и навредить». Короче, я знаю только один способ выздороветь — внимательно выслушать врача и поступить наоборот.

Теперь о втором моем приятеле — толстяке по прозвищу Кука, которого я тоже знаю, как облупленного.

Настоящие его имя и фамилия — Александр Кукин. Он сокурсник Котла по институту, тоже врач. Кука — это сто килограммов жира, втиснутые в широченные брюки и женскую кофту (он почему-то всегда носит кофты своей бабушки и при этом говорит: «красиво то, что удобно»). Лицо у Куки круглое, как сковородка, его щеки виднеются из-за спины, глаза водянистые и мутные, а губы выпячены и кажется, что он все время лезет целоваться. Кука рыжий, со светлыми ресницами и бровями — точь-в-точь огородное пугало. Пальцы у Куки толстые и мягкие, как сардельки, но когда он их сжимает, его кулачищи внушают трепет. Рядом с Кукой мы, безусловно, чувствуем себя в безопасности: чуть что посылаем его вперед, как танк.

При встрече Кука невероятно крепко пожмет вам руку, так, что у вас захрустят пальцы — здороваясь с ним, будьте начеку. Но не думайте, что он рад встрече — просто дает понять, что занимался борьбой и намерен разговаривать с позиции силы. В этом вы убедитесь с первого же вопроса. Например, спросите:

— Не знаешь, какая завтра будет погода?

А он тут же бестактно:

— А ты знаешь?

То есть сразу заставляет вас обороняться. В этом сквозит какая-то болезненная подозрительность, вызванная, как мне кажется, общением с Котлом (у них не просто витиеватые отношения — все значительно сложнее — об этом дальше). Прощаясь, Кука непременно хлопнет вас по плечу (или обнимет медвежьей хваткой) и пожелает удачи, но не очень большой — гораздо меньшей, чем обычно желает самому себе.

У Куки тоже набирается целая охапка отрицательных черт. Меньше, чем у Котла, но все же штук пять или шесть есть. Сейчас их перечислю.

Прежде всего у Куки излишняя фантазия. Подогретый болтовней Котла, распалив воображение, он по вечерам бегал вокруг палатки, надувался, принимал устрашающие позы, пинал воздух, делал выпады и фырчал — пугал невидимых врагов. Днем он носился по окрестностям и палил из ружья в воздух (днем он был гораздо смелее, чем ночью — Котел это называл «преувеличенным почтением к темноте»).

Все путешествие этот холерик изнывал от тоски. Его кипучая натура тянулась к подвигам, он все время хотел, если не переделать весь мир, то хотя бы столкнуться с опасностью, но это ему никак не удавалось.

Напористый Кука постоянно ходил увешанный охотничьими доспехами (с утра напяливал патронташ) и, чтобы поддержать в себе воинственный дух, горланил марши. Из своих вылазок он приходил взлохмаченный и помятый, ложился на землю, пыхтел, сопел и хрипло тянул:

— Ничего, когда-нибудь призовут к ответу всех, кто измывался над природой, рубил живые деревья, загрязнял реки.

Куке всюду мерещатся грабители. Как-то я возвращался с грибной прогулки и он, безрассудный, приняв меня за разбойника, выстрелил. Хорошо, что попал в корзину, а ведь мог и в меня! Когда же мы на самом деле засекли браконьера, он естественно промазал. Вот это воинственность Куки, его безответственность в поступках — огромный недостаток. Я думаю, вы согласны со мной. За него Куку рано или поздно упекут в тюрьму.

По ночам Куку мучили кошмары: во сне он хрюкал и свистел, и улюлюкал, и лягал нас, и бил, и вопил какие-то команды. Первое время я толкал его в бок. Но разве этот деревянный чурбан что-нибудь чувствовал! Он переворачивался и гремел еще громче. Тогда я будил его и посылал за чем-нибудь, и пока он ходил, успевал заснуть.

Главное, Кука спал с открытыми глазами. Поэтому, никогда нельзя было сказать с полной уверенностью: спит он или бодрствует. Тем более, что спал он где попало. Прикорнет, например, у дерева, ему орешь, а он не слышит. Подходишь, а он спит стоя, как лошадь. Один раз так уснул и свалился в костер, но мне, к сожалению, не довелось увидеть этого интересного зрелища. Знаю только, что Котел еле стащил дымящегося Куку с углей.