Четвёртая (СИ) - Нагорная Екатерина

Письмо было коротким. «Никому не верьте. Еду.» — писал посланник.

Голубь-дракон был уже мёртв, уж слишком серьёзны были раны. Его брат все так же бился в клетке, почти рыча, если такое вообще можно сказать про птицу. Два прута уже почти поддались — ещё немного и голубь оказался бы на свободе. Сольге и рада была бы его выпустить или отправить к хозяину, но то, что убило уже вторую птицу было где-то рядом, поэтому она просто развернула клетку слабым местом к стене — совсем немного, но надёжнее.

Маленький голубь Амува нашёлся за голубятней, рядом с ямой, в которую Сольге собиралась закопать останки голубя-дракона. От него мало что осталось: клюв разбит, переломаны крылья, пробита голова. Похоже, что отважная птичка дорого отдала свою жизнь. Только кому? Голубю-дракону или…

Что-то яркое заметила Сольге в остатках клюва — крошечное зелёное перо, цвета молодой травы после весеннего дождя. Дрожащими руками она бросилась перебирать перья, собранные в голубятне. Есть! Ещё несколько пёрышек, одно голубое. И ещё два она нашла под истерзанным крылом голубя Горто, там, где крепилось письмо.

Сольге вернулась в голубятню, завернула единственного оставшегося голубя в первую попавшуюся тряпку, кажется, мешок из-под корма, и бегом вернулась к себе.

Похоже, что новостей извне в Октльхейне в ближайшее время больше не будет. Оставалось разобраться с тем, что происходит в нём самом.

***

Поделиться опасениями было не с кем. Не идти же к Ийрим или к кухарке, например. Хотя к Ийрим лучше бы зайти. Она сейчас ближе всех к королю. Просто пусть будет внимательнее.

Размышления Сольге прервала Улла. Дюжие слуги снова заносили корзины с припасами. Мать щедро делилась с сыном, хотя Хендрик уже почти ничего не ел.

— Сама тоже ешь, — строго сказала Улла уже на пороге. — И мальчишку своего покорми, совсем бледный. И кто у тебя ещё там…

— Никого, — поспешно ответила Сольге.

— Никого так никого. Никого тоже корми. Времена тяжёлые наступают. О тебе позаботиться некому. Так что бери.

Сольге словно увидела Уллу впервые. И не такая уж она и старая. Всего на несколько лет старше Байвин и уж точно намного добрее. И она решилась. Лучше уж предупредить и ошибиться, чем промолчать и оказаться неблагодарной.

— Скажи, Улла, тебе не кажется, что Байвин ведёт себя странно?

— Раньше, архивариус Сольге, я бы заставила тебя проглотить свои слова. Но и в этот раз я с тобой не соглашусь. Это называется не странно, это называется безответственно. Запереться от всех сейчас! Я ходила к ней, Сольге. Да, ходила. Но меня не пустили даже на порог. О чём она думает, наша Байвин? Променять свой народ на вот это, — она брезгливо махнула рукой в сторону улицы. — Наши дома пока ещё есть кому защитить от этого сброда. Но то, что она отдала под ночлежку королевский замок, понять невозможно. Что бы сказала её мать?

Сольге, аккуратно выбирая слова и умалчивая об участии Шо-Рэя, рассказала об увиденном ей ритуале, в котором участвовала принцесса.

— Я не знаю, что думать, Улла, я не понимаю…

— Нечего тут думать, — разом помрачневшая мать Хендрика оборвала её на полуслове. — Оставлю-ка я возле сына двоих парней покрепче. Ты сделала, что было возможно, как любая из нас. Оставь его Альез. А эти двое покараулят. И поставь у покоев короля людей понадёжнее и девчонке этой, Ийрим, скажи: пусть повнимательнее будет. А я с невестками и с соседями поговорю…

— Улла! Ты, что, думаешь?..

— Думаю, архивариус Сольге, думаю. Не одна ты книги читаешь. Не хочу я верить, что Байвин на такое способна, но лучше уж так, чем потом мужа и сыновей оплакивать да по королю траур справлять. Гляди в оба, Сольге, и сына моего береги.

— Пожалуй, что мать твоего возлюбленного права, — задумчиво сказал Шо-Рэй, когда Сольге вернулась из королевских покоев. — Когда садиться на трон, как не сейчас?

— Но Сёстры однажды уйдут! Толфред встанет, и остальные тоже!

— Они и сейчас каждое утро встают и, как ты помнишь, рвутся к какой-то Госпоже. Может это, всё-таки, твоя сестрица? К тому же может быть гораздо проще: воин без сил сопротивляться не сможет. И Улла это поняла раньше тебя, принцесса.

С этого дня в детском крыле даже дверь на крышу закрывалась на засов и подпиралась чем-нибудь тяжёлым. Так надёжнее.

***

Дверь сотрясалась от крепких ударов.

— Архивариус Сольге! Архивариус Сольге! Вас срочно требуют в тронный зал!

"Что там могло случиться? — размышляла Сольге, собираясь. — Неужели Толфред…"

Она посмотрела на Хендрика — что бы ни говорила Улла, но на ночь Сольге возвращалась к нему. Нет, всё такой же утомлённый и измученный, даже сон не давал ему отдыха. Вряд ли и для короля что-то изменилось.

Сольге подождала, пока повернётся ключ в замке и стукнет засов. Южане, расположившиеся рядом с Детским крылом, проводили её злыми взглядами. Эта свора с молчаливого согласия Байвин заняла все свободные комнаты, за исключением тех, ключи от которых хранились у Сольге или Ийрим. Если в королевские покои чужаки лезть ещё побаивались, то вокруг Детского крыла уже ходили и облизывались.

Тронный зал был полон народа. Сольге, хмурясь, пробилась ближе к своему обычному месту и замерла. Её стол убрали, оставили только кресло, но оно оказалось занятым: в нём, ухмыляясь, развалилась южанка, та, что встретилась Сольге у лавки травника.

А на троне… увы, Шо-Рэй и Улла не ошиблись. Байвин ещё не осмелилась надеть корону, но на троне чувствовала себя вполне вольготно. Советники короля, такие же недоумевающие, как и Сольге, кучкой сгрудились у стены. С обеих сторон их теснили "люди Байвин", как велено было их теперь называть. Кем? А ими самими и велено. Так-то. Были здесь и привычные обитатели замка. Складывалось ощущение, будто всех их сюда загнали насильно. Что-то будет. Ох, скверно, ох, как скверно!

Сольге попыталась укрыться за спинами, но, похоже, ждали только её.

— Подойди ближе, архивариус Сольге, — медовым голосом позвала Байвин.

Как так получилось, что она оказалась одна перед всеми этими людьми? Сольге глянула по сторонам — ни одного знакомого лица, всех оттёрли "люди Байвин". Из-за плеча низкорослого южанина она поймала сочувствующий взгляд одного из советников, это немного подбодрило, но мало утешило. Сладость в голосе Байвин не могла обмануть. Уж больно злыми были её глаза, уж слишком откровенно ухмылялась окружающая её свора. Только бы не заметили, как дрожат колени Сольге. И руки. И надо молчать, потому что голос тоже дрогнет. Как же ей хотелось исчезнуть!

— Давай, расскажи нам, чем ты занималась в последнее время. Где была, что прячешь в своих покоях ("Ох, Шо-Рэй, неужели заметили?")?

Сольге молчала, глядя на туфли Байвин.

— Ну же, смелее!

По толпе прокатились глумливые смешки.

— Молчишь? Я задала тебе вопрос. Отвечай! — Байвин старалась держаться величественно и спокойно, но медовость покидала голос, и левый каблук, нет-нет, а нервно выстукивал по доскам пола. Тук-тук-тук… Вместо слов Байвин, вместо перешёптываний по сторонам Сольге слушала этот стук и… успокаивалась.

— Отвечай!

— Я служу королю Толфреда, Байвин. И отчитываюсь только перед ним.

Тук-тук-тук. Бах! Каблук едва не сломался.

— Отвечай! Я приказываю!

— Приказывать мне может только король.

У южанки оказался резкий, гортанный голос:

— Как смеешь ты так говорить со своей королевой! Встань на колени и отвечай!

Сольге не удостоила её даже взглядом.

— Ты не королева, Байвин. Уйди с трона, король Толфред будет недоволен.

— Короля нет! Здесь только я!

А вот это зря. По залу прошёл глухой ропот. Она дала маху. Байвин. И сама это поняла. Но разве можно было сдержаться, когда эта… О, как же она ненавидела эту девчонку! За всё сразу, но особенно — за глаза. Такие же, как у самой Байвин, как у Толфреда. Как у отца. Он мог сколько угодно повторять, что никогда не признает Сольге дочерью, это было неважно. Всякий, кто взглянет на неё, сразу поймёт, чья она: от её проклятой мамаши только фигура и рост, остальное — их порода.