Сердце Аспида: Жена поневоле (СИ) - Ермакова Александра Сергеевна "ermas"

— Тебе, полагаю, — хмуро, но вежливо. — Сейчас вазу дам.

Жена тотчас раскраснелась:

— Спасибо, конечно… — Она уж букетиком занималась. Цветочки нюхала, улыбалась мило-мило, задумчиво и нежно. Я даже подзабыл на миг, что сказать хотел, но только с ней взглядом пересёкся, опять грозно выдавил:

— И? Разве не велено было в постели лежать?

— Я… не могла больше, — похлопала ресничками и губы обиженно надула. Не ведаю, что было в этом капризном жесте, но внимание залипло на полных губах. Сморгнул наваждение и вновь грозного мужа отыграл:

— Чего не могла?

— Лежать, — мрачно брякнула, перестав покладистую изображать. — Помираю я там, а ты… мне… — запиналась, в мыслях путаясь, — не хочу быть одна и точка! — отрезала с воинствующим видом, хоть за волосы тащи, не сдвинется с места.

Я даже крякнул от негодования. Вытаращился на это чудо природы, и кто его ведает, чтобы дальше случилось, да глухой смешок Шануры меня из шока вывел:

— Говорила я, каким бы Змий не был одиночкой, каждому Аспиду своя хозяйка надобна, — с деловым видом перед Вольхой небольшую вазу поставила.

— Ты о чём, женщина? — клацнул зубами, проследив, как жена букет в вазу ловко уместила, аккуратно листья цветов расправляя и любуюсь полученным результатом.

— Не страшай, — скривилась кухарка, меня потеснив с прохода и за разборку покупок взялась.

— Совсем от рук отбились, — вознегодовал, прикидывая как всех на место поставить. — Сожру ведь…

— Подавишься, — с улыбкой буркнула Шанура, — я пока у тебя жила, такие бока нарастила, что меня теперь на зубок не уместить, — и вместо страха перед Змием, хозяйски вручила корзину: — Великий и ужасный, не сочтите за неуважение, это бы в погреб отнести. У меня ноги больные, у жены вашей… тоже… Татуа живность на забой поволок, — и таким взглядом на меня посмотрела, что я лишь зубами скрипнул:

— Пора разгонять вас, и забвение наслать, — рывком корзину забрал. Шагнул было в сторону холодной комнаты и подвала, да на Вольху с дуру посмотрел.

Жена так мило улыбалась нашей перебранке с Шанурой, что я засмотрелся на румянец на её щеках, на блеск в глазах. Дабы сильней не спалиться, что погибаю в ней, буркнул, как можно суровей:

— Сиди здесь, вернусь, договорим!

Глупо, но почему-то было жизненно важно… чтобы последнее слово за мной осталось. И без мягкости, а так… внушительно, мрачно, хлёстко.

И не дожидаясь, огрызнётся аль нет, спешно кухню покинул.

В погребе чуть замешкался. Прохладно было, темно… хорошо. Мысли ход замедляли, я остывал, думать начинал здравей и спокойней.

И чего, спрашивается, взъелся на Вольху? Может, по нужде было нужно, никто из прислужников не отозвался, вот она…

Может, наоборот, попросила, Татуа её вниз спустил.

Аспид ревниво заурчал, словно его отодвинули в сторону.

А вот и секрет: не я рядом был. Не я помогал. Не меня просила. А что важнее — как всегда ослушалась.

Не по нраву мысль пришлась. И открывшая правда на мою реакцию тоже, потому ворочался с тяжестью в душе.

— Цветы бери, отнесу… — бросил, заходя на кухню, но опять неожиданностью стало, что жена и не думала уходить. Уже крупой занималась, гречу перебирала. Из-под бровей зыркнула своими стальными озёрами глаз:

— Обязательно велеть и принуждать?

— Да, а твоя обязанность, подчиняться и ублажать!

— Так я вроде и без того, на многое согласна, — холодом облила и завязалась битва взглядами

— Тогда почему ты не в постели? При твоей травме необходим постельный режим, — поумничал, хотя, не сразу нашёл, что сказать на такую строптивость.

— Я тронута твоим вниманием, но неужели нельзя как-то наказание смягчить?..

— Это… не наказание, — опешил заявлению. — Для твоего же выздоровления необходимо, — но голос пошатнулся недоумением.

— Спасибо за беспокойство, — продолжала источать язвительную вежливость жена, — но я не танцевать пытаюсь, просто хочу быть полезной. На мой немой взгляд виновато плечиками пожала, продолжая гречку отсеивать: — Тяжко без дела… Я себя в заточении чувствую. Не выйти никуда, не съездить, — бормотала, а я всё глубже укор ощущал.

— Куда это съездить? — прищурился.

Вольха на Шануру испуганно глянула. Это не ускользнуло от меня. Я на кухарку тоже посмотрел, только сурово, дабы не подумала, что у неё получится увернуться от признания. Но Шанура и не собиралась скрытничать. Глаза закатила, фыркнула:

— Жене твоей понравилось до города ездить.

— Ах, вот откуда они знают о ней, — понятливо закивал, своим нелепо-ревнивым мыслям.

— Ничего страшного не случилось, — отмахнулась Шанура. — Вольхе было за счастье проветриться. Там люд, шум, есть на что посмотреть. Да и жителям полезно было увидать жену их господина…

— Я не их господин! — отчеканил грозно.

Да весь люд мною подобран, но не значит, что они мои…

— Пфф, — опять фыркнула Шанура. — Это ты им скажи, — отмахнулась… — Можешь отказывать от них сколько душе угодно, вот только они тебе преданы и готовые за тебя на любую войну идти.

— Нужны они мне, — рыкнул, не желая такие темы подымать. — Сам справляюсь.

— До поры до времени, — проворчала Шанура, по кухне хлопоча. — Жизнь она такая. Сегодня мир и ты на коне, а завтра… — помолчала значительно. — Помяни моё слово, неровен час, когда и тебе помощь потребуется, вот тогда узнаешь, будет тебе верный и преданный люд лишним аль нет.

— Женщина! — меня аж перекосило от её суждений.

— Ладо-ладно, — по примирительному тону Шанура стало понятно, она просто решила уйти от этого разговора. — Ты сам — всё сам! Но это ты, а жене твоей иногда гулять надобно, так что прости… — слушал вредную, ворчливую бабу и выискивал в памяти, когда это я позволил ей у меня настолько прижиться, чтобы она вот говорила?

Как матушка, аль близкая любящая родственница, коих и не помнил.

И ведь Аспид ни разу не рыкнул на неё. Даже движения в её сторону не делал проучить за наглость. Любого другого бы уже порвал на куски, ну аль проглотил.

— Ты вот что, господин мой, уважаемый, — поравнялась со мной Шанура. Полную ладошку на мою положив, мягко-мягко сжала: — Лучше бы жену хоть немного отвлёк от недуга, — тихо шепнула, по-доброму советуя. — Чахнет она, — всепонимающе глядела снизу-вверх, — кабы совсем не сникла.

— Знаю я что мне с ней, — отступил от кухарки, не в силах выносить сопливых бабских советов. — Тоже мне, шута нашли, — зло взяло, потому поспешил на выход, но жену с собой прихватил. В прямом смысле слова — на руки взял и, не обращая внимания на сопротивление, прочь из кухни двинулся.

22.2

— Ты как-то говорила, что надобно уметь сговариваться, — начал ровно, старательно сдерживая недовольство, и на Вольху не смотря. Мы уже в моей комнате были. Жена сидела на стул подле стола, а я ходил туда-сюда, подыскивая слова, которые таранили голову, но всё никак не собирались в осмысленную кучу. — Вот и хотел бы договориться, — остановился, и впервые за это время глянул на девицу.

Зря! Она несчастная сидела, голову повесила и букетик, который успела из вазы выдернуться, когда её с кухни забрал, к груди прижимала.

Сердце предательски ёкнуло, во рту горечь появилась.

— Принуждать будешь? — надломился её голос. Хотя и без того жалким звучал, затравленно глянула на меня, словно уже расправы ждала.

— Ежели придётся, — кивнул, не желая уступать.

Жена знать обязана: моё слово — закон.

Вольха тяжко вздохнула, покосилась зачем-то на постель и с таким обречённым видом букет на стол водрузила и встала, что я не сразу нашёлся!

— Неужто вот так без стопоров и торга? — немного озадачился, руку протянув, предлагая помощь. Вольха напряглась моему порыву, но мужественно втянув воздуха, свою ладонь в мою вложила.

— Я обещала, что буду покладистей. Ты время давал… — кивала, будто сама себя в том убеждала. — Слово своё не нарушил. — Неспешно хромала до постели, а я глубоко призадумался.