Влюбленные лжецы - Ричард Йейтс

Пол Колби договорился пойти в увольнение вместе с Джорджем Мюллером, тихим, задумчивым парнем, с которым они здорово подружились в стрелковом взводе. За несколько дней до их поездки в Париж, во время одного из задушевных разговоров вполголоса, он, запинаясь, поведал Джорджу, о чем не только никогда никому не говорил прежде, но про что старался и не думать: он еще ни разу ни с кем не занимался любовью.

И Джордж не стал смеяться. Он тоже был девственником, по его словам, до ночи, проведенной в бункере с одной девушкой-немкой, за неделю до конца войны. Правда, он сомневался, считается ли тот раз: девушка без конца хохотала и хохотала, он даже не мог понять, какого черта она так смеется, а он так нервничал, что кончил, так и не успев толком войти в нее, и она тут же его оттолкнула.

Пол заверил его, что считается: этот случай был явно значительнее, чем его собственные, — самое большее, на что он отваживался, это лишь потискать кого-нибудь. Конечно, можно было рассказать о них Мюллеру, но он предпочел не распространяться.

Незадолго до перевода из Германии их роте поручили присматривать за двумя сотнями русских, так называемыми «перемещенными лицами». Это были гражданские пленные, которых немцы использовали в качестве бесплатной рабочей силы на одном производящем пластмассу провинциальном заводике. Вскоре по приказу капитана Уиддоза освобожденных русских поселили в лучшем жилом районе — именно так он решил при первом же взгляде на миленькие опрятные домики на холме довольно далеко от завода, ну а немцев, которые прежде в них жили (во всяком случае, тех, кто не сбежал за несколько дней или недель до прихода американской армии), устроили в бараках в лагере для прежних рабов с Востока.

В этом приятном, хотя и полуразрушенном бомбежками городке для расквартированной в нем стрелковой роты находилось не слишком-то много занятий — разве что прогуливаться по улицам, пользуясь хорошей весенней погодой, и время от времени демонстрировать, по словам Уиддоза, что «все под контролем». Однажды после обеда Пол Колби стоял часовым на самой вершине упомянутого холма. Вокруг было безлюдно. И вот на закате к нему подошла русская девушка и улыбнулась так, будто перед этим долго наблюдала за ним из окна. Она была лет семнадцати, стройная и хорошенькая, в стареньком, выцветшем ситцевом платьице, какие носили все русские женщины, и ее молодые, упругие груди походили на два персика с бугорками сосков. При всей уверенности, что просто обязан ею заняться, Пол совершенно не знал, что делать. Поблизости никого не было видно.

Он отвесил нечто вроде легкого и учтивого поклона — во всяком случае он надеялся, что это выглядит именно так, — и поздоровался с ней за руку. Молчаливое начало для знакомства было положено, и она ничем не дала понять, будто считает его глупым или неуместным. Тогда он нагнулся, чтобы положить на траву винтовку и каску, снова выпрямился и обнял ее обеими руками — прикосновение к ее телу было восхитительным. Он поцеловал ее в губы, и она ответила ему, наполнив его рот трепетом просунутого в него языка. Высвободив одну из ее восхитительных грудей, он положил на нее ладонь (он ласкал ее столь отчужденно, будто та взаправду была персиком со вздувшимся бугорком соска) и через какое-то время ощутил прилив крови, но потом испытал хорошо известную ему неистребимую робость и крайнюю стеснительность, как бывало всякий раз, когда он прикасался к девушке.

И как прежде, он снова нашел себе оправдание: нельзя же пойти с ней в дом, скорее всего, там сейчас много других русских — во всяком случае, так ему казалось, — но и нельзя остаться с ней на улице, где их непременно кто-нибудь увидит. И вообще, скоро появится грузовик, развозящий часовых.

Поэтому ему ничего не оставалось, как выпустить девушку из своих цепких объятий и, лишь слегка приобняв ее, просто стоять рядом, любуясь вместе с ней закатом с высоты холма. Так они стояли и стояли, и ему даже пришло в голову, что мог бы получиться неплохой последний кадр с постепенно исчезающим изображением для какого-нибудь пафосного советско-американского фильма под названием «Победа над фашизмом». А когда грузовик действительно приехал, Полу даже не удалось солгать самому себе, будто испытывает злость или разочарование: на самом деле он почувствовал радость свободы.

Во втором отделении служил один молчаливый, практически неграмотный солдат по имени Джесси О. Микс — один из трех или пяти человек во всем взводе, которые в день выдачи месячного жалованья ставили в платежной ведомости крестик вместо подписи. Так вот, всего через два дня после того, как имело место затемнение в последнем кадре советско-американского фильма, этот Джесси О. Микс полностью вступил в права обладания той сладкой девчушкой.

— Седни ночью нет смысла шукать старину Джесси, — говорил кто-то из солдат. — Да и завтрева тоже. Старину Джесси трахает клё-ё-вая соска.

Но здесь, во Франции, в одно многообещающее, а потому прекрасное утро Мюллер и Колби явились к первому сержанту роты и отрапортовали, что прибыли получить увольнительные для трехдневной поездки в Париж. На столе у сержанта, в левом углу, на металлическом основании, привинченном к поверхности, находился пузатый вращающийся барабан, на который была намотана длинная лента с запечатанными кондомами: их можно было отмотать столько, сколько, по-вашему, их могло понадобиться. Колби нарочно пропустил Мюллера вперед, чтобы посмотреть, сколько тот возьмет, — он взял шесть, — а затем намеренно отмотал столько же и сунул их в карман. Выйдя от сержанта, они направились к ожидавшим их автофургонам.

На них были новехонькие, с иголочки эйзенхауэровские мундиры, скромно декорированные ленточками и красивыми, голубыми с серебром, металлическими полосками значка пехотинца, участвовавшего в боевых действиях, кроме того, они тщательно начистили ваксой и отполировали до блеска сапоги. Однако их походка не отличалась изяществом, потому что оба засунули в штанины брюк по паре блоков сигарет, украденных в военном магазине: поговаривали, в Париже на черном рынке каждый такой идет по двадцать долларов.

Париж произвел на них сильное впечатление: Эйфелева башня, Триумфальная арка — все достопримечательности на своих местах, прямо как на фотографиях в журнале «Лайф», причем все это великолепие простиралось на многие мили во всех направлениях и от него прямо-таки рябило в глазах: то и дело приходилось оборачиваться и смотреть, а потом снова оборачиваться и опять смотреть.

Грузовик довез их до клуба американского Красного Креста, служившего опорным пунктом для их вылазок. Там предоставлялись общие спальни, душ и регулярное питание, а также комнаты, где можно было поиграть в пинг-понг или подремать, погрузившись в роскошное, удобное кресло. Хотя только закоренелый идиот согласился бы проводить время в таком месте, когда за дверями клуба ждали таинственные приключения. Но приятели все-таки задержались перекусить, так как подошло время обеда.

Следующий шаг был — избавиться от сигарет. Это оказалось делом простым. В нескольких кварталах от Красного Креста им повстречался парнишка лет четырнадцати с совершенно непроницаемым лицом. Он провел их вверх по лестнице в запертую на три замка комнату, которая до самого потолка была забита американскими сигаретами. Его молчание немного пугало, и он так торопливо провел сделку, тут же отсчитав из увесистой пачки положенное количество красивых французских банкнот, что это позволяло предположить: через три-четыре года он вполне может стать важной фигурой в европейском преступном мире.

Джордж Мюллер взял с собой фотоаппарат, собираясь сделать снимки и послать их родителям, поэтому приятели отправились на автобусную экскурсию и до самых сумерек колесили по городу.

— Нужна карта, — сказал Мюллер, когда они наконец избавились от общества занудного гида. — Давай купим.

На улицах Парижа им часто попадались убогие старики в обносках, продававшие карты города солдатам, словно воздушные шарики детям. Развернув купленную ими карту и расправив ее на стене какого-то административного здания, Мюллер и Колби заспорили, тыкая в разные ее части и перебивая друг друга: так произошла их первая за день размолвка.

Из романа «И восходит солнце»[12], который Колби читал еще в школе, он знал, что все чудесное и приятное чаще всего происходит в той части Парижа, которая расположена на левом берегу Сены. Мюллер также читал эту книгу, но, наслушавшись разговоров, которые велись уже несколько недель в их палатке, предпочитал местность вокруг Пляс-Пигаль.

— Джордж, но там же одни проститутки, — говорил Колби. — Неужели тебя устроит проститутка? Мы даже не попробовали найти что-то получше!

В конце концов они достигли компромисса: сперва стоит попытать счастья на левом берегу — времени у них в запасе оставалось достаточно, — а потом уж перебраться на правый.