Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер - Иржи Кратохвил

Когда же майор описал нам этот прямоугольник густой зелени, который виднелся в щели между грозовыми тучами и над которым и были сброшены участники операции, то мы со священником обменялись взглядами и кивнули. А майор, сгорая от нетерпения, рвался туда прямо немедленно. Впрочем, в конце концов мы все же убедили его, что разумнее будет дождаться темноты.

42) Актеры

Как только стемнело, мы с величайшей осторожностью вошли в огромный городской парк и принялись опасливо продвигаться вперед. Тут-то внезапно и выяснилось, сколь прозорлива я была, когда уволилась из отдела каталогизации книжных фондов и устроилась в Управление брненских парков и общественных садов. Я и в темноте чувствовала себя здесь как дома, знала каждый кустик и догадывалась, где скорее всего следует искать парашютистов — если, разумеется, они не попали в руки гестаповцев и кузен Гюнтер не клеймит уже своей сигаретой их спины.

А потом мы услышали негромкое ворчанье, и в траву перед нами пять раз что-то упало, и там загорелись пять пар глаз. Господин священник Палечек, единственным связующим звеном которого с животным миром был кастрированный кот Шаламоун, тут же испуганно отступил. Но майор сжал ему плечо и сказал:

— Не бойтесь, отец, эти звери не страшнее барашков.

— Бог свидетель, не хотел бы я быть пастырем над таким стадом, — признался достойный муж, обороняясь от сидящих полукругом волков вытянутыми перед собой ладонями.

— Да от вас этого и не требуется, — успокоил его командир мохнатых парашютистов.

И я тут же догадалась, что это потребуется от меня. И мое сердце запрыгало от радости, потому что благодаря Бруно я любила всех живых существ и восхищалась ими, в особенности теми, у кого было четыре конечности (шесть меня все-таки иногда шокировали), да-да, господа, я во францисканском, и индуистском, и буддистском духе общалась со всеми Божьими тварями. И тут как по заказу месяц выставил свое покрытое оспинами лицо, и в его неверном свете мы увидели, какие это наипрекраснейшие экземпляры — с большими угловатыми головами, с мордами, хотя и суженными, но зато имевшими могучие челюсти, с косыми, как и положено настоящим волкам, глазами. У этих созданий, дорогие мои, были втянутые бока, и на горле, загривке, брюхе и хвосте косматилась черная шерсть, а подшерсток у них был нежно-серый. И вот они сидели полукругом, глядя на нас, и в длину имели сто двадцать сантиметров каждый, а их хвосты (лучеобразно высунутые из полукруга) равнялись сорока пяти сантиметрам.

Не стану отрицать, господа, что я мгновенно влюбилась в этих волков, и потому не только была согласна выполнить задание, которое на меня взваливали, но едва ли сама — со слегка вздыбившейся шерстью — не помчалась ему навстречу.

— Так вы рискнете? — спросил меня майор Руйбер. Но вопрос этот можно было и не задавать, ибо весь парк уже просто флюоресцировал от моего восторга. И майор Руйбер и священник Палечек на цыпочках удалились.

43) Жизнь с волками

И вот я осталась там, чтобы пасти стаю волков, а точнее — волкодлаков, про которых я вам сейчас все объясню, в общем, милых моих «вервольфов».

Это тоже была идея Черчилля, заключавшая в себе одновременно и его прихоть, и дьявольскую иронию: использовать для удушения нацистского рейха именно волкодлаков, немецких мифологических существ. По-русски волкодлаков чаще именуют ОБОРОТНЯМИ, а целью Черчилля как раз и был — стремительный переворот!

Я дала оборотням имена, соответствовавшие именам тех нацистских главарей, чья ликвидация была им поручена. Так, например, оборотня, который должен был задушить Геринга, я называла Германом, оборотня, предназначенного для ликвидации Бормана, — Мартином (сразу признаюсь, что Мартина я любила больше других), оборотня, собиравшегося перегрызть горло Геббельсу, — Йозефом, оборотня, натренированного на Гиммлера, — Генрихом, а гитлеровского оборотня — Адо. Оборотни тоже очень быстро меня полюбили. Тем более что я говорила по-русски, то есть на родном языке солдатиков, зашитых в эти волчьи шкуры. Тренировку они проходили в Англии, так что им даже трудно было вспомнить, когда и кто к ним в последний раз обращался по-русски. Майор беседовал с ними исключительно по-немецки, на языке их будущих жертв, чтобы им легче было привыкнуть к среде, в которой они окажутся. Да что там — им вообще запрещалось говорить на любом языке, тренировки перевели их в разряд бессловесных тварей.

— Солдаты, — сразу же обратилась я к ним на языке Суворова и Кутузова, — во время пребывания в этом брненском парке я буду вашим командиром, а парк — вашей тренировочной базой, «тяжело в учении, легко в бою» — вот ваш девиз! Я хочу, — продолжала я, — чтобы вы усвоили: я — ваша мать-командирша, но если понадобится, я могу превратиться в фурию, которая заживо сдерет с вас шкуру, и зарубите это себе на ваших гребаных носах! Короче — вести себя так, как подобает наследникам лучших традиций русской армии! А вы, Генрих и Адо, немедленно выстирайте ваши вшивые шкуры, от вас несет выгребной ямой! Вольно, разойтись, можно покурить!

Днем они, точно животные, спали в кронах самых густых деревьев, демонстрируя изумительную способность ко сну. Пока они спали, в них, по всей видимости, копилась физическая и психологическая энергия, необходимая для выполнения столь ответственного задания. По ночам же они тренировались, чтобы не потерять форму, а я не отходила от них, чтобы все было ладно и складно.

Изначально планировалось, что этот жесткий тренинг (опиравшийся на основы, заложенные еще в Англии) будет проводиться на Высочине, где для этой цели даже оборудовали специальную базу, тогда как здесь, в зеленом прямоугольнике посреди Брно, условия были совершенно неподходящие. И все-таки я полагаю, что планку мы не опустили. Не говоря уж о том, что на Высочине, как вы вот-вот узнаете, все бы очень скоро закончилось катастрофой (катастрофой все закончилось и здесь, но по крайней мере мы получили некую отсрочку).

А теперь, господа, я прошу вас представить себе, что намеченная операция все откладывается и откладывается, проходят недели и месяцы, и майор Руйбер говорит все о новых и новых трудностях, возникающих по вине советской стороны. «Легче, — говаривал он, — сломить недоверие Гитлера и поселить заговорщика прямо у него в доме, чем недоверие Сталина, который, к сожалению, начал уже считать всю эту операцию уловкой Черчилля, желающего нашпиговать советскую разведку британскими агентами, так что из этих сталинских мыслей могут вот-вот последовать практические выводы».

Бесконечное откладывание операции действовало на моих (заметьте, я уже говорю: моих) солдат-волков разлагающе, если не сказать — губительно, и, чтобы столь долгое время удерживать их в рамках, мне пришлось стать для них не только командиром и тренером. Ведь под каждой из этих косматых волчьих шкур скрывался нежный, а иногда, как мне казалось, даже излишне впечатлительный Иван (Алеша, Борис, Федор, Сергей), и в груди каждого билось нежное, впечатлительное человеческое сердце, тоже требовавшее для себя пищи (да, я чуть было не позабыла о бессмертной русской душе, удовлетворить которую было особенно тяжело).

Всю ночь они упорно тренировались, с них градом лился пот, собиравшийся под деревьями в лужи и превращавшийся потом в наикрепчайшую сливовицу (или водку, если угодно), а под утро они запрыгивали на пять деревьев, что окружали дерево номер шесть, куда в свою очередь забиралась я. И снова мне приходится взывать к вашему воображению: итак, пять деревьев, а посередине — шестое, с которого я рассказываю им перед сном сказку о Руслане и Людмиле, да-да, ту самую, которую когда-то рассказывал мне перед сном батюшка и которая начиналась всегда вот как:

— У ЛУКОМОРЬЯ ДУБ ЗЕЛЕНЫЙ;ЗЛАТАЯ ЦЕПЬ НА ДУБЕ ТОМ:И ДНЕМ И НОЧЬЮ КОТ УЧЕНЫЙВСЕ ХОДИТ ПО ЦЕПИ КРУГОМ…

Я рассказывала и слышала, как волкодлаки на деревьях потихоньку засыпают (и все ходит, и ходит вокруг зеленого дуба ученый кот, и звенит его золотая цепь), и в конце концов я оставалась наедине с солнцем, неудержимо пробирающимся сквозь лес брненских труб, крыш и церковных башен.

44) Соня, Соня, единственная ты моя

Но как только появлялись первые солнечные лучи, наступал, золотца вы мои, конец всем забавам.

Итак, стоило выйти солнышку, как мне приходилось спрыгивать со своего дерева и отправляться в город, обходить брненские окраины. Почему окраины, спросите вы? Хотя майор Руйбер и снабдил меня продовольственными карточками и протекторатовскими купюрами, напечатанными в Англии, так что нужды в них я не испытывала, о нет, однако, учитывая, как много пищи требовалось пяти волкам (в отличие от матушкиных пяти Львов, которые вообще не ели), я не решалась покупать все в одном-единственном магазине, где меня могли бы взять на заметку, и предпочитала прочесывать окраинные кварталы, но обойти все тамошние лавки я успевала только к обеду.