Они учились в Ленинграде - Ксения Ползикова-Рубец

У одной очень большой землянки человек десять красноармейцев сидят за столом на лавках и обедают. Общий характер картины — «мирная» жизнь тыла за передовой линией.

Высоко в небе раздается рокот мотора, и вдруг всё меняется: из землянок мгновенно выскакивают бойцы в металлических шлемах. Командиры направляют бинокли в сторону моря. В чем дело? Начинается стрельба, и в море одна за другой поднимаются три гигантских водяных пирамиды.

Мы знаем, — спрашивать у красноармейцев бесполезно: тебе или сурово напомнят о военной тайне, или отделаются шуткой. Болтать не полагается.

В двух местах дороги стоят тесными группами белые надолбы, противотанковые сооружения, напоминающие какие-то пособия по геометрии в увеличенном виде.

Наш поход из города до Ольгино занял два с половиной часа.

Ложусь спать около 12 часов ночи. Окно нашего чердака обращено в сторону Ленинграда, и мы обычно видим в этот час ракеты над городом. Они вспыхивают звездами белого или красного цвета и гаснут. По небу скользят лучи прожекторов.

Просыпаюсь от гула самолетов в небе. По звуку слышно, что летят они высоко, и их очень, очень много. Лежу и прислушиваюсь… Вдруг стена ярко освещается. Вскакиваю и вижу в окно: весь горизонт объят пламенем. Оно становится то густокрасным, то бледнеет, и тогда на его фоне появляются огненные шары.

Трассирующие пули бороздят небо. Лучи прожекторов скрещиваются друг с другом и разбегаются в разные стороны.

И вдруг слышен омерзительнейший свист бомбы, затем второй.

Это налет на Ленинград. Горит наш город!

Время — 1 час 30 минут. Бужу военрука и педагогов. Будить ли детей?

Темная ночь конца июля. Вокруг нас всё тихо, но там, на горизонте, где Ленинград, происходит что-то очень тревожное.

На другой день мы узнали, что в городе была жуткая ночь. Самолеты врага сбрасывали осветительные ракеты и бомбили.

Нашу столовую дети называют «японским домиком»: она сколочена из фанеры.

Миша и Вова запаздывают к обеду. Очевидно, их задержали в сельсовете, куда они пошли заверять пропуска для поездки в город.

Вдруг наш «японский домик» буквально качнуло.

Кто-то рванул дверь, запертую на крючок, и сразу забарабанил кулаком по тонкой фанере. Дверь открыли, и в столовую, как вихрь, ворвались Вова и Миша.

— Победа, победа! — кричат мальчики вне себя. — В один день взяты Орел и Белгород.

Все повскакали с мест, раздалось оглушительное «ура!»

— Вот газета, там, в сельсовете нам дали. Приказ товарища Сталина! В Москве был салют…

— Миша, дай сюда газету. Сейчас прочтем сами, — говорит Аня. — Садитесь, ребята!

В столовой водворяется тишина. Аня читает приказ.

Особый восторг вызывает то место, где говорится, что наше наступление разоблачает легенду о невозможности Красной Армии вести наступление летом.

— Капут деду Морозу! — весело говорит кто-то.

«5 августа 1943 года столица нашей Родины Москва, возрождая славные традиции старины, салютовала доблестным войскам, освободившим Орел и Белгород», — читает Аня сообщение в газете.

Все возбуждены, радостны. Всегда свято соблюдаемый «мертвый час» сорван.

Я рассказываю о славной традиции салютовать победителям. Ребятам особенно понравилось, что во время празднования Ништадтского мира огненный орел набросился на шведского льва, и тот рассыпался на множество искр.

— Счастливые москвичи: видели салют, — говорит Миша.

— Хоть бы по радио его передали.

— Будет салют и в Ленинграде! Непременно будет!

Я зашла узнать, как живет Таня. Не видала ее с мая. Она показала мне букет в хрустальной вазе. В нем ромашки, иван-чай, львиный зев, мышиный горошек.

— Ты ездила за город? Почему же не ко мне? — спрашиваю я.

Таня смеется.

— Я его собрала на улице, между камней. В прошлом году на Пряжке были васильки, но теперь их нет, так как землю распахали под огород.

В городе, когда нет обстрела, совсем тихо. Пройдет трамвай, проедет машина, и опять тишина, такая необычайная для мирного Ленинграда. В раскрытые окна со дворов и улиц не слышен детский крик. Таня говорит:

— По радио так приятно слышать гудки машин на Красной площади. Скорее бы зазвучали они у нас!

В июле и августе много побед.

Раскатом залпов салютует Героям Родины Москва.

В газетах лозунг: «Вся страна приветствует своих героических воинов, наносящих мощные удары по врагу». Мальчики стали стратегами:

— Пойми, ведь теперь пять фронтов и всеми нужно командовать. Надо, чтобы они друг другу помогали!

— Это потрудней, чем шахматные ходы!

— Я читал в «Красной звезде», как враги шли к Курску. В одном месте они бросили в бой четыре пехотных и три танковых дивизии. «Тигры» шли по десять-пятнадцать машин, а средние танки по пятьдесят-сто машин в эшелоне, а дальше на бронетранспортерах мотопехота. Понятно?

— Вот тут-то нашим летчикам и артиллеристам была работа!

— А огневая завеса при нашем наступлении! Говорят, враги этого не ожидали!

— Помните, как грустно нам было, когда наши оставили Севастополь, и как было страшно за Сталинград. А теперь всё по-другому, — говорит Аня.

Ночь. В воздухе шум сотен самолетов. Он так силен, что все взрослые проснулись.

Страшный гул канонады. На горизонте, на фоне огромного красного зарева, темные облака дыма. К ним тянутся причудливо извивающиеся беловатые змеи. Вместо голов у них ярко-желтые с красноватым оттенком шары. На месте угасающих возникают новые.

— «Катюши», «катюши»-то наши как славно действуют! — говорят наши соседи моряки.

— А самолеты тоже наши?

— Конечно! Это налет на побережье.

Сердце бьется от радости. Наконец-то! Это наш ответ на нескончаемые обстрелы Ленинграда из тяжелых орудий.

Анна Петровна будит Мишу и говорит:

— Он столько видел тяжелого в Ленинграде. А сейчас ведь сердце прыгает от радости. Разве вы не чувствуете, какая над нами летит силища, какая чудесная крылатая армия нашей могучей Родины!

Мне тоже не хочется, чтобы ребята пропустили этот момент нашего торжества. Я поднимаюсь по скрипучей лестнице на чердак, где спят дети, и говорю:

— Кто хочет, может одеться и сойти во двор. Наши самолеты бомбят фашистов.

Сразу вскакивают несколько человек и будят остальных.

Мы спешим во двор.

— Ну и ночка! Славная ночка! — говорит кто-то из мальчиков.

Праздник, огромный праздник близок. Час возмездия наступил!

Известие о том, что с нового учебного года мальчики и девочки будут учиться в разных школах, волнует детей.

— Расскажите, как было, когда мальчики и девочки учились не вместе, — просят меня.

— Вы в какой школе останетесь?

— А наша школа будет женской или мужской?

В темные вечера только и разговоров, что о предстоящей реформе.

— Жаль нашего коллектива, мы так дружно жили, — вздыхают старшие.

— А может быть, лучше будет: никто за косички не будет дергать, — говорит девочка из отряда младших школьниц.

— Нет, без мальчиков хуже будет. Они храбрые. Весь класс нашалит, а мальчики всегда на себя вину берут, — возражает ее подруга.

Наконец мы узнали, что наша школа будет женской. Старшие мальчики переводятся, как они говорят, «в совсем чужую школу».

Переезжаем в город. Мальчики провожают меня до квартиры и несут мой чемодан и рюкзак.

— Прощайте, Ксения Владимировна! Кто теперь будет вам помогать носить вещи на третий этаж? Девочки на это не способны. Вы еще помянете нас добрым словом, — шутят они.

— И в лагере без нас будет плохо: ни косцов, ни пильщиков не будет.

— А если ваш лагерь будет по соседству, неужели вы не поможете?

— Ну, конечно, поможем! Мишка, ведь правда, поможем?

Мы шутим, но прощаться нам грустно.

Вчера ко мне зашла Таня. По ее лицу я сразу поняла, что недобрые вести принесла она мне.

— Говори сразу, — прошу я.

— Семнадцатого августа в госпитале умер Юра. Он был тяжело ранен. Юра давно рвался на фронт. После окончания училища освоил даже какую-то новую специальность, чтобы попасть в действующую армию. Он был такой хороший, умный, талантливый. Правда? — с грустью говорит Таня.

— Да, правда. Конечно, правда, — говорю я, и передо мной встает образ умного, честного юноши, человека долга.

Во сне я видела поле. Высокая густая трава, и в ней лежит Юра. Лицо его сурово, глаза закрыты.

Я просыпаюсь, — подушка мокра от слез. Сердце бьется. Скольких мне еще суждено оплакивать!

— Ксения Владимировна, вы знаете, одна ученица из нашего класса была на фронте, — сообщают мне восьмиклассницы.