Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет - Мариэтта Чудакова

Тем не менее советские правящие круги долгое время возлагали надежду на то, что будут в состоянии “покончить” с “капитализмом”, уничтожить этот мираж… с помощью военной силы и ядерного оружия. Эта надежда доминировала в теории и практике коммунизма даже при Н. С. Хрущеве, выдающемся антисталинском реформаторе. Ненависть к несуществующей мысленной конструкции, к чистой иллюзии чуть не уничтожила нас всех, когда Хрущев отправил на Кубу ракеты с ядерными боеголовками, на несколько порядков превосходившими по мощности бомбу, сброшенную на Хиросиму».

Поппер ссылается на А. Д. Сахарова, который обнародовал сведения о том, что одна из бомб, в создании которой он участвовал, по мощности «превосходила бомбу Хиросимы в несколько тысяч раз!».

Прямо-таки рядышком с этой бомбой, напомним, и находился Егор Гайдар вместе со своими родителями летом 1962 года, когда Карибский кризис всколыхнул весь мир и заставил с содроганием следить за переговорами двух ядерных сверхдержав…

Карл Поппер называет трагической историю марксизма.

Слово «трагическая» выбрано верно. Там, где смерть, – мы говорим о «трагедии». Десятки миллионов жизней были принесены в жертву теории Маркса, сделанной Лениным «руководством к действию».

Поппер определяет эту идеологию как «глубоко ошибочную». Она претендовала, «по замыслу ее основателя, на звание науки – науки об историческом развитии. Она снискала симпатию и даже полную поддержку ряда блестящих ученых». И надо радоваться, говорит Поппер, «что открытые общества Запада так разительно отличаются от того, как они изображаются в коммунистической иллюзорной идеологии».

Поппер вместо слова «капитализм» вводит выражение «открытое общество».

Он подчеркивает – эти общества далеки от совершенства, это никак не общества, «основанные в первую очередь на любви и братстве».

Он добивается, чтобы мы поняли наконец – это совсем не то, что рисуют нам авторы разнообразных утопий.

Но эти «открытые общества, в которых мы живем сегодня, – самые лучшие, свободные и справедливые, наиболее самокритичные и восприимчивые к реформам из всех, когда-либо существовавших».

Давайте еще раз посмотрим внимательно на выделенные на этот раз мною, а не автором, слова. Потому что в России труднее всего понимают вот это. Что речь не о самом лучшем из всего того, что мы вообще можем себе вообразить.

Нет, открытые общества – лучшие только из реально существовавших и реально существующих.

И понимать эту разницу – очень-очень важно!

Потому что навоображать себе можно все, что угодно. Как в далекие времена наши крестьяне, создавая русские сказки, и правда верили, наверно, что где-то далеко-далеко, за семью морями, текут молочные реки в кисельных берегах – лишь бы туда добраться… А тот наш далекий предок, который первым стал сочинять сказку про по щучьему веленью, по моему хотенью? Он, может, и правда верил, что в случае особой удачи можно двинуться куда-то и достичь чего-то хорошего, не слезая с печи…

Вот, например, Никита Хрущев в 1961 году – воображал (и сам в это явно поверил), что к 1980 году (году окончательного построения основ коммунизма…) в Советском Союзе «семейные отношения окончательно (! – М. Ч.) очистятся от материальных расчетов и будут целиком строиться на чувствах любви и дружбы»…

Но коммунизм построить к 1980 году не удалось. Браки иногда, к сожалению, по-прежнему совершаются по расчету. Зато в тот год, когда Поппер писал для русского читателя свое предисловие, 1992-й – Россия явно вступила на путь, ведущий именно к открытому обществу.

И Карл Поппер радостно приветствовал ее.

3. Небольшая повесть из четырех главок про Милована Джиласа, новый класс, тамиздат, самиздат и «рыночный социализм»

Почему партия сильнее нас.Мы по ее призывам боролись за светлоебудущее, она – за свое настоящее.То есть мы не знали, за что.Она знала, за что.

Главка 1

«В Югославии круг разрешенного чтения был существенно шире, чем в Советском Союзе, – вспоминает Егор Гайдар. – Роясь в книгах… постепенно проделываю путь, естественный для горячего энтузиаста марксистской методологии, пытающегося применить ее к социалистическим реалиям».

Егор читает и по-русски, и – свободно – по-сербски.

И из книги Джиласа «Новый класс», прочитанной им от корки до корки, он узнает про бюрократию – новый класс, вставший над обществом. Присвоение ею государственной собственности, отсутствие у подмятых ею людей стимулов к труду…

Вот, оказывается, какой он – социализм… По Марксу, исторически неизбежная фаза развития человечества, куда должны непременно попасть в конце концов и Франция, и Англия, и Америка… Про них Егор, правда, знает еще очень мало.

Несомненно, книжка эта попала в его руки вовремя. В Советском Союзе она была только в спецхране – специальном таком отделе крупнейших библиотек, куда записывали только по особому ходатайству научных учреждений и куда подростка ни в коем случае бы не допустили.

Повезло: Егор вовремя оказался именно в Югославии. Эта книжка (да и некоторые другие) сыграла в политическом созревании подростка немалую роль. Егор читал – и ему становилось понятным то, что уже года два-три как вызывало у него недоумение, множество вопросов.

Книга Джиласа «Новый класс» – это был типичный московский Самиздат, которым в 60-е годы зачитывалась вся интеллигенция.

Самиздат – это то, что переписывается от руки (нередко – с печатной книжки), перепечатывается на машинке или фотографируется. А потом распространяется тайно, в виде машинописных страниц (нередко на папиросной бумаге – чтобы на пишущей машинке «прошло» больше копий) или фотографий. Все это – с риском распространителя попасть в тюрьму и далее – в советский концлагерь.

Часть Самиздата сначала была Тамиздатом. (И наоборот.)

Это – книжки, которые издавались в те годы по-русски, но только за границей.

Их возили в Советский Союз «под полой» иностранные туристы – тоже с немалым риском: им грозил во всяком случае отказ в дальнейших поездках в Советский Союз, а для многих эти поездки были очень важны – связаны с профессиональными занятиями, с личными обстоятельствами и т. п.

Провезенная через границу книжка затем превращалась в Самиздат – перепечатывалась на машинке по четыре-пять экземпляров и распространялась. Причем так, что тот, кому вы ее давали, обычно не знал, ни от кого вы ее получили, ни кому еще давали.

Это было такое гигиеническое правило, мы все старались его соблюдать. По известной поговорке: «Меньше знаешь – крепче спишь». Когда потащат в КГБ на допрос (а все мы жили с чувством, что рано или поздно потащат), скрывать придется только одну фамилию – того человека, который давал читать тебе лично… А больше ты ни про кого и не знаешь.

«Новый класс», свидетельствуют исследователи нелегальной литературы, ходил в Самиздате с начала 60-х.

.. Представляю себе, как шепчет удивленно наш юный читатель: «Какая еще машинка?.. Какие фотографии? Совсем с ума посходили… Почему же не ксерокопировали? Не сканировали? Сколько хочешь экземпляров можно…»

Возможно, он никогда не видел пишущую машинку.

Ему трудно даже представить себе, как она выглядит.

Еще труднее ему представить себе, что сканеров тогда не было совсем. А немногочисленные ксерокопировальные машины (очень большие!) стояли – в тех немногочисленных учреждениях, где они были, – практически под замком в «первом отделе». То есть в одном из миллионов филиалов КГБ на каждом предприятии.

И доступ к ним «простых» сотрудников – докторов наук, академиков, кого угодно – был совершенно невозможен. Или требовалось множество разрешительных подписей.

«Почему же?!» – опять спросите вы.

Да потому что советская власть боялась, что если так называемая множительная техника попадет к нам в руки – мы сразу начнем печатать на ней листовки против советской власти, и главное – большими тиражами…

…Биография Джиласа волновала Егора – как взволновала бы она любого подростка.

Судите сами. В 1932 году, еще будучи студентом Белградского университета, Джилас вступил в компартию Югославии. И тут же попал в тюрьму – на три года. Как вы понимаете, эта компартия до войны не была еще у власти, а, напротив, подвергалась гонениям.

Затем, в годы Второй мировой войны, он воевал – и на войне погибли два его брата и сестра.

После войны, когда компартия пришла к власти, Милован Джилас стал в ней вторым человеком после Тито. В начале 1953 года стал даже председателем Союзной народной скупщины – то есть главой законодательной власти в Югославии.