Чемпион тюремного ринга - Александр Тамоников

Илья дополз до него, скатился в ямку. Увы, дело было не в патронах. Богомол сам уже кончился. Он лежал, уткнувшись в землю, и конвульсивно подрагивал.

Сердце разведчика защемило. Он перевернул товарища. Кровь хлестала из раздробленной скулы. Пуля ударила в щеку, вышла рядом с шеей.

Богомол еще не умер, хватал воздух, захлебывался кровью. Он пытался что-то сказать, но издавал лишь прерывистое бульканье, поэтому махнул рукой, чтобы было доходчивее. Уходи, мол. Я и без тебя доживу свои последние минуты.

Илья не мог уйти. Не последняя же сволочь! Он привстал над ямой и выпустил остатки боезапаса неведомо куда, в сиреневый туман, клубившийся перед глазами. Ткач слышал, как по нему стреляли, и отстраненно подумал, что эти ребята – отменные мазилы.

Илья выбросил автомат, поднял второй. Богомолу он был уже без нужды. В магазине оставалось несколько патронов. Ткач выпустил их наугад, со злостью отшвырнул ствол и прижался к земле.

Огонь укропов становился все назойливее. Солдаты подползали ближе. С дороги их прикрывали другие, не давали поднять головы.

Илья осторожно высунулся из ямы. До леса оставалось метров тридцать, несколько секунд энергичного галопа, но простреливался каждый метр. Ткач мог бы красиво покончить жизнь самоубийством, уже задумывался над этим. Но что это даст?

Он родится заново в каком-то из миров? Это еще бабушка надвое сказала.

Илья перевернулся на спину. Он до боли, пристально всматривался в пасмурное небо, как будто ждал от него подсказку.

«Хреновый из меня сегодня Андрей Болконский», – подумал старший лейтенант.

– Гей, урод, кидай оружие, а не то конец тебе! – прокричал какой-то укроп. – Вставай, подними руки!

«Сам ты гей, урод!»

Илье не хотелось подниматься. Пусть сами приходят и забирают. Он лежал и смотрел на небо. Конечности отнялись. Ткач был равнодушен ко всему на свете. Стрельба прекратилась, враги сообразили, что ему нечем отбиваться. Рядом что-то зашуршало. Плевать он хотел на это, закрыл глаза и напряг пресс в ожидании удара. Или сразу застрелят? Безразлично.

Снова раздался шорох, теперь уже слева. Справа что-то поднялось. Какие храбрые ребята. Ей-богу, была бы у него граната, он с радостью подорвал бы и себя, и этих доблестных вояк.

Его ударили прикладом не в живот, а по макушке. Могли бы и послабее, уроды. Голова разведчика дернулась и перешла в режим временной недоступности.

Илью не убили. Потом он узнал, что старшему солдату Козюпе и его ушастому соратнику удалось выжить. Без больничной койки не обошлось, но до греха не довели. Из автомата Ткач ни в кого не попал. Возможно, это и послужило небольшим смягчающим обстоятельством. Его даже толком не пинали. Какое удовольствие в избиении человека, лишившегося сознания? Но поизмывались над ним вволю.

Он очнулся, стоя в глухой темноте, в очень тесной камере. Плечи Ильи упирались в сырые стены. Все тело затекло, мышцы жутко ныли.

Сначала Ткач решил, что ослеп. Темнота тут стояла абсолютная. Но глаза не болели, он не мог припомнить ничего такого, что указывало бы на внезапную потерю зрения. Илья сделал правильный вывод, что находится в абсолютно глухом крохотном боксе.

Сквозь туман в голове всплывали обрывки воспоминаний о том, как его куда-то везли, волочили по земле, спускали в подвал. Потом укропы утрамбовали Ткача в эту конуру и заперли.

Он вытянул вперед руку. Железная дверь была рядом, сантиметрах в тридцати. Илья пошевелил правой ногой, подал ее назад и уперся пяткой в заднюю стену. Еще сантиметров сорок. Значит, глубина камеры составляла не больше метра. Ширина – вдвое меньше. Высота – метр семьдесят. Он упирался макушкой в потолок, при этом голова была отчасти спрятана в плечи. Потрясающе просторная жилплощадь! Собачья конура и то больше.

Холодный пот стекал по лбу, пропитывал одежду. Кислорода в бетонном боксе было ровно столько, чтобы не умереть от его нехватки. Но вдохнуть полной грудью узник не мог. Стены давили, будто сжимались. Здесь было холодно и сыро. Испарина на теле замерзала, превращалась в наледь.

Ноги не держали Илью, но опуститься на пол он не мог. Коленки упирались в стены.

Все труднее становилось мобилизовывать остатки воли. Он насилу справился с паникой, убедил себя в том, что это не казнь. Если бы укропы хотели его убить, то давно сделали бы это. Им важнее сломить волю пленника, превратить человека в покорного слугу, чем отнять у него жизнь.

Память возвращалась обрывками. Избиение конвоиров, Литвиненко, удавившийся на автоматном ремне, Богомол, поймавший пулю… Товарищи погибли по его милости. Он собственными руками отправил их на тот свет.

Ткач выл от бессилия и безысходности, уговаривал остатки воли не бросать его, побыть немного с ним. В голове смещались шарики и ролики. В какие-то моменты Илья сходил с ума, слышал, как рядом кто-то кричал, и не понимал, что делает это сам.

В конце концов он нашел себе занятие, повернулся на девяносто градусов и начал опускаться на пол, подгибая ноги. Ему пришлось извернуться самым нелепым образом, иначе не удалось бы сесть. Поза была неудобная, болели все кости и мышцы. Вытянуть ноги было некуда.

Пол покрывала вода, холодная, дурно пахнущая и какая-то липкая. Илья почувствовал тошноту, но подняться было выше его сил. Он сидел на полу, скрюченный, обрастающий гусиной кожей, проваливался в обморок, приходил в себя, собирал в кулак ошметки самообладания.

Боязнью замкнутого пространства Ткач ранее не страдал, но теперь, кажется, начал. Обмороки насыщали мрачные кошмары. Липкие щупальца тянулись к нему и душили. Он реально задыхался от нехватки кислорода, оттого и видения делались ярче, страшнее.

Временами Илья сбрасывал с себя гнет галлюцинаций, заставлял себя трезво мыслить, анализировать ситуацию. В такие минуты он понимал, что это просто месть со стороны руководства лагеря. Его подвергают мучительной пытке, чтобы превратить в покорное животное.

Но сами же укропы все равно вытащат Илью отсюда. Вряд ли они заинтересованы в том, чтобы свести пленника с ума. Человек, тронувшийся рассудком, не интересен им точно так же, как и мертвый.

«Какая же роскошная на Украине демократия! – заговаривал себе зубы Илья. – Методы фашистские, беззаконие возведено в абсолют. Человеческая жизнь не стоит ни копейки. Откуда в этом богоугодном заведении камера психологической пытки? Площадь помещения не тянет даже на подсобку. Построили специально? Сами выдумали этот простейший способ отъема воли или психологи из НАТО подсказали?»

Тело арестанта затекло, ноги скручивали судороги. В какой-то миг он потерял сознание, а когда очнулся, различил голоса. Он вслушивался, но не мог понять, о чем говорили эти люди. Они знали, что рядом с ними находился человек, замурованный в бетон? Могли бы вытащить, обсушить, покормить, напоить, показать врачу. Он выдержит!

Кто не владеет собой, тем владеют другие. Кажется, так говорили древние японские мудрецы.

Илья пребывал в глухой отключке, когда вертухаи вытащили его из бетонного мешка и бросили в коридоре. Майор Мамут разглядывал пленника в свете фонаря и испытывал самое настоящее злорадство. На физиономии узника сочными красками были написаны страх и тихое помешательство.

Над ним склонился лагерный врач Тихвин, призванный в армию прямиком из больницы города Черновцы. Он приподнял веко Ткача, осмотрел глаз с помощью компактного фонарика, прощупал пульс.

– Жив и помирать не думает, – последовал решительный вердикт. – Скоро очнется.

– Закопайте его, парни, – процедил Мамут.

Илья не помнил, как его волокли на задний двор административного здания, где в окружении подсобных строений находился еще один филиал «отделения психологической обработки». Он очнулся в тесном деревянном ящике. На этот раз узник лежал – ноги вместе, руки по швам.

– Покойся с миром, дорогой товарищ! – услышал Ткач глухой глумливый голос.

Первая лопата земли упала на крышку гроба и рассыпалась по ней.

Лютый страх пронзил все тело Ильи, вплоть до кончиков пальцев на ногах. Он взвился, потрясенный, и крепко треснулся лбом о деревянную крышку, до которой было не больше десяти сантиметров. Ткач мгновенно вспотел, начал активно двигать руками, ногами, но куда там.

Это был реальный гроб размером с человеческое тело. Зачем покойнику больше? Конечности Ильи упирались в грубо сколоченные доски с крупными зазорами. Видимо, снаружи ящик был обшит рубероидом, иначе Ткача сразу засыпала бы земля, которая энергично валилась на крышку.

Комментариев больше не было. «Могильщики» работали молча, и это еще сильнее усугубляло ситуацию.

Илья плавал в луже собственного пота. Звуки падающей земли становились глуше, и вскоре он вообще перестал что-либо слышать. Стало глухо как в танке, тьма царила египетская.

Узника трясло, его зубы выбивали чечетку. Он лежал под толстым слоем земли и прикладывал массу стараний, чтобы не тронуться рассудком.