Брак (СИ) - Хабарова Леока

Вместо приветствия разводящий сморкнулся. Громко и смачно. Выразительно.

– К-х-ха! – сказал он. – Готовы возвращать долги обществу?

Ответом было молчание и полные ненависти взгляды.

– Молодцы! – пронзительный голос рикошетом отразился от плаца, прокатился по ярусу и утонул в жерле Рудника.

Экий горлопан, – устало подумал Ким и вздохнул. – Наверняка его разводящим за этот талант и назначили. По званию-то парень явно не дотягивает: старший сержант всего-навсего. Зато глотка – лужёная. Кого хочешь переорёт. С таким и сирены не нужны.

– Каждый должен делать то, что должен! – завёл разводящий. – На этом стоит и будет стоять наше…

Дальше слушать Ларго не стал – надоело: одно и то же раз за разом. Снова, и снова, и снова... Долги перед обществом, перед Агломерацией... От патетических речей першило в горле и мучительно хотелось харкнуть на покрытый трещинами бетон.

Глаза сами отыскали Лео в толпе. Вон он. Стоит, пошатывается. Худющий, как скелет. Бледный. Почему же он здесь, а не в лазарете? Странно…

– Бригада сто десять! – гаркнул разводящий. – Третий ярус!

По шеренгам побежал ропот. Знамо дело! На третьем ярусе работа – не бей лежачего: сортировка пайков, починка бушлатов, ремонт подъёмников и прочая хозяйственная дребедень. И жрачка рядом – на четвёртом. Сто десятых отправляли на этот льготный курорт второй раз за смену. Повезло парням. Одно радует: бедняга Лео как раз в бригаде счастливчиков.

– Девяностая! Шестой!

Что ж, тоже неплохо: подготовка свинцовых контейнеров к отправке на станцию. Спину, правда, можно сорвать, зато никаких тебе ядовитых паров. Знай себе – грузи.

– Сто четвёртая, нулевой!

Это уже хуже. Нулевой ярус – настоящая преисподняя: там, в скальных коридорах, дышат огнём плавильни – здоровенные доменные печи. Выдержать смену в этом аду никому не под силу. Прошлый раз Ким отключился, отпахав всего девять часов. Зато нулевикам выдают двойной паёк. И не какую-то там пласмагеновую перловку, которая и видом и вкусом напоминала блевотину, а ковриги из фальшмуки и тонюсенькие пласты пробойной солонины. Хоть какая-то радость...

Разводящий продолжал рявкать, раздавая назначения, точно лотерейные призы. Ларго украдкой глянул на Хому. Наркодилер помрачнел и насупился.

Смекнул, видать, что нас ждёт, – беззвучно усмехнулся Ларго. А сам даже не вздрогнул, когда голосистый сержант вынес приговор их бригаде:

– Сто девятая! Ярус минус пять!

Штольня…

– По столовкам, арестанты, и за работу! – бросил разводящий последнее напутствие и снова сморкнулся. Не менее выразительно, чем в первый раз.

***

Три сотни выдолбленных в скальной породе ступеней отделяли четвёртый ярус от пятого, но это расстояние казалось ничтожным, ведь путь вёл к столовым. К еде. К паршивой и безвкусной, но всё-таки – к еде. Не раз и не два Ларго с тоской вспоминал больничную кашу. Ту самую, которой он давился, отлёживаясь после пожара в Реважской квартире. Сколько же времени прошло с тех пор? Трудно вспомнить. Месяц? Полгода? Год? Тысяча лет? Ким не знал. Порой казалось, будто той, другой жизни и не было вовсе. А иногда, наоборот – каторга воспринималась как что-то совершенно нереальное: кошмарный сон, бред, галлюцинация. И он всё ждал, когда же наконец очнётся. Ждал пробуждения. Ждал так сильно, как ничего на свете. Но дни шли, а кошмар всё не кончался. И Ларго учился жить по-новому, хотя практически всё в этой новой жизни ему претило. Бесил наблатыканный зэковский жаргон, раздражали постоянные стычки и разборки "по понятиям", сводила с ума грубость, низость и подлость. Пугало тотальное бесправие каторжан, к которым надсмотрщики относились хуже, чем к мусору. Огня добавлял и статус легавого: матёрые уркаганы смотрели на него с такой ненавистью, что могли бы прожечь взглядом свинцовую стену толщиной в локоть. И одними взглядами дело не ограничивалось – приходилось драться. Часто и остервенело. Пыл зэков немного поостыл, когда Ким выработал стойкую привычку нападать первым. Он пускал кулаки в ход по малейшему поводу, а ночью Хома – бывший медбрат – худо-бедно врачевал его раны.

Но труднее всего оказалось привыкнуть к безысходности. Ей было пропитано всё. Абсолютно всё. Она витала в тяжёлом затхлом воздухе и противно скрипела на зубах, будто её подмешивали в пищу. Каждый день на Руднике умирала чья-то надежда...

Давным-давно, ещё до каторги, Ларго печалился, что никогда не видел солнца. Теперь же отдал бы многое, чтобы вновь увидеть серое небо Агломерации. Хотя бы один распоследний раз...

***

– Чего не ешь? – Хома ткнул его локтем. – Не хочешь? Можно я подъем?

– Я сам подъем, – буркнул Ким, придвигая тарелку с сероватой желеобразной субстанцией.

Сегодня их потчевали бульоном с синтезированным белком и весьма сомнительным заменителем пшёнки. Редкостная мерзость походила на дохлую медузу, а воняла, точно портки Хомы. Хорошо хоть выдали ковригу из фальшмуки. Выглядела коврига как закопчённый башмак, но вкусом не уступала хлебу с поверхности.

Ларго как раз размышлял, макнуть закопчённый башмак в дохлую медузу, или так съесть, когда кто-то робко коснулся плеча.

– Д-детектив… Ким… Можно к вам? – дрожащий голос принадлежал копии покойного Альбера Нея.

– Лео? – Ларго даже поперхнулся. Что происходит? Сначала парень появился на разводе, а теперь тут – в столовой, закреплённой за сто девятой бригадой.

– Давно не виделись, смазливый друг! – добродушно оскалился Хома и подвинулся, приглашая мальчишку сесть. – А ты чего не в лазарете? Наскучило бока пролёживать?

– Выписали меня. – Белобрысый юнец неловко втиснулся между ними.

– То есть как… выписали? – нахмурился Ким. – У тебя же вроде лучевая лихорадка.

– Сняли острые симптомы, – перебил парень, шмыгнув носом, – и выписали. Сказали – жить буду.

Ким глянул на Хому, а тот пожал плечами.

Вот ведь чудеса...

Белобрысый ковырнул ложкой серую медузу. Глаза мальчишки подозрительно заблестели.

Лазарет был его спасением...

– А почему ты здесь? – Ларго разломил ковригу. – Ты же за сто десятой закреплён.

– М-меня к вам в у-усилиение п-послали. – Бедолага всхлипнул, и слёзы побежали по бледным щекам. – В-вместо Бугая. А вас… А вас…

– А нас направили вниз... – глухо пробормотал Ким. Он хотел успокоить и ободрить несчастного парня, но не нашёл нужных слов. Шансов пережить смену в штольне у Лео практически не было.

Штольню боялись все: бывалые каторжане, новички и даже надсмотрщики. Последние туда даже не спускались – функцию контроля выполняли парализующие чипы, вшитые в запястья заключённых. Там, далеко внизу, зэков ждали мрачные, лишённые света и воздуха коридоры, узкие забои, пропитанные разъедающим внутренности релидиевым излучением, и радиоактивная пыль, что обжигала кожу, точно кислота.

Ни одна бригада ещё не вернулась из этого ада в полном составе...

Штольня всех нас похоронит...

– Будешь? – шикнул Хома, протягивая крохотную пилюлю.

Ларго мотнул головой.

– Зря. – Бывший медбрат проглотил наркотик и закусил ковригой. – Расслабился бы перед спуском.

– Постараюсь не напрягаться, – выцедил Ким и помрачнел: ко всем бедам, свалившимся на него, добавлялась клеть – скрипучая железная махина с насквозь проржавевшими прутьями. Каторжане набивались туда, точно сардины в консервную банку, и клеть, покачиваясь, везла обречённых на минус пятый ярус. Каждый такой спуск становился для Ларго серьёзным испытанием. Как Хоме удалось подметить этот его страх, оставалось загадкой. Сначала Ким всерьёз напрягся – узнай кто о его слабости, бед не оберёшься. Однако бывший медбрат держал рот на замке и всякий раз во время спуска становился рядом. Так, чтобы Ларго в любой момент мог опереться на его плечо.

Хороший всё-таки Хома парень. Жаль, что наркоман.

Сигнал к построению взвыл, сотрясая стены.

– Пора, – чужим голосом прохрипел бывший медбрат и поднялся первым. Глаза его затуманились.